русская рулетка

— Я действительно старался понять тебя. Как видишь, вышло хреново. Кенма молчит, глядя на Куроо через стеклянный барьер, который, кажется, можно свободно сломать голой рукой. Куроо пытался — отделался всего лишь перелом луча в типичном месте. — У тебя бы не получилось: я сам иногда себя не понимаю. Куроо благодарен властям за то, что эта чертова стенка имеет свойство пропускать звук, хоть и со свойственными помехами. Он не слышал настоящий голос Кенмы практически десять лет, но старается думать об этом как можно меньше. Тетсуро вертит в руках пластиковый пистолет — пугать малолетних, вздумавших перейти границу и оказаться по ту сторону — странную и пугающую, но при этом безумно манящую своим теплом, светом и мягкостью воздуха. Никто здесь не выдаст Куроо настоящее оружие, из которого можно свободно застрелиться, чтобы не видеть всего этого дерьма. И приходить к прозрачному участку стены будет некому, и надзиратель перестанет периодически выбрасывать гневные послания в его адрес, читать которые приходится ни в чем неповинной матери. Казалось бы — сплошные плюсы, но нужно поддерживать легенду, что у них всё хорошо, чудесно, цветут и пахнут. Только вот нихрена это не так. — Скажи честно, — у Кенмы от природы тихий голос (Куроо всегда приходилось наклоняться, чтобы услышать, что друг бормочет), а из-за дополнительной преграда его становится еле слышно, — Не хочешь перебраться? Куроо усмехается: конечно хочет. Какой идиот не хочет оказаться по ту сторону — сторону для нормальных? Только вот если он туда попадет, что-то покрепче ножа вонзится ему в спину — осознание, насколько ты жалок. Жалок и для той стороны непригоден. — А толку? Отловят, сбагрят обратно — и это в лучшем случае. Думаю, историю про Ромео, чья Джульетта была на твоей стороне, рассказывать не надо? — бросает Куроо как можно более небрежно. «Твоя сторона» обжигает язык, но так нужно. Чтобы потом было легче. — Без тебя прекрасно знаю, — бубнит Кенма, — И это не моя сторона. Воспоминания — кислота, скользит по черепным стенкам и куда от неё деваться — Куроо не знает. Только плакать, выть от боли и скрести ногтями по невидимому участку барьера. Ему было восемь, Кенме — семь, когда вдруг появились люди с тестами, шприцами, странными приборами с пищащими кнопками. А потом вся эта практически месячная канитель прекратилась. В один момент. И Кенму назвали чуть ли не божеством, увезли, выкрасили волосы в золотой и заставили смотреть на людей так, будто он — архангел Михаил. А затем появилась эта стена, отдельные школы, телевидение, магазины, даже воздух — разный. По крайней мере в это верили. Местный дерёт Куроо горло хуже сигаретного дыма. — Эй, ангел, — Куроо любит это — дразнить Кенму, пока он не начнет плеваться ядом, разрушая лживый ангельский образ за раз, — Сыграем в русскую рулетку? — Вам теперь выдают настоящие пистолеты? — Да они скорее лично нас перестреляют, чем позволят помереть самим, — Кенма по ту сторону морщится и разглядывает землю своей Утопии, — Он пластиковый и пуля одна, резиновая. Куроо жмет на курок, поднеся легкий ствол к собственному виску. Пустой щелчок без болезненного удара по коже. — Ну, не судьба, — Тетсуро хочет заложить практически игрушку в кобуру, но Кенма вдруг шепчет: — Стреляй. Прямо в стену. Он ухмыляется и стреляет. Пуля отскакивает с глухим стуком и откатывается в сторону мусорных баков. — Впервые жалею, что вам не выдают настоящие, а между нами вот эта вот хрень. И Куроо впервые замечает, какой Кенма тонкий и от всего уставший. Какие потухшие у него глаза, серая кожа, да корни давно не крашены. Тетсуро не знает зачем целует барьер там, где сейчас рука Кенмы, протянутая для прощания. Козумэ смущается, отдергивает ладонь и шуршит своими одеждами подальше от стены. Утром Куроо узнаёт, что ту сторону охватило восстание. Храмы разбиты, ангелы сожжены, а у людей в руках настоящие пистолеты.