aallot

Ньют обхватывает своими тонкими пальцами, созданными для игры на фортепиано и любви, его сигареты и осторожно подносит их к губам — пересохшим от напряжения, застывшим на имени Грейвза, готовым в любой момент произнести: — Персиваль. Ньют стоит ровно, горделиво, сам себе фантастическая тварь, сам себе защитник и спаситель. Плотные английские ткани резко слетают с него, опадая на пол, словно листья в Центральном парке. Его щеки полыхают алым, как на картине Делакруа, а его веснушки складываются в форме созвездий. Персиваль медленно, слово за слово, как огромный кот, снимает запонки, созданные из чистого, как сердце самой редкой фантастической твари, серебра, расстегивает пуговицы — мысленно уже вырывает их к черту, — подходит ближе. Смотреть Ньюту в глаза — безумие, он теряется, падает, тонет и готов поехать с ним на любой конец планеты в чемодане. Рассеянный, нервный, слишком резкий Ньют сейчас предстает статуей античного бога. В нем не остается ничего от прежних привычек и страхов, он совершенно серьезен, собран, молчалив. В голове у Грейвза только чужие губы, он наклоняется, смотрит Ньюту в глаза — просит разрешения — аккуратно касается большим пальцем приоткрытого рта и отстраняется. Грейвз никогда не интересовался искусством, но точно уверен — это лучший перфоманс в его жизни. Снова прикасается к губам Ньюта, утыкается в его мягкие волосы и думает, что, скорее всего, ошибся веком. Переместился в эпоху существования рыцарей и их младших братьев, которые слишком красивы, чтобы умереть на поле боя. Персиваль представлял, как Ньют собирает полевые цветы, заплетая их в венки для него. Их поцелуй — первый, единственный, размеренный, нежный, отчаянный, словно в фильмах — длился вечность. Ньют улыбается, и его созвездия-веснушки расцветают вокруг губ, словно цветы и терновые венки потерянных сожалений. — Персиваль, — он словно пробует имя Грейвза на вкус, проверяет реальность сказанного, увиденного, — Сделай это. Томные вздохи, теплота домашнего очага, яркие красно-зеленые вывески за окном и ступни Ньюта Скамандера, лениво вылезающие за края одеяла — символы рождества для Персиваля Грейвза. Обнимать чье-то тело, варить для кого-то кофе — новые ощущения и неимоверное желание жить пронизывали аврора насквозь, как стрелы и веснушки-созвездия в виде копья. Ньют очарован и опьянен, полон надежд, в его голове тысяча и одна идея их совместного будущего, но в какой-то момент все падает карточным домиком. Он перестает чувствовать любовь, огонь в его груди обращается в пепел, но возродится ли этот феникс снова. Персиваль по-прежнему варит ему кофе, оказывает знаки внимания, обживает их маленький дом, чтобы Ньют чувствовал себя защищенным. Но что-то идет не так. Это «что-то» — неправильное, порочное, раздражающее. Ньют не может привыкнуть, не может расслабиться, снова надевает свою железную броню, абстрагируясь от внешнего мира. Ньют утопает в себе, своих проблемах, своих болезнях. Его что-то одолевает, душит изнутри, словно внутри него есть еще один Ньют, который вырывается, скребется о стенки легких и вырывается кашлем. Ньют просыпается среди ночи, уставший от ночных кошмаров, бьющийся в скрытой истерике, опустошенный. Персиваль смотрит на него и видит в его глазах ту фантастическую тварь, которую он прячет глубже, чем в чемодане. Ньют улыбается его встревоженным глазам, убеждает, что все нормально и не знает, кому лжет больше. Он улыбается, и его улыбка пронзает сильнее тысячи стрел. Его волнуют только животные. Его животные. Он нужен им. Только животные, ничего больше. Уверяет себя, выгрызает на своих запястьях эти фразы, проводит в чемодане свою жизнь, пока Персиваль истошно бьет по его крышке — чемодан становится его гробом.