Придурок

Юра устало вешает кожаную куртку на вешалку и с трудом подавляет желание сползти спиной вниз по двери, чтобы сесть на пол и грустить, как это принято в слезливых фильмах. За окном темно, в доме тоже, надо зажечь свет, но ему слишком лень. Физически он, конечно, не устал. Да и с чего бы? Он катался на заднем сиденье мотоцикла, а не тренировался с утра до ночи. Однако такие поездки совершенно опустошали морально, и на то была весомая причина. Плисецкий не очень понимал, в какой момент обнаружил, что ему нравится Отабек. Нет, то, что мужчины его привлекают, его не удивляло — идиотские подростковые мечтания о придурке Викторе случились намного раньше. Конечно, осознание выбесило поначалу — не такое в его стране общество, чтобы спокойно подобные открытия насчет себя совершать. Потом он подумал, решил, что не в деревне живет, может, обойдется — кажется, постепенно его поколение все-таки приходило к мысли, что в этом ничего особенного нет. В проблеме с Отабеком был другой корень, который назывался дружбой. До тех пор, как три года назад Алтын благородно спас Юрия от толпы поклонниц и поговорил с ним по душам в парке Гуэль, у Плисецкого не было друзей. У него был дедушка, у него были тренеры, соперники, была куча знакомых, были хорошо относящиеся к нему люди, но никогда не было настоящих друзей. Как-то не складывалось. С одноклассниками близкие отношения не удавались, потому что все свободное время уходило на тренировки, и общение с ребятами из класса ограничивалось переменами. Да и увлечениями он с ними не сходился — разговоры о девушках, о чем-то еще, о чем они говорили, не вызывали желания присоединиться. Они часто говорили о спорте, но о фигурном катании — никогда, а футбол, хоккей, баскетбол и прочие были неинтересны самому Юре. Курить он тоже не начинал, в отличие от многих ровесников — спортивная карьера казалась более привлекательной перспективой, чем пропахшие табаком подворотни. Не складывалось не только с одноклассниками, но и вообще со всеми. Именно поэтому Плисецкий знал цену дружбе — только с появлением Отабека он понял, что такое дружеское плечо, что значит не быть одному, и сделал множество других приятных открытий. Когда появился кто-то, кому можно пожаловаться, что-то рассказать, доверить, жить стало немного легче. Наверное, у него даже характер слегка изменился в лучшую сторону. Во всяком случае, самому Юре так казалось. Спокойнее он стал, что ли. И вот это все терять совсем не хотелось. Не хотелось, чтобы прекратились их ночные переписки, в которых Алтын даже не казался таким уж серьезным парнем, каким выглядел обычно, вместо этого постоянно кидая ему мемы. Не хотелось, чтобы закончились их азартные подколы перед соревнованиями, в которых участвовали они оба, и молчаливая вера друг в друга, когда соревновался кто-то один из них. Хотелось и дальше видеть казаха на трибунах или в подтрибунке, когда он готовился выйти на лед. Хотелось, чтобы остались и дружеские объятия в аэропортах и на вокзалах после того, как они долго не виделись. Хотелось снова кататься на его мотоцикле по вечернему Питеру, да и по другим городам тоже. И совершенно не хотелось, чтобы Отабек хмуро посмотрел на него, развернулся и ушел, а может и сказал чего-нибудь неприятное напоследок. Чтобы не потерять единственного друга, Юра молчал, заталкивал свои неуместные чувства куда подальше и всеми силами старался сделать вид, будто ничего особенного не происходит. Уж слишком велика цена, чтобы так рисковать. Остаться в одиночестве гораздо хуже, чем быть во френдзоне, во всяком случае, так считал Плисецкий. Поэтому стояк наглухо игнорировался, хотя и очень нервировал в тех случаях, когда возникал во время их поездок на мотоцикле. Но Отабек, кажется, ни разу не заметил, что немного успокаивало. Чувства тоже игнорировались, ну, или хотя бы Юра пытался. Не то чтобы получалось… Совсем не получалось. Было очень паршиво, постоянно хотелось надраться в сопли, подойти к этой хмурой роже и целовать. Целовать так, чтобы искры из глаз сыпались, причем у обоих. Да и трахаться хотелось с ним. Очень. Так, чтоб до безумия. Вот только Отабеку вряд ли хотелось того же — того и гляди найдет себе девушку, потом женится. Детей заведет. Юра будет развлекать малого или малую, учить плохим словам и отхватывать оплеухи от лучшего друга. И, наверное, все так же страдать по нему дома в одиночестве, завидовать его жене. Может, тайно ненавидеть ее, может, наоборот, понимать, что так его другу, конечно, намного лучше. Хотя Отабек не спешил девушку искать. А когда Плисецкий поднимал этот вопрос, тот говорил, что пока и не собирается этого делать. Почему — не говорил. Наверное, считал, что карьера важнее, на девушку времени не хватит. Хотя на него же как-то хватало, по ночным улицам вон его катает. Мысль, что когда-нибудь вместо него, Юры, на заднем сидении этого байка будет сидеть какая-нибудь девчонка, отозвалась горьким послевкусием. В голове отчетливо стояла картина, как она жмется к его другу и сидит довольная. Может, в инстаграм будет постить своего крутого парня с байком. Перед подружками хвастаться. Юра завалился на диван и достал телефон из кармана. Пока что в инстаграм Отабека с байком постил он сам — и то повод радоваться. Хотя сам Алтын вечно ворчал на это. И все равно фолловил его в инстаграме и в остальных соцсетях. Даже лайки ставил. Вообще, хорошо было бы поесть. Отабеку он соврал, что уже ел, поэтому они не заезжали ни в одну забегаловку. На самом деле он и крошки в рот не брал с самого утра — не хотелось. Желудок противно урчал, но настроения не было никакого, равно как и сил подняться с дивана и сделать себе хотя бы яичницу. Да что там, даже на бутерброды не было сил. Кстати, Отабек шикарно готовил. Он умел готовить и русские блюда, и свои национальные — между прочим, очень вкусные, — да и кучу блюд из всевозможных других стран тоже мог. Сам Юра ходячей катастрофой в кухне не был, но таких высот не достигал. Наверное, поэтому пожрать у Отабека всегда казалось такой хорошей идеей. Хотя, конечно, не только поэтому. Например, еще потому, что у него была классная задница, мельтешащая у него перед носом то и дело, когда он ходил между холодильником, кухонными шкафами и плитой. Или потому, что можно было шутить и называть друга женой, и ничего ему за это не будет. Плохого. От размышлений о заднице Отабека и его готовке Плисецкого отвлек звук входящего сообщения. «Скучно. Можно я к тебе приду? Посмотрим чего-нибудь» Юрио вздохнул. Он тут лежит, страдает, тяжелым взглядом буравит потолок и думает об Отабеке. А ему скучно. Нет бы тоже о нем, о Юре, подумал. Плисецкий перекатился со спины на живот и напечатал ответ. «Ага, заходи. У меня даже есть одна хрень на примете» Хрени на примете у него не было, но он что-нибудь нагуглит. Не терять же повода зазвать к себе объект своих неудачных чувств. Вообще, периодически накатывало такое яростное желание признаться во всем Алтыну, и будь что будет. Но потом вспоминалось, как тяжело было одному, когда не с кем было поговорить ни о плохом, ни о хорошем, и желание сходило на нет. Все-таки лучше так, чем никак. Звук мотора байка он услышал сразу, не сомневаясь, что это Отабек паркуется под его окнами. Соседи, вероятно, ненавидят «того придурка с мотоциклом», который часто шумит мотором по ночам, а узнай они, к кому этот «придурок» ездит, возненавидели бы и самого Плисецкого. Он очень любил кататься с Алтыном, даже куртку купил подходящую. Тот еле отговорил его от леопардового принта, и Юра еще долго обижался на то, что Отабек назвал его дебильным, но все-таки послушался и купил нормальную, хотя и с некоторым сожалением. Раньше ему периодически перепадало счастье, когда он замерзал, казах отдавал ему свою. Он чувствовал себя абсолютно потраченным, но при этом крайне довольным. В дверь Отабек звонить не стал — догадался, что открыто. Юрий даже с дивана не соизволил сползти, чтобы поприветствовать гостя. Тот щелкнул выключателем, и в прихожей включился свет. Лежащий в темной комнате Юра немного сощурился от контраста. Он не собирался вставать, но неожиданный звон стекла его заинтересовал. — Ты притащил бухло? — почему-то удивленно спрашивает Плисецкий. — Ну да. У нас внесезонка, можно немного. — С чего вдруг тебе приспичило? — Да есть одна причина… Юра вскидывает бровь и смотрит на друга как на придурка. Чего он там скрывает? Или… дерьмо, а если он грустит, потому что влюбился? Надо проверить. Тонко намекнуть. — Ты че, влюбился? — вроде бы, достаточно тонко. — Не в этом дело, я просто хотел развеяться, — пожимает плечами Алтын, передавая пару бутылок в руки Юры. — А, тогда… стоп, че? «Не в этом дело»? То есть, все-таки влюбился? — «пожалуйста, скажи „нет“, пожалуйста», — думает Плисецкий, надеясь, что не выдает себя. — Это… ну да. Давно. Отабек хочет еще что-то сказать, но Юра уже разозлился и сейчас смотрит на друга недовольно, перебивая его. — Ты был мне как брат… че не сказал? — Отабек усмехается и снова пожимает плечами. — Думал, зачмырю? Я настолько дерьмовый друг? На самом деле, ему резко стало очень паршиво. Алкоголь был кстати, так что Алтын все-таки не зря его принес. А ведь и виду подать нельзя — если Отабек себе кого-то нашел, то все, у него уже точно нет шансов. Придется уступать девичьей заднице свое место на его байке… _ Экран ноутбука с включенным фильмом был быстро забыт, как и название фильма. Они о чем-то говорили, Юра сверлил тяжелым грустным взглядом лицо друга, будто пытался запомнить его. Как будто если тот заведет себе бабу, они перестанут видеться. Bros before hoes, разве нет? Юра надеется, что не перестанут. Иначе будет совсем хреново, хоть вскрывайся. И так сил никаких нет, но остаться без друга… так себе перспектива. — Чего ты на меня так уставился? — спрашивает Отабек залипшего Плисецкого. Тот и не подумал, что пялиться так в открытую — немного безрассудно. — Да так. Задумался о своем. Тоже вот влюбился… — Юра вытянул руки на столе и положил на них голову. Еще пару секунд они просто молчат, а потом до него медленно доходит, что он сказал. Вот дерьмо, он же сейчас спросит… блядь. — Серьезно? И еще мне что-то предъявляешь. Сам тоже молчал. Не скажешь, в кого? — спрашивает Алтын. «Дерьмо», думает Юрио, потому что тому интересно. — Есть кое-кто, но это так… вряд ли там что-то получится. Забью и пройдет, — о, как он хотел бы, чтобы его слова были правдой! Сколько он уже ждет, пока пройдет, а все не проходит. Как же он надеется, что это все отпустит, пройдет, закончится, что перестанет противно ныть в груди, что перестанет дух захватывать и что сраные бабочки пропадут из живота. Но нет, все остается на месте — и метафизическая дыра в груди, и бабочки, и все прочие составляющие влюбленности. — Да ладно, может, еще сложится, — добродушно предполагает Отабек. Юра с трудом сдерживает желание отвесить ему затрещину, с еще большим трудом сдерживает желание разреветься как баба. Вместо этого он просто еще выпивает, а потом меланхолично рассматривает, как качается жидкость в бутылке. Сложится у него, ага. Разве что он сам пополам сложится от рыданий, когда этот придурок уйдет. Дальше тема снова уходит от влюбленностей. Алтын так и не сказал, к чему он вообще притащил алкоголь, Плисецкий так и не вспомнил, что хотел об этом спросить. _ Фильм давно закончился, алкоголь — тоже. Юра все так же лежит на своих руках на столе, Отабек, выпивший примерно втрое меньше, смотрит на него нечитаемым взглядом. Юра думает о чужих руках на его теле, и ему становится почти физически тошно от мысли, он морщится и пытается отогнать неприятный образ. «За что, — думает Плисецкий, — мне это все?». Он думает о том, что лучше бы этот казах спал в его постели и готовил ему завтраки каждый день. И чтобы на заднем сидении его байка была только одна задница — его, Плисецкого, и ничья больше. — Жизнь — дерьмо, — мудро возвещает Юрио. Отабек смотрит вопросительно. — Иногда хочется лечь на рельсы. — С чего вдруг? — Очень херово, когда твой лучший друг влюбился, а ты тоже влюбился. В этого друга, — он совсем не следит за тем, что несет. В нем говорят алкоголь, досада и тупая тоска. Ну, все, последний шаг сделан, сейчас Бек скажет ему идти на три хуя, соберется и свалит отсюда, чтобы больше никогда не вернуться, да… Юра даже не очень понимает сначала, когда сильные руки подхватывают его, поднимают, мешая и дальше уныло лежать на столе, и только когда чувствует неожиданное тепло на своих губах, а перед лицом оказываются карие глаза Отабека, до него потихоньку доходит. Что бы это ни было, он не собирается терять своего, мнет тонкими пальцами футболку на спине друга, закрывает глаза, поддаваясь и отвечая на поцелуй так яростно, что становится страшно: вдруг спугнет? Но Отабек не думает пугаться, вместо этого целуя его с еще большим энтузиазмом. Кажется, прежде чем отстраниться друг от друга, они целуются вечность. Плисецкий плачет, но ему самому на это наплевать, а Алтын тактично молчит. Он смотрит на Юру этим своим непонятным взглядом, а тот хмурится, притягивает его к себе за грудки и снова целует, еще более отчаянно, будто если он сейчас отпустит Отабека, тот раздумает. Отабек не раздумывает, вместо этого зарывается рукой в волосы друга (?) и притягивает его ближе. Руки Юрио оказываются зажатыми между их телами, и он убирает их, чтобы обнять казаха за шею. Они целуются, как он и мечтал, до искр из глаз, причем у обоих. — Ненавижу тебя, придурок, — говорит Юра между поцелуями, не раскрывая глаз, — дебил, — и снова впивается в его рот, будто это единственный источник жизни, — идиот. Отабек улыбается сквозь поцелуй, и из-за этого целоваться дальше не получается. Плисецкий смотрит своими зелеными глазами на него и снова хмурится, стирает рукавами толстовки слезы, убирает руки с его шеи. Алтын своих рук с его талии не убирает. Они молчат, смотрят друг на друга — Юра хмурится, Отабек улыбается. — Если ты не предложишь мне встречаться, я тебя выебу, а потом набью тебе лицо. — А если предложу? — казах усмехается, и все сомнения Плисецкого как рукой снимает. — А ты попробуй. Отабек не спешит озвучивать предложение, вместо этого подаваясь вперед и снова целуя Юру. Тот уже собирается шутить, что такая формулировка засчитывается и он согласен, но Алтын говорит ему прямо в губы: — Так ты будешь встречаться со мной? — И Плисецкому совершенно сносит крышу. — Да, — говорит он, — да, — и целует Отабека снова.