Ротонда в пустыне

- Дамы и господа, жители Тимельбрунда. Мы все собрались здесь в связи с кражей. Как большинству из вас известно, у господина Ларонтана, нашего уважаемого судьи, не далее, как вчера была похищена трость, инкрустированная изумрудами и с золотым набалдашником в виде льва. Вам также известно, что похищенная трость была найдена в доме семейства Семплине, и что средняя из дочерей Семплине, Нарувинда, вчера была в гостях у Симавы Ларонтан, единственной дочери господина Ларонтана. Вечером того же дня наши Выслеживающие расспросили Нарувинду Семплине по поводу этой кражи, и молодая госпожа Семплине призналась в ее совершении и вернула господину Ларонтану трость. Мы считаем, что в данном случае подсудимая заслуживает наказания. Нарувинда Семплине украла дорогую вещь, отсутствуют смягчающие обстоятельства – она росла в обеспеченной семье, ее родственники, как это вам известно, люди законопослушные и порядочные, у нее не было никаких причин красть. В качестве наказания Нарувинда Семплине будет выселена из Тиммельбрунда в один из пригородных домов на ближайшие два года. В течение этого времени посещать ее разрешается только родителям, и не чаще, чем раз в месяц. Нарувинде Семплине в течение этого срока запрещается посещать город и разговаривать с кем бы то ни было, кроме родителей. Пускай это послужит ей уроком. Жители расступились и дали Нарувинде выйти из круга, в центре которого она стояла. Они провожали ее взглядами, в которых любопытный зритель мог бы прочесть самые разные оттенки чувств : недоумение, удивление, осуждение, неприязнь, иногда доходившая до брезгливого презрения. Вся гамма отношений к ворам. Нескольким людям, похоже, было немного жаль Нарувинду – два года изгнания казались им слишком строгим наказанием. Так думали родители Нарувинды, они тоже были в толпе и смотрели на дочь, не отрывая глаз. Для них, как и для остальных жителей города, было загадкой, зачем Нарувинда украла трость, и совсем не нравилось то, что увидеться они теперь смогут только через месяц. Все люди в толпе вглядывались в эту фигуру, закутанную в розовый дорожный плащ, и задавались вопросом, что же у нее на уме. Склонялись к тому, что ей стыдно – иначе зачем бы она стала закрывать лицо капюшоном. Нарувинда тем временем шла под взглядами жителей Тиммельбрунда к выходу из так называемого города. Нет, что же это за город такой, где все друг друга знают? Деревня это самая настоящая, вот что я вам скажу. Глаза б мои эту деревню больше не видели. Приходилось ли вам когда-нибудь пятнадцать минут кряду демонстрировать при всем честном народе покаянную физиономию, когда хочется петь от радости? Вот и сейчас они на меня смотрят. Им любопытно. Если бы не капюшон, мне пришлось бы по-настоящему туго. Впрочем, вот за этими вот хлипким палочками, воткнутыми в землю (ворота! Нет, в самом деле, городские ворота!), кончается Тиммельбрунд. Дальше они не пойдут. Наконец девушка в розовом плаще оказалась достаточно далеко от города, жители ее уже не видели и, скорее всего, утратили всяческий интерес, поболтают разве еще недельку, им вечера занять нечем. Нарувинда сняла капюшон, хитро улыбнулась и радостно, вприпрыжку понеслась по дороге. Конечно, двадцать с половиной раз она два года проторчит в пригородном доме. Такие строят специально для изгнанных преступников, чтобы им было где жить – вокруг небольшая, а все-таки пустыня, а в пустынях ночами холодно. К тому же насчет того, что никто в эти дома, кроме родителей, не заходит, это они хватили. Время от времени дома обходит прислуга, чтобы оставить изгнанникам воды и еды. Прислуга старается за раз приносить побольше, чтобы не приходилось слишком часто заходить к изгнанникам, дабы не слишком баловать их общением. Нет, Нарувинда решительно не понимала, зачем изгнанники там селятся – упустить такую возможность покинуть эту деревню навсегда! С ума сойти можно – семнадцать лет она прожила на этом крошечном клочочке земли. И предполагалось, что проживет здесь до конца своих дней. Видимо, поэтому Нарувинда и украла у судьи трость. Она сама точно не могла сказать, зачем она это сделала. Ей совершенно не хотелось иметь у себя дорогую вещь или тайно продать ее, выручив за это деньги, просто захотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Когда пришли Выслеживающие и стали спрашивать про трость, она сразу же призналась и отдала ее. Зато теперь – абсолютно свободна! Счастье длилось до следующего утра. Стало понятно, что пустыня не такая уж и маленькая, а воду добыть все-таки надо. Нарувинда шла быстрым шагом, чтобы как можно быстрее выбраться из пустыни. Она понемногу начала понимать, почему изгнанники оставались в пригородных домах, вместо того, чтобы рвануть куда подальше из этой деревни. К утру Нарувинда была далеко не в самом лучшем состоянии – нестерпимо хотелось пить, от еды тоже не отказалась бы, вдобавок чудовищно устала и замерзла. Ночью удалось прилечь на песке и заснуть буквально на пару часов – до того было холодно. Может, оно и к лучшему – за ночь она, похоже, успела пройти большой путь, а значит, есть надежда выбраться из пустыни раньше, чем погибнуть от жажды. В полдень солнце заработало на полную катушку, и Нарувинда могла думать только о том, что в пригородных домах под Тиммельбрундом сейчас сидят самые счастливые на всей планете люди – изгнанники. У каждого из них в подвале находится большой бассейн с холодной, свежей питьевой водой, на кухне лежит батон совершенно замечательного хлеба, а иногда на столике в гостиной появляются фрукты, и уж лучше этого точно ничего не придумаешь. И домики у них милые, и тепло им по ночам, и не жарко днем, и бежать никуда не надо – они, слава богу, изгнанники, а потому никому не нужны, все их оставили в покое. Может, просто повернуть обратно, поселиться в одном из этих милых домиков, и жить там сколько душе угодно. Решимость пожить, наконец, интересной жизнью за пределами родной деревни за сутки в пустыне улетучилась напрочь, и Нарувинда пошла обратно. Кажется, ей отвели дом номер 17. Видимо, это он. Да, он самый. Разглядеть табличку в такой темноте прямо скажем, не самое простое занятие. Дело шло к утру, но до рассвета времени еще прилично. Чего стоило вообще разыскать этот дом. Благо, уже на месте. Теперь взбежать на порог, и все хорошо. Ну же, ну, ноги, откуда вы такие никчемные. Может, заснуть на ступеньках? - Надо же, приползла! Гляньте-ка, явилась! Глаза б таких не видели! Ну, воровка, ты что же, уже и ходить разучилась? Немного неожиданно прозвучал этот грубый насмешливый голос. Нарувинда, стараясь не упасть, схватилась за перила, и с заметным усилием подняла голову. На пороге стояла какая-то девица. Короткая стрижка, балахон, кажется голубоватого цвета, хотя при таком освещении может оказаться каким угодно. Разумеется, после такого с собой обращения Нарувинда не могла позволить себе без сил разлечься на крыльце и продрыхнуть тут до утра. Во что бы то ни стало надо подняться. Девица совершенно не собиралась ей в этом помогать, издевательство явно казалось ей более интересным занятием. - Ну чисто старый пьяница! Зачем такое отребье вообще содержат. Оставалась бы в пустыне подыхать, ты же так туда рвалась. Надо же, до порога добралась, не ожидала! Фу, да ты сколько времени не мылась? Отойди от меня! Дальше Нарувинда уже ничего не слышала, потому что успела спуститься в подвал. Бассейн. С водой. Нарувинда присела на колени, наклонилась к воде и стала жадно пить. Боже, как это вкусно. Неужели воды когда-нибудь может быть слишком много? Бултых! - Черт! Вот ведь… Нехорошая вещь - усталость. Тело слушалось очень плохо, и Нарувинда упала-таки в бассейн. В другое время поплавала бы с удовольствием, но рядом с бассейном уже стояла вышеупомянутая девица. - Отлично, так тут и оставайся. Тебе знаешь ли, полезно сполоснуться. Самое ужасное, что просто схватиться за бортик и вылезти не получалось – руки ослабли окончательно. Где-то тут должна быть лестница. А, вот она. Так, ухватиться. Не так, а покрепче. Хорошо, а теперь ногу на ступеньку. Боже, какая скользкая. Теперь оттолкнуться этой ногой. Опять соскальзывает, что ж ты будешь делать. Раза с десятого у Нарувинды все-таки получилось вылезти из бассейна. -Много смеешься. Смотри, не лопни, – в раздражении бросила она девице и поплелась к лестнице. Ничего лучше в голову не пришло. Обратно на первый этаж подняться – это, я вам скажу, было подвигом, не говоря уже о том, как Нарувинда добралась до кухни. Она схватила буханку хлеба, уселась на скамью и стала жадно поглощать хлеб. Незнакомая девица уже успела отсмеяться и подняться наверх, теперь она сидела на скамейке напротив Нарувинды и не сводила с нее взгляда, что было противно само по себе. Ее запас издевок так и не был исчерпан : - Ишь, как набросилась. Ешь давай, что остановилась? Ведь не порезала даже, как это некультурно. Как только голод немного утих, Нарувинда решила, что теперь она сможет спокойно заснуть, и пошла в спальню. Двигаться было уже немного полегче. Войдя в спальню, она с наслаждением захлопнула дверь перед носом у наглой девицы, которая сопровождала ее до последнего. Нарувинда заперлась на все четыре оборота, потушила свечи и прямо в одежде завалилась на кровать, благословив на сон грядущий толщину стен в своем новом доме – ненавистная девица могла надрываться хоть всю ночь, если ей так угодно. Обычно в таких случаях к уставшим людям приходит глубокий сон без сновидений, но с Нарувиндой это правило не оправдалось. Всю ночь ей снилась редкостная чертовщина, из которой она запомнила только ту самую девицу. В ее сне девица жадно поедала трость судьи Ларонтана и уверяла кого-то невидимого, что теперь-то она наелась на сто лет вперед, и сможет перейти пустыню. Кстати, а что это за девица? Вчера Нарувинда было не до этого, но теперь она заинтересовалась. Может, она тоже воровка? Действительно, это же очень выгодно – обворовывать изгнанников, кто об этом узнает? Наверняка не один вор до этого додумался. Нарувинда открыла глаза, потянулась и безо всяких усилий встала с постели, раздвинула светлые, полупрозрачные занавески, и выглянула в окно. Практически белое небо, легкий прохладный ветер – погода, характерная для более северных мест. Необычно, но и такое бывает. Комната была достаточно просторной и светлой, с белыми стенами и ковром. В ней даже зеркало присутствовало, не говоря уже о кровати, на которой уместились бы двое. Жизнь определенно удалась. Нарувинда сладко потянулась, накинула на себя свой розовый плащ, отперла дверь (на целых четыре оборота вчера закрыла, надо же…) и вышла в коридор. Вчерашняя девица, к счастью, не заночевала под дверью, ее вообще, похоже, здесь не было. Пусть даже она что-то украла, слава создателям, что ушла. Дом, надо сказать, был немаленький, со светлыми стенами и темно-бордовыми коврами. Не из бархата, но все равно неплохо. Комфортабельное изгнание, ничего не скажешь. Немного побродив по дому, Нарувинда нашла, наконец, ванную. Ванна из белого камня, под цвет стен, все стильно и продуманно. Жители Тиммельбрунда вообще любят, чтобы в домах все было каких-нибудь холодных цветов – синего, голубого, белого. Красный, оранжевый или желтый встречаются крайне редко, иногда попадаются стены, выкрашенные в зеленый. В доме у семейства Сеплине стены были бежевого цвета, практически вся мебель деревянная, – интерьер, для здешним краев непривычно теплый, ни у кого больше Нарувинда такого не видела. Надо думать, это связано с природой – пустыня, яркое солнце, разные оттенки цвета песка. Поневоле захочется, чтобы в доме все напоминало о прохладе. Минут двадцать у Нарувинды ушло на то, чтобы перетаскать воду из бассеина в ванну. Мыться в бассеине принято не было, и вполне справедливо – оттуда набирают питьевую воду. Подогревать воду для мытья жителям Тиммельбрунда не приходилось по меньшей мере два века, климат позволял. Со вкусом полежав в ванне, Нарувинда отправилась позавтракать. Но завтрака на кухне не оказалось – ни крошки хлеба, не говоря уже о чем-нибудь более приятном. После долгих поисков по всему дому стало ясно, что еды нет. С чего бы это, интересно? Впрочем, скоро стало ясно. Послышался звон ключей, звук отпираемой двери, скрип, шаги - и вчерашняя милая незнакомка собственной персоной стоит в коридоре. Нарувинда уже приготовилась возмутиться, но вовремя увидела у той в руках батон хлеба и несколько сурсумов – ярких фиолетовых фруктов в форме кольца (очень удобно – можно надевать на руку, как браслет), больших, спелых, внутри красных и с кучей семечек. Похоже, все это для Нарувинды. Эта девушка – прислужница, ясное дело, ее работа носить изгнанникам еду и воду. Тогда почему так мало – этого хватит в лучшем случае до завтра? - Ну, чего выпялилась, а, ворье ты недоделанное? Еду взяла, на кухню отнесла, села, культурно позавтракала, и чтоб не все сразу сжевывала – тебе это на весь день, поняла? Зачем только вам, преступникам, такие роскошные дворцы отводят? Нарувинда без лишних слов взяла еду и отправилась на кухню. Завтрак сначала шел примерно так же, как и вчерашний ужин – Нарувинда изо всех сил пыталась молчать, а прислужница изо всех сил по ней прохаживалась. И кожа у нее слишком смуглая, и глаза слишком темные, и плащ слишком розовый. После особенно грубого ругательства Нарувинда подавилась куском хлеба и, не сдержавшись, заорала на прислужницу : - Да заткнись ты, создателей ради. Ты, мать твою, вообще кто такая? - О, как хорошо, что ты спросила. Воспитанные люди, правда, такими вещами интересуются обычно сразу при знакомстве, но тебе, я думаю, можно простить незнание некоторых тонкостей этикета. - А я думаю, что в твоей биографии слишком мало интересного, чтобы мне ее выслушивать. Так что можешь не трудиться - все равно не оценю. - Именно этого я и ожидала. Куда уж тебе, мошеннице треклятой. Но выслушать придется. - О, создатели измотанные, похоже, придется запастись терпением. - Именно. Меня зовут Кринта Фахтан. - Фахтан? Учительница у нас была по письменности, тоже Фахтан. Родственница? - Какая проницательность. Родственница. А если ты малость пополнишь свои запасы терпения, то услышишь еще и то, что я ее дочь. Глаза у Нарувинды заметно округлились от удивления, и Кринта рассмеялась. Не ожидала. Хотя, если подумать, ругань у Кринты какая-то неказистая и слишком уж вежливая, ни одного по-настоящему крепкого словечка. Так неумело обычно ругаются люди из образованного, интеллигентного общества. Так, пожалуй, могла бы ругаться дочь учительницы письменности. - То-то ты ругаться совсем не умеешь. - Иди к черту. - И все? - Да чтоб тебя… - Кринта явно хотела продолжить, пыталась что-то из себя выдавить, но не могла. Щеки у нее покраснели – то ли от стараний, то ли стыдно стало произнести то, что собиралась. Все-таки воспитание, даже очень условное, так просто не отбросишь. - Вот и отлично. А теперь я расскажу немного о себе. - И без этого знаю, что ты воровка. Стырила у судьи несчастную тросточку, за каким – вселенская загадка. Наверное, ты больная. Ничего, это не страшно, такое бывает – просто некоторым несчастным почему-то нравится воровать. Я проявлю к тебе столько снисходительности, сколько потребуется. Если захочешь, можешь даже попросить меня о жалости, так уж и быть, не откажу. Видимо, Кринта устала от ругани и перешла к более естественной для нее, а потому менее энергозатратной язвительности. Интересно, долго ее здесь терпеть придется? - А может, внутри трости была припрятана уйма денег. Или пробирка с ядом, чтобы кого-нибудь отравить. Соперницу, например. Или родных? Может, они запрещали тебе гулять, сколько хочется и с кем хочется, и ты задумала их порешить? Хотя, скорее всего у тебя был роман с судьей, и он тебя бросил, а кража была местью, достаточно глупой, надо сказать, впрочем, для тебя сойдет. Нарувинда в это время пила воду и поперхнулась уже во второй раз. Судья казался ей слишком старым и мерзким, хотя многие девушки говорили, что он вполне ничего, вдовец, да и вообще судья, важный человек. Никогда Нарувинде этого не понять. Пока Нарувинда пребывала в мыслях на эту тему, Кринта одну за другой выдавала все более и более нелицеприятные версии того, почему Нарувинда стащила злосчастную трость. Нарувинда уже готовилась на нее накричать, но тут ей пришла в голову одна мысль. Нарувинда улыбнулась, откинулась на спинку своего белого плетеного кресла и посмотрела на Кринту. - Нет, ты все-таки больная. Улыбаешься ну точно как ненормальная. - Да я вот ночью сон про тебя видела… И Нарувинда рассказала Кринте свой сон. В красках. Какая же это была радость – смотреть, как Кринта во весь голос возмущается, сама при этом понимая, что сон есть сон, и возмущаться тут нечему. Нарувинда смеялась громко и с удовольствием. - Теперь-то ты поняла, зачем я украла трость? Я тебя ей накормлю, а потом выпущу в пустыню, и будешь ты там бродить, пока снова есть не захочется. К этому моменту мое изгнание закончится, я вернусь в город и украду для тебя еще что-нибудь. Ты опять пойдешь в пустыню, а меня снова прогонят за кражу. Циклический процесс. Сработаемся, вот увидишь. Теперь Кринта тоже покатывалась со смеху. Они держались друг за дружку, чтобы не сползти со своих кресел на пол. - Лучше укради эту, как ее, ну, знаешь Жантана Прива? Красавец такой, брюнет. - Это в здоровой шляпе который? - Точно. Вот лучше у него шляпу стащи, она, пожалуй, побольше будет. Да и у него жизнь заметно упростится – он в своей шляпе ни в одну дверь не пролезает, снимать ее приходится. - Серьезно? А, ну да, точно, сама же видела! Вот ведь щеголь. - Или нет, лучше у этого, ну, у вас ведь Симтих историю вел? - Он самый. - Давно пора у него книжный шкаф умыкнуть, несомненная польза обществу будет, а то он как начитается про очередную войну или там правителя какого-нибудь невнятного народа, так от него житья никакого нет. Забалтывал нас вусмерть. Уйти попытаешься – он тебя еще в коридоре подловит. Жантана как-то раз аж в угол загнал, за пуговицу схватил, и давай ему про тридцать седьмую битву за Лимних впаривать. На Жантана смотреть было жалко. - Да, и у нас такое было. А ты часом не знакома с Тривином? Они говорили, и говорили, и говорили… У Кринты было неплохое чувство юмора, местами достаточно тонкое. Она была невероятно насмешлива, на каждого жителя родного Тиммельбрунда у нее была своя собственная убойная характеристика, ее выслушаешь – и подумаешь, что человека забавней на всем свете не найти. Похоже, большинство людей, с которыми она провела всю свою жизнь, казались ей глуповатыми, скучными и ограниченными, и она предпочитала смеяться над ними вместо того, чтобы раздражаться и злиться. Кстати сказать, Симтих, Жантан и еще несколько человек были исключением – Симтиха она уважала за то, что ему искренне была интересна его история, а Жантана – за то, что красавец, и за то, что не похож на других. Обо всех его проделках Кринта говорила с восхищением. Напоследок Нарувинда все-таки спросила, почему так мало еды, уж не собираются ли ее морить голодом? - А я к тебе еще зайду и не раз. Свое обещание Кринта сдержала – на следующий день она пришла снова. Иногда она по привычке вновь начинала хамить, но Нарувинда ее резко осаживала, и Кринта одумывалась. Но несколько раз они все-таки поругались, и очень серьезно. Дело в том, что Кринте нравилось ругаться, нравилось ненавидеть, для нее это было сродни погоне, добавляло ярких ощущений. Ей было скучно, и ненависть была для нее главным средством от скуки, равно как и насмешки. Они с Нарувиндой в чем-то были похожи – обе ненавидели родной город, его жителей, царящую там серость и традиционность уклада, обеим хотелось чего-то более яркого и необычного, хотелось свободы. Надо думать, именно поэтому Нарувинда прощала Кринте ее выходки, а Кринта извинялась и приходила снова и снова. Она не приносила Нарувинде еду сразу на несколько дней, как это сделал бы кто-нибудь другой из прислуги, она брала с собой только то, что нужно на сегодня, чтобы был повод зайти на следующий день. Объясняла это тем, что ей тяжело приносить сразу много, но Нарувинда прекрасно понимала, в чем дело. Кринта направлялась к Нарувинду сразу, как только успевала разнести еду и воду по остальным домам. Иногда она засиживалась у Нарувинды до самого вечера, впрочем, иногда уходила раньше – все-таки помимо разговоров с ней у Кринты была и другая жизнь – друзья, родители, работа по дому. - Странное у меня изгнание, не находишь? Наказание одиночеством, по идее, а мы тут треплемся целыми днями. - Ты это не радуйся, я тебе еще успею надоесть. Потом Кринта стала приходить все реже, а когда приходила, долго не задерживалась. Нарувинда не могла понять, почему, и думала, что ей просто надоело каждый день ходить в один и тот же дом к одному и тому же человеку. Впрочем, дело было не в этом, и настоящую причину Нарувинда вскоре узнала. После того, как Кринта перестала часто заходить, Нарувинде стало скучно в этом доме, и она решила снова попытаться сбежать, на этот раз захватив с собой еды и воды. В следующий приход Кринты она ей изложила свой план. - Присоединяйся, сбежим отсюда вместе, если хочешь. - Нет, я пожалуй… Ну, то есть… Нет, я не могу с тобой пойти. - А почему, если не секрет? Уже расхотелось? Или боишься? - Нет, видишь ли… Ну как бы… Это… Я теперь с Жантаном встречаюсь, в общем. -Да? Ээ… Ну, как это… То есть… мм… Поздравляю! Тебе повезло. - Вот и я так думаю. - Нет, правда. Отличный парень. Никто в деревне не лопнул от зависти? - А ты сообразительна. В деревне теперь живут одни мужчины, дети и старухи. Женская часть населения, та, которой еще не было пятидесяти, увы, вся полопалась, с пренеприятнейшим звуком, я тебе замечу. - Вас с Жантаном следует пожизненно изгнать из деревни за массовое убийство. - Да на здоровье. Мы этому только рады будем. - Только не рассчитывайте, что вам за ваши труды на ниве преступности выделят такой же роскошный дворец, как и мне. Трость судьи у себя под кроватью держать – нелегкая работа, уж поверь мне. - К черту дворец. Все к черту. Вообще все. Мы стащим побольше воды и даже немного еды и отправимся отсюда вон. Они будут кричать нам : «Вон!», а мы с радостью воспользуемся их советом. Так что ты не думай, не одна такая смелая матерая преступница, я тоже сбегу, только позже и не одна. - Это было бы здорово. Раз уж я ухожу, окажи мне, пожалуйста, одну услугу. - Я вся внимание. - Ты, наверное и так догадалась. В следующий раз принеси мне какую-нибудь емкость для воды, да побольше. Не ведро, понятное дело – тяжеловато с ним будет, а просто большой сосуд. - Не вопрос. Сделаем, не подведем, не струсим. - И мешок принеси – мой весь испачкался и протерся. Еще еды на несколько дней, ладно? - Сурсумов? - Да, именно сурсумов. Можно и хлеба немного, но сурсумы уж больно удобно носить. - Будут и сурсумы, и хлеб, и вода, и кое-что еще. - И что же? - Увидишь. Следующим вечером Нарувинда с Кринтой стояли на крыльце и прощались. - Так, вот тебе твои сурсумы. Руку давай, надевай… Вот, хорошо. Теперь держи мешок, - Кринта развязала его и стала показывать Нарувинде, что внутри, - здесь хлеб и мой подарок. Возьми мешок, положи на землю. Так, держи, сейчас покажу. Кринта достала из мешка комок светло-серой ткани и развернула его. - Ой, это что, платье? - Оно самое. Мне оно узковато, а для тебя в самый раз, так что не думай отказываться. У тебя мало одежды, как я заметила. Оно, конечно, не шибко нарядное, но для дороги вполне сойдет. Каждый день стирать – не фонтан, скажу тебе. А это черное – это плащ, только он теплее, чем твой. Надень лучше его сейчас, ночь все-таки. - И снова спасибо. Ну что, прощаемся? - Да, прощаемся. - Надеюсь, встретимся еще. - Непременно, если получится. - Удачи вам с Жантаном. Желаю свалить из этого … эмм… как бы помягче… ну, в общем, ты поняла. И как можно скорее. - Обязательно. Надеюсь, в следующий раз я встречу тебя живой и здоровой. Общение с бессловесными останкам в пустыне не очень-то вдохновляет. - Тьфу ты, какая уместная шутка. Для трогательного прощания в самый раз. - Зато так я не дам тебе расслабиться. Одной путешествовать всегда опасно, и забывать об этом нельзя. Иди только прямо и даже не вздумай сворачивать. - А если совсем чуть-чуть? - Ни на какие чуть-чуть ты сворачивать не будешь, поняла? Черт бы тебя побрал, да это вообще чудо, что ты в первый раз жива осталась. Там же никаких ориентиров нет, если заблудишься – все, пиши пропало, твои косточки может быть найдет еще какой-нибудь такой же дурак. Если вода станет кончаться – немедленно сворачивай, ясно? - Ясно, ясно. -Да ничего тебе не ясно. Итак, повторим еще раз… После двадцать седьмого по счету инструктажа они обнялись на прощание, Нарувинда развернулась и побежала по направлению к чему-то новому и неизвестному, скрытому за пустыней, прямо как в тот день, когда ее выгнали из деревни. Только на этот раз все казалось еще более необычным и таинственным, потому что была совершенно безоблачная звездная ночь и светила Луна. Совершенно инопланетный пейзаж.