Он держал её взглядом, над бездной держал И боялся, что вдруг потеряет. Он так много побед на земле одержал, Но не знал, что любовь покоряет В одночасье…
Не зная запретов, живёт, Две души вместе слив воедино, Что вот этот, быть может, последний полёт Станет песней для них лебединой. Айрэ и Саруман, «Два Дракона»
Я хочу, чтобы вы сейчас же, сию же секунду вернули моего любовника, мастера… Звон тысячи голосов, увенчанный её безмолвным шёпотом, заставляет его задыхаться от собственного всевластия, собственного бессилия. Он, падший ангел, поклялся никогда не падать ещё ниже, но теперь, кажется, все клятвы разбились об алое марево зари. Дьявол ещё раз проиграл, но в миг фиаско едва ли задумывался о торжестве Света, о возвращении в преисподнюю и о своём давно забытом, но всё-таки вещем сне. Мессир не думал ни о Фриде, которая пробудила в королеве милосердие, но не сумела подвести к желанному греху, ни о Гелле, на коленях шепчущей ему о страсти; он отказывался понимать, что смертная женщина в одночасье превратила всегда ледяной, бесчувственный ад в огненный крик вожделения. И он, Воланд, на одно мгновение потерял контроль и оказался во власти Маргариты, которая и не догадывалась: не закричи она тогда о любовнике, прижмись к губам сатаны своими горячими устами — и он ответит, ответит вопреки всему, и обжигающая услада пронзит их обоих… Он никогда не знал любви, справедливо считая её уделом земных глупцов. Он не мог представить, что его тихая, верная Гелла может испытывать что-то подобное. Мессир чувствовал, что она по-настоящему предана ему, восхищается его силой и величием, но никак не ожидал, что боготворит, сгорает от полыхающей страсти. Он никогда не предполагал, что его несокрушимая стена вечного одиночества ощутимо треснет под одним взглядом изумрудно-зелёных глаз. Полная луна, Левий Матвей, ученик главного героя романа; этот самый мастер и она, счастливая рядом с ним; глоток вина — и конец её жизни на земле, которую ещё потрясут войны, и последнее странствие в Вечный Приют… Вот он видит, как Марго подносит бокал к губам, как затуманенным взором провожает упавшего вниз возлюбленного, как смотрит будто бы на него, на мессира. Он протягивает руку к ней, стараясь достать, не давая покинуть мир людей, желая продлить мгновение их последнего взгляда, — но маятник не может остановить время навечно, и через долгий, но невыносимо короткий миг Воланд отпускает королеву, и она бессильно падает, теряя сознание и жизнь, но не теряя бессмертную душу. Маргарита Николаевна и тосковала, и любила так сильно, как только могла. Её взор, обращённый к мастеру — это ведь она назвала его так, — говорил о бесконечной верности и нежности. Может ли это светлое, пусть и побывавшее во мраке, создание испытывать к князю тьмы хоть что-нибудь, безудержно любя мастера и его роман, а значит, его главного героя? Может ли одновременно искать и золота восходящего солнца, и вечного холода иссиня-чёрного полога ночи? Может ли воплотить в себе единение двух противоборствующих начал? Нужно ли думать о ней, когда её мысли заняты только Светом, когда настала пора возвращаться в оковы преисподней, чтобы править ею целую вечность, заглушая боль поражения на земле? Теперь Воланд не чувствовал боли, сжимая в руке осколки хрусталя. Алеющий адским огнём напиток, смешанный с его собственной кровью, стекал по ладони вниз, издавая каждой каплей, ударяющейся о прочный камень, мерный, но невыносимо громкий звук. Разбитый бокал раздражал, вино не приносило отчуждения и желанного полузабытья, а неповторимый оттенок глубоких глаз почему-то не покидал памяти, загораясь смарагдовой свежестью снова и снова. Роман окончен, и герои его, воссоединившись, любят и любимы, но только… Только теперь не подвластны обволакивающей всю планету тьме. Покой есть истинное счастье для тех, кто его заслужил. Луна, приветствующая чернокрылых коней, на миг улыбнётся путникам, и в её мягком, почти прозрачном взгляде услышится майский звон тишины. Они улетят туда, откуда прибыли, прощаясь с маревом распростёртой под ними Москвы; может быть, глаза сатаны, как будто волею иронии сотканные небесной палитрой, никогда более не встретят очей королевы. Той самой, которая могла бы нести царственную корону больше, чем вечность. Той, которая возглавила бы сотни, тысячи полуночных балов… Но эхо печали утонет в людской обители, и дьявол сотрёт, сожжёт ещё одно воспоминание собственного поражения. Он даст ещё не один бал ста королей. Не одна Маргарита примет на себя роль хозяйки. Пока луны будут восходить на сумеречное небо, мессир останется всесильным, каждую ночь заново рождая ритм огненного танго и только с ненавистным рассветом закрывая глаза, чтобы понять: хозяйка торжества должна носить имя Маргарита, иметь королевскую кровь и — непременно — чарующий зелёный, как весенняя роща, взгляд.