***
На работе у Юнги есть привычный скрипучий стул с мягкой обивкой, не выветриваемый запах кофе по всему отделу и, развывающийся от звонков извне, телефон. Трубку могли бы поднять уже раз десять, но всем либо «некогда», либо просто настроение с утра слишком дрянное, чтобы ещё и плестись из одной части отдела в другой, ради консультации очередной старушки с жалобами на соседей – больше в такую рань трезвонить некому. И, конечно же, каждый надеется, что кто-то другой поднимет трубку и ответит на клиентский вызов (но фиг там плавал). Хосок, её коллега, приветливо кивает, выныривая из стопки документов, крепко зажатых меж пальцев, когда Юнги вваливается в кабинет с кучей папок в руках, подпирая их подбородком. У него одно дело висит нераскрытым уже месяца два и начальству это ой, как не нравится. И Юнги его чисто по-человечески жалко, ибо с теми сведениями, что у него есть – дело и не раскрыть. И Хосоку бы уже всё это бросить, повесить ярлык «закрыто» и сдать всю документацию в архив, но ещё одно нераскрытое дело скажется на статистике, а, как следствие, – и на его зарплате. Так что он продолжает скупать в старбаксе через дорогу от их офиса двойной эспрессо и давится им из недели в неделю. Юнги скидывает груду документов на свой рабочий стол и давится зевком, ладошкой зажимая рот, а второй, свободной, стягивает с плеча пальто. Ну как стягивает, пытается. Хосок снова поднимает голову, и было уже хочет что-то ей сказать, чуть приподняв брови, но. Чьи-то руки учтиво стягивают с хрупких плеч пальто, оголяя белоснежную блузку, немного измятую в рукавах. Юнги втягивает ноздрями терпкий аромат парфюма и чего-то ещё, чего именно – разобрать не может. Но один из запахов ей точно знаком: терпкий, жёсткий, с нотками цитруса, вперемешку с хосоковским кофе и чем-то ещё. Этим чем-то ещё оказывается Чон Чонгук – обитель чёртовой дюжины тараканов в своей голове; мальчишка, не знакомый ни ей, ни Хосоку ранее, совсем зелёный на вид, стоит за спиной начальника и балванчиком головой кивает на каждое его слово немым «да-да-да». Обычно их отдел практикантов не берёт, но, видимо, перспективы финансирования способствовали благосклонности начальника и вот, стоит теперь у неё это мелкое нечто и улыбается криво. Тараканья обитель нравится всей женской половине их отдела, мужская же пускает в его сторону безразличные и немного раздраженные взгляды – дамы при виде Чонгука так галдят, что хоть в уши затычки пихай – не поможет. И каждая считает своим долгом откормить пухлощёкого подростка, на что тот скромно извиняется и по-тихому ретируется к Юнги в кабинет. А у Юнги всегда тихо и пахнет кофе. Она смотрит на Чонгука из-под серебристой душки очков спокойным, выдержанным взглядом и, пальцем поправив их на переносицу, снова устремляет свой взор на экран. По стёклам её очков бегут цифры и буквы – отражают вордовский документ с ноутбука. И отчего-то это зрелище даже зачаровывает. Чонгук бесстыдно пялится какое-то время, а потом смотрит на Хосока, который не меньше Юнги вовлечён в работу, но тот хотя бы изредка поднимает взгляд и улыбается открыто, дружелюбно. – За кофе сходишь? Чонгук послушно кивает, укутывается в пуховик и шарфом-удавом шею обматывает. Быстрой походкой покидает кабинет. – Ты прям мигера, – говорит Хосок, взглядом путаясь в статьях Кодекса; Юнги поднимает на него потупленный взгляд. На её лице играет непонимание. – Прям кто? – спокойным голосом, будто слышит это слово впервые. – Мигера, – уверенно и беззлобно повторяет Хосок, и уже не смотрит на Кодекс; прямым взглядом встречается с её глазами и говорит таким тоном, будто это что-то само собой разумеющееся. Юнги молча приоткрывает рот и слегка хмурит брови. В краях глаз едва видны морщинки. А Хосок уже перелистывает на новую главу и удовлетворённо карандашом обводит нужный пункт. Чонгук в кабинет врывается всё с той же улыбкой и смотрится каким-то ненужным и совсем посторонним предметом в этом кабинете: излишняя подвижность и беспокойность контрастно сталкиваются с тишиной и сосредоточенностью в этой комнате. Непринуждёнными и лёгкими жестами он ставит Хосоку и Юнги на столы бумажные стаканы с горячим кофе. По кабинету разлетается запах корицы. Хосок благодарит и пытается всунуть Чонгуку деньги, но тот отнекивается. Старший бескомпромиссно запихивает пару купюр в карман его пуховика и отгоняет от себя, мол, иди, не мешай, но при этом с явной приязнью в глазах и несерьёзностью в голосе. Юнги на свой стакан смотрит, как на что-то инородное и кидает вопросительный взгляд на Чонгука, пока тот проделывает все свои махинации возле Хосоковского стола. Тот, наконец, от старшего отлипает и отрицательно разводит руками. Юнги уверенно протягивает ему руку с зажатыми купюрами. И делает взмах: верх-вниз. Чонгук деньги всё-таки берёт, но со своего стакана Юнги так и не отпивает.***
Утром Юнги ловит себя на мысли, что уже и не помнит толком, когда в последний раз она включала радио. В машине у Намджуна всегда играет плей-лист когда-то скачанных песен, а в доме у них зачастую даже и телевизором никто не пользуется, от чего удушливая тишина впитывается в стены и лёгким раздражением сказывается где-то на периферии сознания. Она тянется к телефону и включает первую попавшуюся радиостанцию: комнату заполняют спокойные и мелодичные джазовые мотивы под напевы Луи Амстронга. Голос у него звучит грубым, но отчего-то приятным, в конечном итоге сказываясь расслабляюще. Намджун такого не слушает, у него из колонок играет хип-хоп, зачитывают рэперы, и резкие биты сменяют друг друга. Юнги обычно слушает либо целое ничего, либо то, что придётся. В музыке она особых приязней-неприязней не имеет, отчего Намджун часто отшучивается: – Безвольная ты у меня. А Юнги и сказать в ответ нечего – просто смотрит пустым взглядом и плечами жмёт. Она мажет на тост тонким слоем масло, и, ни с того, ни с сего, в голову лезут мысли про мальчишку с работы. Под Луи Амстронга в единственный свой выходной думать о таком ей кажется чем-то противоестественным, но Намджун всё равно ещё спит, а делать нечего. У Чонгука в ушах серёжки и это ей кажется странным, разве парни так делают? Нет, они, конечно, живут сейчас в двадцать первом веке, вся фигня, но Юнги и припомнить не может, чтобы видела подобные аксессуары на мужчинах вне телевизора – медиаиндустрия вещь, конечно, разная и местами сумасшедшая, но пока открытые костюмы, сережки в ушах, да стрелки у парней остаются только на экранах TV, то проблем нет, ровным счётом никаких, и в повседневную картинку это вписывается ровно. А может это она уже слишком старая и не понимает ничего – вон, через два года тридцатник стукнет. Да и детей пора заводить – так ей мама и свекровь со свёкром чуть ли не каждый день вторят; спасибо хоть, что Намджун на эту пластинку не подсел. Вдруг её время уже и вправду прошло, и остается только довольствоваться всем тем, что имеется, да плыть по течению, как все. Чонгук ей кажется не таким, как все. Эта мысль приходит в голову тоже мгновенно и разбивается о створки сознания чем-то тяжёлым. Что-то в нём есть необычное, слишком живое, будто жизнь – и не рутина вовсе, а сплошные открытые двери; и Юнги до своего такого живого уже не доскрестись – хоть когтями на части рви, сама не справишься. На кухню заваливается ещё окутанный в чарах Морфия Намджун. Он сонно зевает, садясь напротив неё и усталым взглядом смотрит в глаза, улыбаясь краешками губ. Намджун такой же, как она, и эта мысль то ли успокаивает, то ли пугает ещё больше.***
На часах половина двенадцатого, а Чонгука всё ещё нет на рабочем месте. Юнги кидает нервный взгляд на часы, висящие на стене, и зубами цепляется за нижнюю губу. Хосок ловит её взгляды и только улыбается себе под нос. – Проспал, может, с кем не бывает? – говорит он тихо, и, тем не менее, этого достаточно для того, чтобы Юнги с другой части кабинета было слышно. С ней, Юнги, такого не бывает. У неё нормированный рабочий день и четкий режим дня: встаёт ровно в семь и ложится в десять. – Юность ведь, гормоны, гулянки, – будто слыша её мысли добавляет Хосок. И это совсем нечестно с его стороны вот так вот давить реальностью в глаза, мол, смотри, он так может, а ты уже нет. Твои годы прошли, Юнги-я, не забывайся. И, конечно же, он ничего такого и в мыслях не имел, но почему-то становится обидно. Юнги рвёт нижнюю губу до крови и: – У Вас, тут, – говорит не пойми откуда взявшийся Чонгук, пальцем тычущий себе в губы, – кровь. Юнги хмурится, поспешно ладошкой закрывая рот и суетливо выскакивает из-за стола, а позже скрывается за дверью. Чонгук обеспокоенно смотрит ей вслед. – Женщины, – с всезнающим видом констатирует какой-то своей мысли в голове Хосок и разводит руками.***
На перерывах, в столовой, Чонгука утаскивают за свой стол девчонки из соседнего отдела и, ограждая ему все пути отхода, рассаживаются по бокам. Юнги одиноко сидит за своим столом, бесцельно ковыряя вилкой в своей формочке для обеда – всё равно есть не хочется и мысленно ему, Чонгуку, даже сочувствует. А потом радуется, с секундной ноткой злорадствия, что его отчётным руководителем будет Тэхён – молодая девица, которая больше всех своими клешнями зажимает мелкого, да и половину своего холодильника точно ему вынесла; будто к алтарю с подношениями ходит, ей богу. А потом она замечает, как Чонгук, неловко улыбаясь окружающим его вокруг леди, то и дело пускает взгляды в её сторону – и вот то ли это сигналы о помощи, то ли ещё что, фиг его поймёшь, поэтому Юнги не заморачивается и, выкинув содержимое контейнера, уходит к себе в кабинет. Тараканья башка пишет своё заявление на имя начальника с просьбой назначить своим руководителем Юнги. И вроде бы это даже логично, ведь она тут его направляет-посылает на протяжении всей практики, и его решение даже льстит немного, но Юнги немного не понимает какого хрена, ибо со всего отдела выбрать можно было тех, кто симпатизирует ему куда больше. – С Вами спокойнее, – как-то объясняет Чонгук и ставит у Юнги перед носом стаканчик с зелёным мятным чаем (по любому у Хосока узнал о её неприязни к кофейным напиткам). – Могу я с Вами на «ты»? Юнги локтями опирается на стол, ладошкой подпирая и другой рукой глушит зевок, отстранённо кивая. Её обезоружили – стакан с ароматными травами перед её носом тому доказательством – и это нечестно.***
За ужином Намджун спрашивает, как там дела у неё на работе, и Юнги, дожевав, тянет «нормально», попутно царапая вилкой кусок салатного листа у себя в тарелке. О Чонгуке говорить ей кажется совершенно ненужным, а мужа, похоже, что и такой ответ устраивает; он кивает и отправляет в рот очередной кусок мяса. В квартре тихо и только столовые предметы нарушают негласное соглашение о молчании своим звоном. Намджун, как всегда, рассказывает о пациентах и Юнги ловит себя на мысли, что ей это совсем не интересно, нисколечко. Но она молча кивает, пока у Намджуна там старушки с кроватей падают и медсёстры глупые совсем. А у Юнги в блондинистой голове с вечным хвостиком на макушке Чонгук, провожающий её после работы на остановку, с его глупыми рассказами о новинках в кинотеатрах и вселенской мощи Марвел; Чонгук говорит так увлеченно, с таким интересом, что Юнги и сама не замечает, когда начинает вслушиваться и расспрашивать про непонятные термины или вещи. И мелкому только в радость – он с улыбкой подлавливает её инициативу и рассказывает с ещё большей отдачей, забавно жестикулируя и с живой мимикой описывая происходящее где-то там, не в их вселенной. Юнги смеётся. Она ладошкой зажимает рот, и щюрится, забавно морща нос. Блондинистая прядь спадает ей на щёку и Чонгук смотрит с такой приязнью, что на мгновение ей становится не по себе. На мгновение кажется, что мелкий ей даже нравится. А потом, вроде, проходит. Не само собой – а убеждениями и навязчивыми мыслями. Юнги нарочно пытается свести всё это непонятное внутри себя на нет и охает, когда сильный порыв ветра срывает с волос и без того еле-еле держащуюся резинку. Жемчужно-белые пряди гоняет ветер. Юнги смотрит исподлобья, брови сводя на переносице и ловит какой-то восхищённый чонгуковский взгляд. Он улыбается. – Тебе так идёт больше. Юнги неуверенно ловит ладонями волосы, заправляя их кончики под шарф и идёт вперед. Чонгук плетётся следом. После ужина Намджун уходит в спальню, а Юнги ещё какое-то время крутится-вертится около зеркала. Она критично оглядывает себя: встаёт то боком, стягивая просторную пижаму на стройном теле, то снова прямо. Она собирает волосы на макушке и распускает их. Проделывает эти махинации еще несколько раз, а после устало плетётся в кровать, где Намджун лежит с книгой в руках и приглушённым светом по периметру.***
Утром волосы она оставляет распущенными и всё так же привычно, в спешке, выбегает на работу. Белоснежные пряди вьются на концах и Хосок удивлённо вскидывает брови. – Мне сегодня уйти пораньше надо будет... Вот такие дела. Юнги цокает и старается как можно аккуратнее пройти к себе на место, полностью игнорируя прямой чонгуковский взгляд. Смотреть на него почему-то стыдно, да и вообще она глупо выглядеть будет. – Да ладно, тебе идёт, – улыбается Хосок и почему-то Юнги ему верит. А может и не ему, а вчерашним словам мелкого. Ну да какая, в общем-то, разница. Не смотреть на Чонгука получается откровенно плохо. Всё-таки отчёт вместе пишут. Поэтому, когда он подходит после рабочего дня к Юнги с виноватым щенячьим видом, потому что накосячил в бумажках явно, она смотрит на него с «ты серьезно?» во взгляде, ибо раз десять предупреждала его о том, как делать не стоит. Хосока давно нет, люди с отдела потихоньку рассасываются и шумные комнаты становятся тихими в одночасье. Тусклый свет ламп одиноко озаряет всё вокруг Юнги запускает пальцы в копну волос, облокачиваясь на руку, и внимательно вчитывается в содержимое документа. Чонгук, сидящий рядом, с ожиданием молчит. Она берёт ручку, щёлкает ей. – Смотри, эта статья уже давно не трактуется, она недействительна, – Юнги подносит кончик ручки к листу, обводя одну строку, и снова машет ручкой, – а здесь нужно сноску добавить. Пластик выскальзывает из её пальцев и Юнги дергается, но Чонгук опускается, поднимая ручку. Смотреть вот так вот – друг другу в глаза – странно. Юнги сглатывает и берёт протянутую ей ручку, слегка соприкасаясь пальцами. А Чонгук привычно не улыбается и глупыми фразами не отшучивается – смотрит серьёзно, будто взглядом пытаясь считать каждую её мысль. Она хочет улыбнуться или сказать что-то, но это кажется неуместным; она хочет двинуться чуть и сделать вид, будто всей этой напряженности в воздухе вовсе нет, но почему-то стрёмно, она будто боится спугнуть что-то. Не спугивает. Чонгук смотрит ей в глаза, будто добираясь взглядом до самых закромов души и приближается. Он ближе и ближе. Смотрит на губы и снова в глаза. Он целует её; сухо, по-детски совсем, потом ещё раз, и ещё. Почему-то именно в этот момент в голове у Юнги мелькает мысль, что неправильно всё это. Очень вовремя, правда, ага. – Я замужем. Чонгук тяжело дышит – она его дыхание у себя на губах ощущает. Её «я замужем» было для Юнги весомым аргументом. Железобетонным, но. – Я знаю, – говорит Чонгук и целует ещё раз. А что говорить дальше она и не знает. Конечно, можно списать это на глупую отмазку, но когда тебя так целуют (с Намджуном такого не было давно, хотя, не факт, что и было вообще). – Мне двадцать восемь. – А ты мне нравишься. Юбка карандаш тяжело снимается, а кружевное белье приятно холодит руку.***
Дома смотреть на Намджуна у Юнги нет сил; там, под одеждой, тело ещё помнит прикосновения чужих рук, губ. Она моется долго, смотрит на себя в зеркало и в упор ничего не видит – сознание будто разом помутилось. А правильно ли? Юнги переодевается в ночную рубашку и ложится в кровать, отодвигаясь Намджуна как можно дальше. Она вьет иллюзию защищённости руками вокруг плеч.***
Отчёт они пишут каждую среду, четверг и пятницу. Хосок подозрительно косится, но молчит. Юнги всё чаще молчаливо смотрит себе под нос за ужином и на намджуновское «всё в порядке?» отвечает сухим «да». По сознанию лезвием мажет совесть: прекрати, одумайся. Но когда чужая рука на колене так недвузначно лежит и скользит выше, где новый комплект кружевного белья, то какая там к чёрту сознательность. Юнги теряется в чувствах и ощущениях. Там то ли, боже, да быстрее, то ли намджуновские бережные поцелуи в лоб и загрябущие объятья. Юнги ломается звонко и с хрустом, когда её начинает тошнить и она выбегает из кабинета, рукой зажав рот. Чонгук следом. Он бережно придерживает волосы, пока её тошнит и, о боже, лучше бы он ушел, потому что ужасно настолько, будто у нее сейчас весь желудок через рот вывернется наизнанку. Чонгук тянет ей листы бумаги, большим пальцем вытирает слёзы и совсем не брезгует, обнимает и по голове бережно гладит. Хосок с Юнги перестаёт здороваться и на привет отвечает холодным и колким молчанием, смотрит себе в монитор и игнорит. У Юнги две полоски. У Юнги есть Намджун с которым штамп в паспорте и Чонгук, с которым всё временное (но такое живое). После неё остаётся пустое место и записка: «Буду скучать, удачных вам дел!». Уговорить Намджуна переехать несложно, особенно, когда ждёшь ребёнка. Мать, свекровь и свёкр счастливы.***
Чонгук задумчиво смотрит в окно: там стаи воронов кружатся витиеватыми узорами в воздухе. Хосок хлопает его по плечу и успокаивающее: – То ли ещё в этой жизни будет, парень.***
У Намджуна беременная Юнги с их(?) ребёнком в животе, новое место работы, а там улыбчивая коллега Сокджин. – У тебя такой скудный плей-лист, – говорит как-то она и улыбается лукаво. А на телефоне два пропущенных от Юнги. И через время его плей-лист пополняется.