all you had to do was stay

Если бы Чанёль оказался в кресле у психотерапевта, и учтивый седовласый врач с присущей ему статью, отраженной в легком прищуре окрашенных выцветшей человечностью глаз, задал ему вопрос: «Какие события могут охарактеризовать вашу жизнь?» – Чанёль бы, потопив спасительную паузу в предложенном крепко заваренном кофе, ответил: – День, когда я обнаружил свое имя в списке поступивших в Сеульский Национальный; ледяное рассветное воскресенье, когда мы с Бэкхёном грелись под тонким пледом и пили какао из одной чашки: у него губы окрасились молочным шоколадом и я, пересилив свой мальчишечий страх, впервые его поцеловал. Выпускной и черные накрахмаленные мантии, его дрожащий голос во время благодарственной речи, которую мы сочиняли вместе, и добродушное ворчание моего профессора, а еще теплые жилистые руки, из которых я забирал диплом. Голубое безоблачное небо и заливистый смех, с которым мы грандиозно планировали ворваться во взрослую жизнь. А затем его дикий, граничащий с панической истерикой плач, две полоски на тесте и мольба повернуть время вспять. Наша свадьба теплой бархатной осенью, едва заметный живот Бэкхёна, что он не терял попыток спрятать за тугой рубашкой, а пуговицы всего на пару сантиметров, но уже не сходились. И это было так важно. Торт оказался ужасно сладким, отцовское «Теперь ты понимаешь, что твои планы – разворот на сто восемьдесят» – пересоленным, насмешки бывших друзей отражались на лице Бэкхёна душащим смущением и невозможностью сбежать от реальности. Свежее апрельское утро, окровавленные латексные перчатки и стойкий запах пота; осипшие невыносимой болью стоны Бэкхёна и мои собственные беспомощные слезы. А затем оглушительно звонкий вопль: мы стали родителями в тот день. Первый наш год, когда все двадцать четыре часа складывались, словно карточный домик, в единое чувство бесконечной усталости, поделенной на безмерное, необъятное восхищение от одной-единственной мысли, что у нас теперь есть самые прекрасные на свете дети. Дети, которых мы собственными руками едва не убили. Конечно, есть и более мелкие даты вроде дней рождения родителей, семейных ужинов во время Чусока, первых шагов и первых слов сыновей. А еще есть дата, ставшая его личным Рубиконом, что он преодолевал на коленях, насквозь промокших в вязкой слякоти собственного естества. Получив сообщение от Бэкхёна, в котором тот просил после работы заехать в супермаркет за любимыми рисовыми пирожками малышей, Чанёль откидывается на кресле и ослабляет тугой узел на галстуке. В кармане пиджака он нащупывает потерянную спешным утром пачку и вслепую пересчитывает сигареты – пять; до конца рабочего дня он в безопасности. Заметив рядом с дверью в свой кабинет высокую тень, он скрепляет затекшие пальцы в замок и надевает одну из своих самых паршивых улыбок. Игры в превосходство давались ему удивительно лаконично, проигрывать цикличные споры собственному ядовитому эго он не привык. – Чонгук-ши? – он улыбается взволнованную стажеру приказом не нервировать своим присутствием; политика компании – быть лояльными и внимательными к стажерам, проходящим практику, но его подопечный был назойливой выскочкой, однако Чанёль предпочитал не усложнять. Он был краток и тактичен, чем порой неимоверно раздражал нахохлившегося выпускника, определенно в будущем собирающегося валить на колени и вдавливать головы в плавящийся асфальт. – Чанёль-сонбэним, – Чонгук смотрит на него без привычного самоуверенного огонька в глазах; в руках он держит планшет, – я разбирался с финансовой базой филиала фармакологической компании в Пусане, которую вы мне поручили, и я не уверен, но мне кажется, что в отчете есть пятно… Не могли бы вы проверить? Чанёль подцепляет пальцами сигарету и сжимает бумажный цилиндр – ментол впитывается в табак; Чанёль сглатывает горький привкус мутного дыма, и ему кажется, пепел оседает на губах. Он кивает Чонгуку на стул и забывается в бездушных диаграммах, миллиарды на которых – обесценившиеся нули его сознания. – Вот здесь, – Чонгук указывает на показавшиеся ему чрезмерно крупными затраты; Чанёль хочет возразить, но по мере пересчета цифр он понимает, что парень прав – здесь не пятно, здесь дыра. Чанёль отворачивается к своему компьютеру, чтобы проверить курс валют в день, когда были сделаны закупки. У него чертовски острое чутье, когда дело касается рынка; и сегодня оно улавливает подгнивающий запах наживы. Что-то не так. Он перепроверяет дважды; хмурится и смотрит на Чонгука: – Свяжи меня с Ифанем, – его голос приглушен отголоском тревоги, подпаленной фальшивыми цифрами. – Затем вызови ко мне Кёнсу и Луханя. И Чунмён… Чунмёну тоже позвони и вкратце объясни ситуацию. Чонгук замирает и недоверчиво косится на начальника: – Ким Чунмёну? Вы уверены, что именно я должен? Чанёль кивает: – Уверен, ведь это ты обнаружил несоответствие. И спасибо, что сначала сообщил мне. Чонгук сглатывает и несмело ведет плечом, не в состоянии скрыть довольную улыбку за такую редкую похвалу. Но пары мгновений достаточно, чтобы его свежий заинтересованный взгляд вновь заострился: – Чанёль-сонбэним, что происходит? – То, что профессора обычно называют «исключением из правил». И последнее, что видит Чонгук, прежде чем покинуть кабинет, – искривленные в усмешке губы, вымазанные липким страхом, вышибающим, казалось бы, годами утрамбованную достижением и статусом почву из-под уверенно стоящих ног его начальника. Разгромные статьи выходят на следующее утро вместе с инвесторами, что вырывают с проросшими корнями телефонные провода их банка. Партнерские фонды начинают срочную координацию, но ни отдел Чанёля, ни отдел Кёнсу, ни даже Чунмён не могут повлиять на ситуацию. Резкий обвал японских рынков наступает ближе к вечеру вместе с новостями о неудачной коммерческой сделке между Сеулом и Токио; Чанёль дышит глубоко под секундный счет – его прожженные насквозь лёгкие отражаются клубами углекислого газа перед замыленными глазами. Он сбрасывает пыльный пепел на заледеневший асфальт, на котором – резная паутина мелких трещин. Грёбаная ирония, – усмехается Чанёль, делая очередную холостую затяжку под взвинченный шум проносящихся мимо машин. – Кирпич за кирпичом складывать опору, стабильность и успех, чтобы в одночасье выронить единственный шаткий гвоздь и повалить разом ставшую карточной уверенность в своем профессионализме. Банк грязнет в бесконечных проверках; скупые на эмоции и властные – перед ним проносятся сотрудники органов, вскрывают его ящики и вылизывают его достоинство своими грязными вопросами. Клиенты не опережают скоростью своего побега разве что падающие акции; валюта, сырьевой рынок, рынок жилья – Чанёль пытается зацепиться за любую возможность поймать волну и стабилизировать свое катастрофическое положение, но все, абсолютно все рушится к чертям. Чанёль пытается дышать; но вместо живительного кислорода он лишь чувствует, как наизнанку вывернуты его лёгкие. – Все в порядке, – с легким пренебрежением отвечает Чанёль, залпом выпивая эспрессо, пока его отец рассказывает об увиденном экономическом репортаже в выпуске новостей. – Меньше смотри телевизор. Все под контролем. – Стоит ли мне задуматься над своей пенсией уже сейчас? – Минсок задумчиво ковыряет вилкой салат, а Чанёль закатывает глаза и громко смеется, посылая американцев к черту. – Ты же мне бы сказал, если бы что-то пошло не так? – спрашивает его Бэкхён, забираясь под одеяло. Чанёль прижимает его к груди и вдыхает ароматный лавандовый шлейф, что к ночи всегда теряет свою терпкую стойкость. Они говорят тихо, чтобы не разбудить чутких малышей, едва уснувших после затянувшейся колыбельной. – Если бы у тебя были неприятности на работе? Ведь сказал бы? – Конечно, – Чанёль целует его в висок, а затем выключает ночник, погружая свое залитое нервной серостью лицо в темноту. – Тебе – всегда. В отличии от него, Бэкхён последние полтора года работал юристом в крупнейшем издательстве, что занималось печатью глянца о высокой моде и кругосветных путешествиях. И даже если весь мир сойдет с орбиты и разобьется на пиксели, он будет неприкосновенен. Чанёль за него спокоен, за себя – не было нужды думать. Иногда Чанёль задумывается о смене амплуа – цирковое; порой он поражается собственным отравленным природной фальшью способностям – сохранять светлое добродушное лицо всякий раз, когда он переступает порог дома. Ему хватает сил строить конструктор с Чонином и рисовать с Сехуном; хватает выдержки, чтобы успокоить дрожь в руках во время совместной готовки ужина; хватает терпения не разражаться криком на полуночные детские проказы и отказы засыпать без приключений – он в сотый раз накрывает крохотные плечи одеялом и выключает свет, не забывая плотно закрыть дверь на случай нежданного визита монстров. По утрам они с Бэкхёном извечно просыпают, чтобы затем, опережая друг друга, носиться по квартире с мальчишечьим смехом, подхваченным заливистым хохотом их четырехлетних двойняшек. Эти моменты – его личная нирвана, благодаря которой ему хватает сил переживать этот бесконечный кошмар. Его семья напоминает ему, что он обязан держать лицо – себя. Но порой страх растерять все оставшиеся карты из обветшалого на ветру собственной беспомощности дома – кроет, заставляя жмурить глаза и выскабливать изнанку против биения застывшего на секундной стрелке сердца. Он уходит из дома еще до восхода, не забирает детей из сада и возвращается глубоко за полночь, когда Бэкхён уже крепко спит. Он уверен: он обязан работать усерднее. Ему едва исполнилось двадцать девять; он все еще востребованный профессионал – он обязан подыхать в этом чертовом офисе. Если он потеряет работу – он заставит свою семью страдать. Этого Чанёль не может себе позволить; он не имеет никакого права их подвести. И поэтому он широко улыбается; он останется прекрасным отцом для своих непоседливых детей, чутким мужем для своего исключительного омеги, внимательным сыном для родителей. Он выбирается с Ифанем посмотреть бейсбол и соглашается стать шафером на свадьбе Кёнсу; он звонит Бэкхёну и просит его отправить номер стоматолога их детей для секретаря Юри, потому что у ее сына начали резаться первые зубы, и он не спит по ночам. А затем Чанёль заворачивает в свой любимый с университетских времен бар и выпивает вместо кружки пива две порции виски. Он может провести в душе вместо пятнадцать минут – час, с закрытой изнутри дверью. А затем в четыре утра распахнуть тяжелые глаза и попытаться привести себя в давно растерянные по темным углам чувства, заваривая чрезмерно ромашки, что лишь разматывает его натянутые на дрожащие пальцы нервы. Но мировые биржи летят к чертям, и Чанёль чувствует, как хребет распадается на два обглоданных огрызка. – Чанёлли… – Бэкхён зовет своим мелодичным голосом, заставляя вздрогнуть; в ванной комнате запотели стекла и он не видит его в отражении, в глаза посмотреть – не решается. Дети в гостиной восторженно визжат, наконец добравшись до нового мультфильма; дверь открыта, и Чанёль видит, как Сехун прячется у Чонина за спиной, обвивая его своими крошечными ручонками всякий раз, когда злодеи настигают их любимых мультяшных героев. И он не может сдержать широкой улыбки. – Ёлли… – снова зовет его Бэкхён, осторожным прикосновением ладони заставляя взглянуть на себя. – Привет. Чанёль смущенно улыбается и целует его в мягкие губы: – Ты в порядке? – Здесь так душно, – уверенно отвечает он, ведя бровью. – Ты как? – Греюсь, – Бэкхён льет на руки лосьон. – Как работа? Давно мы с тобой не спорили на профессиональные темы… – Все нормально, – уверенность, подкрепленная частыми кивками, отражена сжатыми тонкой линией губами. – Серьезно, ничего экстраординарного. Стекла в клубнях ароматного горячего дыма; Чанёль вдыхает глубоким залпом ментоловый лосьон, чтобы в следующий миг вдохнуть Бэкхёна – лавандовое послевкусие отражается на собственной душистой коже крупными обжигающими каплями вдоль по рельефной спине. Бэкхён кусает нижнюю губу и смотрит на него настолько возбуждающе, что Чанёль неосознанно сглатывает; каждый раз – первый; словно не было тех девяти лет, что они вместе. – Я сегодня наконец получил наследственные деньги моего прадеда. Чанёль осторожно кивает, из последних сил лавируя на подкошенных гранях своего самообмана. Бэкхён настолько взволновано счастлив, что ему становится дурно. – Я подумал, раз у нас на работе все стабильно, то, может быть, подумаем о переезде? Я очень люблю эту квартиру, и мальчики… – обернувшись через плечо, Бэкхён наблюдает, как ребята сползли на мягкий ковер и, опустившись на ладоши-лодочки, увлеченно о чем-то перешептывались, не спуская глаз с переливающегося экрана, что в свете мягкого ночника – театр непоседливых теней. – Это их первый дом, здесь так много воспоминаний и для них, и для нас с тобой… – они улыбнулись друг другу, опускаясь спинами в объятия обоюдной бесконечной памяти, словно она – свободное падение. – Но нам становится тесно. Мальчишки растут не по дням, а по часам. Чанёль должен сказать ему «нет»; должен в зародыше задушить эту чуть взволнованную улыбку, с которой Бэкхён делится с ним своим сокровенным желанием, но. – Честно говоря, сегодня во время обеденного перерыва я посмотрел пару квартир на другой стороне реки Хан, и мне очень понравился один двухъярусный вариант… Там семь комнат и панорамная лоджия, а еще большая гардеробная и крытая парковка, а в районе два частных детских сада и школа с отличными отзывами… Я даже телефон сохранил, на всякий случай… Если бы ты увидел это место, я уверен, ты бы сразу же полюбил его! Чанёль просто не может; не может отказать ему. Он никогда не умел отказывать Бэкхёну, никогда – компромиссы, уговоры и проигрыши в спорах, всегда Чанёль выходил проигравшим, и он обожал это чувство – видеть, как мужчина его жизни счастливо улыбается, получая желанное. – Папа! – в ванную комнату юлой вбегает Чонин и смотрит на отца с нескрываемым озорством. – Мы с Хунни проголодались и хотим мармеладных мишек. Чанёль удивленно ведет бровью и улыбается, когда Чонин принимается добиваться желаемого, прижимаясь к нему всем своим теплым нежным тельцем – маленький угольный котенок. – Вы с Хунни уже должны видеть седьмой сон, – говорит он с теплым укором, поглаживая его мягкие лохматые волосы. – Завтра в садик рано вставать. Чонин супится и хмурит густые бровки; о чем-то с секунду задумывается и обиженно льнет к Бэкхёну, вызывая залитые светлым хохотом переглядки родителей. Чонин протягивает к нему ручки, и Бэкхён подхватывает его, укладывая голову себе на плечо: – Кажется, кое-кто утомился, и ему пора в кроватку… – целуя красное ушко, шепчет Бэкхён. – Нет, – Чонин норовит активно мотать головой, но вместо этого со вкусом зевает.. – Не хочу… – Сехун-а! – Чанёль замечает притаившегося возле угла мальчишку, что явно застыл в ожидании разрешения полакомиться конфетами, и подзывает его к себе. – Давай-ка почистим зубки и пойдем спать, а? Сехун поджимает губы и, встретившись с раздосадованным взглядом брата, обреченно кивает, принимая из рук отца свою щетку и ароматную фруктовую пасту. Мальчишки, утомленные насыщенным выходным днем, засыпают на удивление быстро; погасив свет в детской, Чанёль возвращается к Бэкхёну. Тот успел нарезать немного сыра и разлить по бокалам белое полусухое вино, что недавно получил в подарок от своего клиента из Соединенных Штатов. Им хватает пары глотков, чтобы разлить неутоленное часом ранее в душе желание. Бэкхён седлает его бедра и оставляет подпаленный градусом поцелуй в яремной впадине: – Малыш… – музыкальные пальцы струятся вдоль по линии плеч, проникая под домашний хлопковый пуловер. – Так что ты скажешь насчет квартиры? Чанёль льнет к его теплым пальцам, ласкающим напряженное обнаженное тело. – Я за, – сквозь тихий стон шепчет он. – Завтра же обязательно посмотрю… Единственное, что хочет сейчас Чанёль – своего мужа; и его первоначально жесткое адекватное начало сыпется в прах. – Ёль, – Чанёль слышит раздраженные нотки в его звонком голосе; даже не смотря на него, он знает, что Бэкхён закатил глаза и стянул губы в тонкую линию. – Будь так любезен, отвлекись от своего телефона на секунду и исправь адрес в навигаторе, пока мы не пересекли Мексиканскую границу. Чанёль поднимает глаза на дорогу и в очередной раз жалеет, что пустил Бэкхёна за руль своей машины. «Чанёль, походу, завтра твои тайские косметологи отзовут партнерство. Я пытался отвлечь отца, но он требует, чтобы ты лично предоставил ему все отчеты за последний месяц. Он ждет тебя через два дня у себя. Прости, что не смог предотвратить. И кстати, удачи с новой квартирой! Чунмён». – Ох, черт, – рассеяно роняет Чанёль, оглядываясь по сторонам незнакомого ему района. – Неужели ты еще не выучил адрес? Бэкхён шутку не оценивает и сквозь зубы цедит: – Вообще-то твой офис находится в другой части города, а я не обязан знать абсолютно все развязки. – Сейчас, минутку… – Чанёль достает из своего кожаного портфеля документы на их новую квартиру и печатает нужный адрес, допуская в каждом слоге по ошибке – мыслями он за километры; в своем офисе с опущенной головой перед фатальностью. Бэкхён вновь раздраженно вздыхает и поправляет зеркало, чтобы взглянуть на детей. – Эй, братцы-кролики! – поймав их притихшие взгляды, Бэкхён им ободряюще подмигивает. – Поможете мне оторвать нашего папу от телефона? Чанёль не успевает опомниться, как получает в спину жесткой подошвой ботинка; Чонин начинает победно хихикать, ерзая в своем кресле, потому что Чанёль роняет из рук телефон и подпрыгивает от неожиданности. – Привет, – все еще смеется он, а Сехун прячет улыбку в ладошах; Чанёль смотрит в его озорные яркие глаза и видит в их растущего альфу, что так напоминает ему свое далекое и полное на приключения детство. – Смотрите, папа отвлекся от телефона! Бэкхён довольно смеется но, не выпуская руль, перекидывается на заднее сидение и одной рукой вслепую щекочет сынишку за пухлую ножку. – Спасибо, приятель, – с довольной усмешкой Бэкхён показывает Чанёлю язык и возвращает взгляд к дороге. – Но ты же помнишь, мы обсуждали, что нельзя пинаться, когда взрослые за рулем? Сехун сначала не понимает, что папа обращается к нему, но как только замечает его взгляд в зеркале, обиженно округляет глаза и принимается вопить: – Это не я! Бэкхён смотрит на преданного Чонина, который щиплет Сехуна на руку и отворачивается к окну: – Но ты же сказал его отвлечь! – в его голосе столько непонимания и обиды, что Чанёль просто не может сдержать улыбку, которая моментально рикошетит в сына, отражаясь на его нахмуренном лице бликами по-зимнему прекрасного солнца. В уже знакомом районе охранник поднимает для них шлагбаум, и Чанёль оглядывается на ухоженной чистой аллее – на деревьях уже развешены яркие гирлянды; он переводит взгляд на сыновей, и каждый зажженный огонек отражается в их глазах ощущением наступающего волшебства. Чанёль жмурится: сердцем – здесь спокойствие и стабильность; мозгом – невозможность скрыться от разъедающей сознание мысли о том, что он не имеет банальное право находиться здесь даже под щитом своей семьи. Они приезжают сюда в третий раз, но в первый – с детьми; до оформления сделки остаются считанные дни, и Чанёль безусловно знает лишь одно: сейчас не вариант, это действительно дорого. Они смогут оплатить лишь половину сразу же; остальную часть денег придется выплачивать еще пару лет, и месячная плата почти в три раза выше их текущей. Чанёль глубоко дышит; возможно, он действительно слишком любит трагедию, что решил поучаствовать в одной из собственноручно написанных постановок. Их банк каждый день увольняет сотни сотрудников за мельчайшие недочеты; но он все еще на своем месте, несмотря на страшную ошибку, допущенную его отделом. Он все еще зарабатывает солидные деньги и проходит по именному пропуску через терминал самого крупного банка Южной Кореи. И, возможно, сейчас самое время расставить точки вместо вопросительных знаков. Чанёль вздрагивает, когда чувствует на плече легкую тяжесть ладони: – Ёлли… – в глазах Бэкхёна оживают искры. Чанёль касается губами его холодного виска и вдыхает вместе с поцелуем точеное сияние, что внутри взрывается фейерверками от единственного осознания, что именно он дарит Бэкхёну дом. – Смотри, эти маленькие монстры сейчас перевернут качели вверх дном, и нас отсюда выгонят. Чанёль вздрагивает от последнего слова; кротко кивает, и дрожащая усмешка полосует его обветренные губы. Он берет Сехуна за ладошку в теплой варежке, Чонин же просит Бэкхёна не держать его и обещает вести себя смирно. Мальчишки кланяются встречающему их агенту по недвижимости и заходят в широкий светлый коридор. Чанёль солжет, если не скроет свою лелеемую правду; он влюблен в это место не меньше Бэкхёна. Гладкие стены и деревянные полы, высокие светлые потолки и панорамные окна. Пробегаясь пальцами по ровной поверхности, он чувствует себя дома. Так, словно они в пресловутом мебельном каталоге, где он – глава идеального семейства в идеальной квартире, за пределами которой и внутри нее же – идеальная жизнь. Он смотрит на своих детей, играющих в догонялки в самой просторной из комнат, и уже точно знает, что здесь будет гостиная с огромными кожаными диванами и плазмой во всю стену; они будут готовить карамельный попкорн и смотреть красочные фильмы. Здесь так много природного света. – Папа! – мальчишки со смехом останавливаются возле него; Чанёль опускается перед ними на корточки. – Здесь так много места! Вот здорово! – Вам нравится, ребята? – улыбается Чанёль, взглядом охватывая это бесконечное пространство от потолка до пола. – Очень! – хором отвечают сыновья. – Теперь мы будем жить здесь? – Бегом выбирать свою комнату! И мальчишки с оглушительным смехом убегают в первую попавшуюся на пути крохотных ножек пока что пустую комнату. – Ёлли! – Бэкхён зовет его с первого этажа, и Чанёль вместе с мальчиками спускается вниз, где находит мужа за изучением документов, предоставленных ему агентом. – У вас чудесные дети, – агент – его имя Чонсу, и он омега с чертовски располагающей улыбкой, которой Сехун мгновенно стесняется и жмется к ноге отца. – Как тебя зовут? – спрашивает Чонсу, устремляя на ребёнка теплый взгляд; Чанёль уверен, что тот сейчас думает о своих детях, возможно, на пару лет старше его собственных. Сехун же совершенно очаровательно краснеет и сильнее сжимает Чанёля на стрелки на брюках. – Он – Сехун, – подает голос Чонин, медленно подходит к Чонсу и протягивает ему свою крохотную ручку. – А я Чонин. Нам исполнится пять в апреле. Чанёль чувствует крылья бабочки, щекочущие его зачерствевшее в копоти современной реальности сердце; он смотрит на своих удивительных детей, смотрит на их полные трепета и заботы отношения и видит в них идеально точное, словно выточенное искусной рукой отражение альфы и омеги, в котором они – идеальное дополнение друг друга: стеснительность и раскрепощенность, рассудительность и шалость, а еще безвозмездная любовь, которую Бэкхён словно передал им со своим молоком. И, словно в подтверждение своим словам, Чанёль видит, как Сехун внимательно смотрит на брата, и, словно разъяснив для себя, что Чонсу – неплохой малый, выходит следом и протягивает ему свою руку. Чонсу улыбается и пожимает ее: – Моему сыну восемь, – говорит он, ероша иссиня-черные волосы Сехуна. – Когда-то тоже был таким застенчивым, зато сейчас… вызывают в школу через день. Чанёль подхватывает его улыбку и испытывает это потрясающее чувство отцовской гордости, от которого хочется до бордовых пятен перед зажмуренными глазами зардеться и расправить вечно покатые под гнетом обстоятельств плечи, заявляя целому миру права на лучшее, что он имеет во всем чертовом мире. – Ёлли, Чонсу еще раз спрашивал о первоначальном взносе, который мы хотели внести, – Бэкхён протягивает ему документы, в которых он видит расценки; в это мгновение в кармане начинает вибрировать телефон. – Это с работы, – Чанёль смотрит на определитель, и дрожь в руке не скрыть. – Прошу прощения. Он сжимает бумаги и поднимается на второй ярус, делает глубокий выдох и подносит телефон к уху: – Да? – Чанёль-сонбэним! Прошу прощения, что отвлекаю вас. Чанёль улыбается; порой Чонгук его неимоверно раздражает своей чрезмерной активностью и желанием выделиться, но его безоговорочное уважение к начальству – льстит, стирая все заточенные его же собственным эго углы. – Вы не могли бы приехать сейчас в офис? – Чанёль слышит в его голосе волнение. – Господин Ким вызывает вас. – Что-то случилось? – спрашивает Чанёль, но его голос пронизан липкой дрожью. – Меня в известность не поставили, – отвечает он, и Чанёль узнает в нем былого засранца. – Но Кёнсу-сонбэним просил срочно с вами связаться. Чанёль сверяет время на часах; едва перевалило за седьмой час вечера. Он знает – Бэкхён будет злиться, но вариантов против у него – к нулю. – Буду в течение часа. Бэкхён кротко кивает и говорит, что справится со всеми организационными вопросами самостоятельно. Но видит, как тот поджимает губы и широким шагом уходит вглубь квартиры, ссылаясь на то, что еще не проверил проводку. У Чанёля нет времени усмирять эгоизм своего мужа, поэтому он прощается с Чонсу и стремглав выбегает из квартиры. Единственное, о чем еще в состоянии думать – это всего лишь клиент, его новый клиент, который определенно не любит ждать. Гремя стеклянными дверьми своего отдела, он едва не вспарывает спину Ифаню, сгорбившемуся над ноутбуком в ожидании. Кёнсу и Лухань выходят из курилки и смотрят на него уродливо нарисованными улыбками. – Ребята? – Чанёль смотрит на них немой просьбой перестать разыгрывать этот идиотский спектакль, сценарий от которого он определенно пропустил на своей почте, отправив в корзину со спамом. Телефон снова вибрирует в кармане; Бэкхён присылает ему фото с детьми, явно сделанное парой минут ранее. «Мальчишки в полном восторге и уже выбрали свои будущие комнаты». Чанёль хочет орать. В помещении тишина отталкивается от стен, стягивая воздух в задушенный вакуум, раздирающий легкие на рваные кровавые лоскуты. Собственное дыхание отражается в ушах оглушительным боем, желание заткнуть их дрожащими пальцами едва поддается дрессировке. – Чанёль, – Ифань на удивление тих и серьезен, он крутит в руках свою именную ручку, и Чанёль видит на его ладонях чернильные засечки. – Господин Ким вернулся из командировки, он ждет нас. Чанёль получает хлопок по плечу и первым вызывает лифт наверх. Офис господина Кима навсегда останется в памяти Чанёля ощущением детского страха, словно перед кабинетом директора средней школы. Здесь он был ровно пять раз: в первый день своей университетской стажировки девять лет назад, второй – когда был официально принят в штат на третьем курсе; затем – за строгий выговор после корпоративного похода в баню; еще было волнительное принятие должности руководителя, и вот он – пятый, ровно через две недели после нарушений в расчетах своего самого главного клиента. – Добрый вечер, господин Ким, – Чанёль приветствует его низким поклоном в отличии от своих коллег, которые появляются в этом кабинете явно не первый раз за сегодняшний день. Господин Ким – седой и статный - указывает ладонью на места за стекольным круглым столом. – Чанёль, прошу прощения, что заставил вас задержаться после окончания рабочего дня, – начинает он, смотря поверх сложенных в замке рук. – Но не хотелось бы делать это днем, когда здесь яблоку негде упасть. Кёнсу порывается что-то сказать, но Чанёль перехватывает его взгляд и едва заметно качает головой. – Я хочу начать с того, что до сих пор помню тот день, когда почти десять лет назад вы трое были приняты в стены этого банка в качестве стажеров. И уже тогда я знал, что вы станете нашими постоянными сотрудниками, потому что вы были удивительно талантливыми студентами. Осознание неумолимо приближающейся реальности накрывает Чанёля; он наконец начинает понимать, что сидит в этом кабинете лишь для того, чтобы в будущем подписать бумаги о собственном увольнении. – Но ошибка, допущенная вашим отделом, имела слишком весомые, если не колоссальные последствия, – господин Ким берет паузу, а Чанёль видит испарину на его рябом лбу; и он до отвращения ненавидит себя в это мгновение. – Сегодня я был экстренно вызван обратно в Сеул и, боюсь, ваш отдел придется полностью переформировывать. Мне ужасно жаль, ведь вы были действительно ценными сотрудниками, но наш банк – ведущий в стране, и, вы должны понимать, что мы не имеем возможности закрывать глаза на столь серьезный резонанс. Чанёль прикрывает глаза; у него в руках словно граненый стакан, и сила собственного стыда стекольными копьями режет руки. – Вы не можете… Чанёль понимает, что не слышит собственного голоса; но это не он. Он видит, как Лухань яростно смотрит на Господина Кима. Чанёлю хочется ему врезать, затем – себе. – Мне действительно жаль, Лухань, но у нас нет иного выхода. – Это полнейшая чушь. Мы здесь – самый молодой отдел; за нами не было ни единой ошибки за все годы до этого случая. – Лухань, – Чанёль уверен, он слышит как господин Ким скрипит челюстью. – Это не обсуждается. Чтобы сохранить отдел, в котором вы работали, мы должны собрать самых опытных людей, которые уже сталкивались с подобными ситуациями. – Такие люди существуют в учебниках по истории, – тихо произносит Кёнсу; в его голосе – досадная печаль. – Так или иначе вы больше ни чем не можете помочь этому банку. Срок ваших контрактов истекает в будущем месяце. Вам будут выплачены деньги. И не волнуйтесь о рекомендациях. Ровно три недели; несложная арифметика. Чанёлю осталось ровно три недели в компании, которой он отдал почти десять лет своей жизни, чтобы с таким позором вылететь. Не быть уволенным, не уйти по собственному – вылететь, со свистом. – То есть, если я правильно понимаю, вы сократили наши контракты вдвое? – не веря услышанному, спрашивает Чанёль. – Ровно настолько, чтобы вам хватило времени завершить все оставшиеся сделки с клиентами и подготовить ваши семьи к этой новости. Подготовить семьи. Чанёль смотрит на обручальное кольцо; это определенно шок, ведь он еще не разнес вдребезги этот чертов кабинет вместе с собой – в первую очередь. Понимать, что через считанные минуты настанет время, когда он выйдет отсюда в морозный вечер, – не верить. Подготовить семьи. – Будучи главой всего отдела, я искренне прошу у Вас, господин Ким, прощения. Он не хотел; действительно не хотел. Он встает из-за стола и видит шокированные лица своих бывших коллег. Он здесь единственный, у кого есть дети; он единственный, кто по закону держит ответственность не только за свою задницу. Он не Ифань, который периодически зажимал Луханя после работы; он не Кёнсу, у которого скоро свадьба с сыном одного из богатейших предпринимателей Сеула. – Это моя вина. Никто не пытается его остановить; он видит в глазах Луханя злые слезы. Лифт раскрывается моментально; Чанёль жмет на нулевой этаж, где расположена парковка, и смотрит на свое отражение в панорамном зеркале, но вместо своего серого осунувшегося лица ему кажется, он видит двадцатилетнего мальчишку в дешевой, купленной на распродаже рубашке, с нескрываемым восторгом осматривающего каждый угол здания, в котором он даже и не мечтал однажды оказаться в качеств стажера. Чанёль до сих пор помнит, как струился пот по его спине. Точно как сейчас, но он не был таким испепеляюще ледяным. Уволен. От этого не убежать, это – не забыть. Подготовить семьи. От этого не скрыться. Воздух словно заледенел; Чанёль выходит из машины и чувствует остатки стекла на своих ладонях. Он вынимает сигарету и крутит ее меж пальцев с минуту, прежде чем вспоминает о негласном правиле не курить, когда рядом дети. Он поднимает глаза – на их десятом этаже горят все окна. Он не звонит в звонок; ищет по карманам ключи и попадает в скважину со второго раза. В коридоре его ловит Сехун с большой миской кукурузы в руках: – Папа! Чанёлю нечем дышать. Сехун аккуратно ставит миску на пол и бежит к отцу, чтобы начать царапаться вдоль по бедру, просясь на руки. – Привет, малыш, – шепчет ему на ушко Чанёль, вдыхая едва сформировавшийся омежий запах; его сынишка пахнет благородным миндалем. – Папа, я думаю, что ты не должен так много работать, – его лицо серьезное; голос – полон заботы. Чанёлю кто-то сжимает легкие, выжимая из них остатки соли; это вина. Чанёль смеется. – Сехун-а! – Бэкхён звонко зовет сына из глубины квартиры. – Ты решил полакомиться без нас? – Уже бегу! – кричит Сехун, сильнее обвивая Чанёля за шею. Чанёль подхватывает сына за ножки; свободной рукой вытаскивает из карманов телефон, ключи и пропуск. Который через месяц ему придется сдать охраннику, который его никогда не любил. – Как вы провели вечер? – спрашивает Чанёль, в попытке сбросить наваждение. – Папа отвез нас в супермаркет и купил мне новые краски, а Чонину – солдатиков. Мы искупались в ванной, а потом папа сказал, что посмотрит с нами новый мультфильм. Чонин вредничал в магазине, и папа хотел его наказать, но Чонин просто очень расстроился, что тебе снова пришлось уйти на работу, и папа обещал его не наказывать. Чанёль виновато улыбается ему, впечатленный таким серьезным и рассудительным монологом, а затем порывается отнести в гостиную, но Сехун упирается ему в плечо: – Мы в детской. Чонин все еще расстроен и не хочет выходить из своей комнаты. Чанёль молча несет его в противоположную сторону; голова – чугунная; в ней единственное осязаемое – страх. Он замирает на пороге, глядя на Бэкхёна, увлеченно покусывающего губу – на экране разворачивается что-то захватывающее; он не спеша массирует разлохматившиеся волосы Чонина, прильнувшего к его бедру своей розовой щекой. – Неужели они его не найдут! – с нескрываемым удивлением восклицает Чонин, ища в глазах Бэкхёна опровержение собственным нерадостным выводам. – Эй, подожди отчаиваться! – Бэкхён треплет его за плечико, подтягивая к себе. – Я уверен, что сейчас им обязательно помогут выбраться из этой ловушки! Чанёль обессиленно жмурит глаза. – Правда-правда? – печально спрашивает Чонин, но Чанёль не слышит ответа. Потому что когда он открывает глаза, он чувствует, как умирает его сердце; Бэкхён смотрит на него с той самой теплой любящей улыбкой. Он смотрит на него вот так все девять лет их жизни рядом друг с другом. Это абсурдно; это абсолютно смехотворно. Чанёля сжирает обжигающий холод от головы до пальцев ног. – Папочка… – Чонин сладко зевает, на его лице – широкая сонная улыбка; он переворачивается на живот и встает, чтобы в следующую секунду подбежать к отцу и обнять его за ногу. Чанёль ставит Сехуна на пол, и Чонин крадет из миски кукурузу, за что получает укол в бок и со смехом бежит обратно, будто минутой ранее он не был раздосадован и обижен на целый свет. Бэкхён улыбается, глядя на восстановившийся мир, и целует Чанёля в губы. – Все в порядке? – спрашивает он, лениво опуская голову ему на плечо. – Тебя вызвали так неожиданно. Скажи ему, – орет Чанёль, – покончи с этим прямо сейчас. Усади его на диван и просто скажи. Это факт. Поставь его перед фактом. – Да, – отвечает он. – Забыл расписаться в документах. Бэкхён кивает и начинает рассказывать ему о том, что первый взнос они обязаны внести через три недели; а еще он уговорил Чонсу немного сбавить цену. Чанёль концентрируется на собственной позе; немного откинуться назад, но не падать; дышать ровно через два такта, не горбиться. Не кусать губы и смотреть немного сквозь. Пить чай мелкими глотками и не тереть глаза ледяной водой. Ему удается поставить галку напротив всех правил до тех пор, как он ложится в их постель; и ему кажется, он больше не имеет права на ней лежать. Чанёль отрабатывает свои последние три недели лишь потому, что он просто не представляет той реальности, в которой он открывает утром глаза вне бесконечной гонки на опережение, а лишь для того чтобы проснуться. Ему плевать на оставшихся клиентов, на свой прежде подконтрольный штаб и на бумажную волокиту, которой слишком много и от которой слишком пыльно – пепел теребит красные глаза. Но Чанёль все равно это делает: по понедельникам и средам отвозит детей в сад, а затем едет в офис. Эти статичные галки в ежедневнике – его спасительная резина, в которую он забивает альтернативу сказать Бэкхёну правду. Чанёль обязан это сделать; обязан разбить мечту своего мужа о новом доме. Но каждый раз, когда он находит его, по периметру обложенного чертежами, каталогами с мебелью и образцами обоев – он разворачивается и уходит. Пятый день подряд. Бэкхён не идиот; он видит – Чанёль не в порядке; они вместе десятый год, и этого времени достаточно, чтобы изучить любимого человека до того предела, когда не нужны слова, чтобы чувствовать. Но Бэкхён знает – спрашивать прямо нельзя. Чанёль может кичиться тем, что он – рожденный альфа, но в своей личной глубине его мужчина все еще живет в плену своих страхов и неудач. Бэкхён понимает, что его абсолютно глупая беременность уничтожила их общие планы покорить целый мир в два счета; Бэкхён понимает – его вина колоссальна, ведь это он забыл о противозачаточных. И поэтому он терпеливо ждет, считая каждую мелочь: по утрам – рассеянность и медлительность, когда Чанёль разбивает тарелки и сыпет детям в рисовую кашу вместо сахара соль; по вечерам – экстра-порции травяного чая и нелепые пижамы, которые он надевает лишь в моменты сезонных болезней. Чанёль грустный, молчаливый и совершенно разбитый. Чанёль не мастак говорить; ему страшно уничтожить фатальность. – Ёлли… Он вздрагивает, когда слышит родной голос; сегодня вечер пятницы, но Чанёль понятия не имеет, которое сегодня число и сколько сейчас времени. Его вакуум заглатывает неумолимо. Чанёль смотрит на него с улыбкой, но губы жевать не перестает. Бэкхён выглядит так, будто душит в себе его правду; и Чанёль умоляет его задать вопрос, что будет направлен прямым острием меж его лживых глаз, но. – Пойдем спать? Сердце сжимается; оно сухое – вся влага вытекла. – Пойдем. Он ждет, пока Бэкхён выключит телевизор, и паника окутывает его дрожащее тело, когда они оказываются в спальне. Бэкхён скидывает с плеч халат, оставаясь в одних тонких боксерах, а Чанёль сбегает в ванную – отсчитывает время. Ночью тяжелее в сто крат; когда между ним и сознанием лишь вязкая душная темнота, а Бэкхён совсем рядом – касание ладони. И нет ничего, что между ними могло бы вырасти в стену. Паника, эта чертова паника от осознания слишком простой правды, в которой Чанёль губит все то, что с таким трудом строил на собственных окостенелых мечтах. – Родной, – мягко зовет его Бэкхён, – Я уже засыпаю, поторопись… Поторопись. Когда он возвращается в спальню, он находит Бэкхёна, лежащего на животе; его округлая мягкая задница, молочные бедра, чуть полноватые прямые ноги – погибель Чанёля. Он позволяет себе невесомо приласкать мужа, сухими пальцами оставляя на душистой чистой коже алеющие клейма. Всего лишь мгновение, чтобы почувствовать близость своего мальчика телом. Бэкхён тихо стонет и переворачивается к нему лицом; улыбается и начинает говорить расслабленным голосом, что топит счастливое предвкушение. Он говорит Чанёлю о том, что если все пойдет по плану, то они успеют переехать до Восточного Нового года и обустроить отдельные комнаты для малышей, а затем определить их в детский сад, который находится всего в квартале от их нового дома, а потому по утрам они смогут красть лишний час у сна, а не пересекать добрую половину города в тщетных попытках не опоздать на работу. Чанёль слышит его; Чанёль понимает – он не дышит. Он смотрит на него, улыбающегося, потирающего сонные счастливые глаза и сжимающего в руках теплое одеяло, и понимает лишь одно: он не может дать им то будущее, в которое так верит Бэкхён. Ему так важно, так нужно лишь одно: чтобы Бэкхён обнял его, чтобы Бэкхён дал ему время. Чанёль хочет, чтобы Бэкхён замолчал. – Будет просто отлично, если мы сможем устроить Сехуна в художественную школу, Чонсу сказал, что там… Чанёль резко садится на постели и заставляет Бэкхёна замолчать своими подпаленными безумием глазами. Тот выдыхает и дрожащей рукой касается его горячей щеки: – Ёлли, в чем дело? Что… Но Чанёль не позволяет ему закончить; он хватает его за грудки и толкает на спину, а затем впивается в его раскрытые губы неистовым поцелуем. Он терзает его рот, заставляя тяжело, надсадно дышать и хвататься за воздух; он зажимает в зубах нежную кожу и сосет звучно, влажно, заставляя Бэкхёна раздвигать ноги в попытках обуздать, в попытках поймать ускользающее сознание. – Эй… – Чанёль тянет его белье вдоль по ногам, оставляя Бэкхёна полностью обнаженным; он чувствует, Бэкхён возбужден. Это просто: он снова его целует, чтобы заткнуть их обоих, чтобы отгородиться спиной от лживой сущности, что была пригрета им собственноручно. Чанёль не понимает, что он делает. – Чанёль, – Бэкхён легким движением прерывает его и сжимает запястья в собственных руках; его пульс – запредельные скорости, что едва удерживаемы под кожей. – Что с тобой? – Ничего, – горячо дышит ему в ключицы Чанёль; языком вверх по кожей к острым скулам. – Просто соскучился по тебе. На лице Бэкхёна расплывается полуулыбка, и он отпускает его руки, вжимаясь бедрами ближе к телу; Чанёль чувствует на талии его цепкие пальцы, что тянут футболку вверх, и он резким движением срывает ее, а в следующее мгновение Чанёль падает ему на грудь. Бэкхён целует его первым; срывает оставшееся расстояние. Чанёль задыхается, когда чувствует терпкий шлейф лаванды, что окутывает его вдоль по позвоночнику; он уверен, что его мелкие соцветия вспороли спину, корни – проросли под самое сердце, сковывая без единой возможности выбраться. Чанёль уговаривает себя, что Бэкхён не понимает, что происходит; что Бэкхён просто его хочет, без единой, сокрытой желанием помочь забыться мысли. Он избавляется от собственного белья и чувствует, каким влажным стал Бэкхён. – Чёрт, Бэкхённи… – тихий стон на ухо; сегодня, сейчас, здесь. Их двое, они есть друг у друга – этой ночью. – Подожди, подожди… Рукой он касается его члена, и теплая смазка течет по пальцам, заставляя Чанёля опускаться ниже. Он хочет ласкать его, умоляя собственные грехи; хочет, чтобы Бэкхён звал его, как прежде, всегда нуждаясь лишь только в нем одном. Хочет дать Бэкхёну эгоистично измученное наслаждение, чтобы и он смог забыться. – Ты хочешь… – шепот Бэкхён надсадный, душащий. – Да, – вдыхая сводящий с ума запах его мальчика, стонет Чанёль. – Иди ко мне. Бэкхён улыбается так желанно, что Чанёль различает свое бессилие даже в темноте. Он не хочет видеть его улыбку; он закидывает его ногу себе на плечо и в одно мгновение проникает пальцами внутрь, заставляя Бэкхёна задушенно всхлипнуть, закатив глаза. Чанёль отчаянно стонет, когда понимает, что Бэкхён толкается ему навстречу; что Бэкхён ластится, хватается за простыни и царапает Чанёля за бедро, а затем просит: – Еще, сильнее… Чанёль дает ему это; он мучает его медленно, желанно, до судороги и сорванного голоса. По его руке течет смазка, она – везде: на его бедрах, вдоль по ноге, на животе, на лебединой шее. Чанёль теряется в нем, не различая больше собственных желаний. – Чанёлли… хватит, хватит… Я готов. Чанёль так это любит. Он врывается в его тело секундно; заставляет глушить надломленные стоны в сгибе плеча, кусаться и зализывать раны, размазывать воду и собирать ее языком. Целовать его, обнимать и вдавливать в себя с каждым следующим движением. А еще видеть единственное значимое – Бэкхён навсегда его. – Малыш, так хорошо, – на гранях хрипит Бэкхён, сминая его плечи мокрыми пальцами; Чанёль чувствует страшную боль в накренившихся мышцах. – Как же с тобой хорошо… За мгновение до Чанёль успевает покинуть его тело; узел горячий и толстый. Одного прикосновения любимых рук достаточно, чтобы взорваться в болезненном оргазме, отраженном охрипшим стоном, что гасит Бэкхён своими губами. Он кончает следом, не прикасаясь к себе руками. И когда Бэкхён засыпает, Чанёль видит счастливое умиротворение на его лице; но на своем не находит. – Сехун-а! – Тэхён заключает племянника в объятиях, обнимая его за хрупкие плечики. – Какие у тебя крутые гольфы! Чанёль не может сдержать довольную отцовскую улыбку при виде зардевшегося сына, который, вырвавшись из рук, завертелся на месте юлой, красуясь перед своим дядей. Через пару минут в гостиной появляется Чонин, сжимающий за руку Бэкхёна. Тэхён приветствует его широкой улыбкой и получает звонкий поцелуй в щеку. Намджун у окна тихо, сквозь сомкнутые зубы, отчитывает кого-то по телефону, кидая редкие взгляды сначала на детей, затем – на Тэхёна, и Чанёль был соврал, если бы не заметил нотки досадной зависти, заливающие его извечно непоколебимо самоуверенный взгляд. – Ребята, бегом за своими ланчами, – между тем командует Бэкхён, на ходу собираясь. Дети наперегонки затопали на кухню, чтобы через минуту ввалиться обратно в комнату с яркими коробочками с рисом и кимпабом. Чонин заливисто хохочет, когда Тэхён строить забавные лица, а Сехун помогает папе убрать их перекус в рюкзаки. Чанёль улыбается, ловя жадными глотками моменты умиротворения. – Попрощайтесь с папой и нашими гостями, – говорит Бэкхён, завязывая на шее Чонина яркий шарф; Сехун же все делает самостоятельно. – Мы уже опаздываем. – Пока-пока! – хором смеются дети, как всегда удивительно синхронно. Они машут Чанёлю ладошками в варежках и выбегают к лифту, а Чанёль целует Бэкхён и желает хорошей дороги. – Ведите себя хорошо! И не ешьте много конфет, чтобы… – … попа не слиплась! – заканчивает Сехун, и все они дружно смеются. – Мы помним, па! Чанёль знает, что плевать его дети хотели на взрослые советы, поэтому он просто ждет, когда створы лифта закроются, а затем захлопывает дверь. Чанёль понимает, почему Тэхён так неожиданно решил навестить старшего брата; Намджун звонил ему днем ранее, чтобы предупредить о приезде. Когда все они были студентами Сеульского Национального, и Бэкхён где-то между третьим и четвертым курсом был уверен, что Чанёль ему изменяет, он посылал Намджуна с целью выудить из Чанёля правду. По факту, Чанёль в тот период загорелся идей научиться играть на гитаре, и ночами пропадал в студии брата Намджуна – Юнги, где тот лично обучал его игре; когда Чанёль начал получать хорошие деньги, он хотел немного помочь Тэхёну, который в ту пору был безумно гордым первокурсником, отказывающимся от подачек взрослых и заваливающим экзамены из-за своих сверхурочных подработок. Уровень доверия – колоссальный; допрос – неофициальный, ведь Намджун привез с собой вино и кусок дорогой говядины. – Вина? – спрашивает Тэхён чуть громче, чуть напористее положенного. Чанёль давит в себе улыбку; он слишком пытается, и это здорово. У Тэхёна – большое сердце. Он чувствует необходимую дистанцию, поэтому не дожидаясь ответа, выходит на кухню. Чанёль остается наедине с Намджуном наедине; это чертово дежавю, когда они вот так же сидели друг напротив друга, и Намджун пытался поймать его на слове, чтобы узнать имя его любовника. Если бы в этот раз все было так же просто. – Ёль, – он крутит в руке телефон, взглядом пробегаясь по семейным фото, расставленным на полках. – Тэхён вчера рассказал мне, что Бэкхён звонил ему. Я понятия не имею, что происходит. Но он волнуется. Просто скажи мне, что с тобой все в порядке. Чанёль молчит. – Послушай, ты же не… – Я не могу сказать тебе. Паника давит на грудную клетку, заставляя его раскачиваться в кресле. Намджун смотрит в глаза. – Ты ведь не болен? Скажи мне, что ты не болен! Ты чертовски пугаешь даже меня. – Я не могу сказать тебе первому. Иначе он никогда меня не простит. Намджун в поражении качает головой и тихо дышит. – Ладно, – говорит он, хлопая его по плечу. – Но не тяни с этим. Вместо ответ Чанёль жмурит глаза. День покупки квартиры наступает слишком неожиданно. За окном – слякотный дождь, и Чанёль не спускает глаз с дворников, размывающих по стеклу грязь. Ему кажется – температура его тела за сорок. Он до сих пор не сказал ему; не сказал о том, что он чертов неудачник, не уберегший свой отдел от смехотворной ошибки в нулях. Он следит, как Бэкхён выходит с детьми из подъезда, как развевается его бордовый кашемировый шарф, когда они быстрым шагом идут к машине, чтобы не промокнуть под дождем. Он скажет сейчас; прямо сейчас. – Бэкхён, я должен тебе кое-что сказать. – Бэкхён, мы не можем купить эту квартиру. – Бэкхён, прошу, выслушай меня. – Бэкхён, я… – Бэкхён. – Ёлли, – пристегнув детей сзади, он садится на пассажирское кресло. – Твои родители согласились посидеть с ребятам, пока мы будем оформлять документы. Мы же успеем их отвезти, да? – Конечно, успеем, – говорит Чанёль на автомате. Они останавливаются у дома его родителей; но Чанёль все еще ему не сказал. Бэкхён улыбается, Бэкхён перебивает самого себя и возбужденно ёрзает на кресле. Чанёлю хочется сцеловывать каждую из его улыбок, потому что он понимает, что сам выглядит как чертова смерть. Физическая или моральная – он не уверен. – Дети страшно соскучились по дедушкам, – продолжает улыбаться Бэкхён, когда они стоят в очереди в Starbucks. – Они рассказали твоему отцу, что в новом доме у них будет… Чанёль не знает, сколько проходит времени, прежде чем осознает, что Бэкхён молчит. Он сморит на него и видит разочарованный и напуганный отблеск в глазах. Кассир говорит, что их кофе будет готов через пару минут. – Черт, Бэкхён, прости, я… Сегодня утро субботы; в помещении бесконечные разговоры перекрывают громкое радио с какой-то новой трендовой песней. Шум на открытой кухне, слоняющиеся официанты и бесконечные люди. Но Чанёль ничего не слышит, ровным счетом – пустота. – Мне надоело делать вид, что я не замечаю твоего равнодушия, – Бэкхён кусает губы. – Я понятия не имею, какого черта происходит уже месяц, но мы сегодня покупаем гребаную квартиру, поэтому, будь добр, обрати на меня хотя бы немного своего внимания. Бежать некуда. Чанёль видит, как бариста выводит на стакане его имя. – Бэкхён, – в висках стучит набатом. – Я должен… – Пак Чанёль! Звонкий посторонний голос заставляет их обоих вздрогнуть; Лухань вскидывает руку в приветствии. – Привет, босс, – это типичное приветствие, что вырывается из уст Луханя; Чанёль прячет руки в карманах. – Случайно заметил вас, когда проходил мимо. Как дела, Бэк? – Прекрасно, – отзывается Бэкхён, и прежняя яркая улыбка возвращается. – Как ты? – Более-менее, – просто отвечает он и переводит взгляд на Чанёля. – Ну что, ты придумал, что будешь делать дальше? Секунда. Лухань все знает; Вторая. Бэкхён – нет. – Наверное, сейчас все время проводишь с сыновьями? Помню, раньше ты часто жаловался, что тебе не хватает времени видеться с ними, – Лухань поочередно смотрит на них и понимает по удивленно вытянувшемуся лицу Бэкхёна, что что-то не так. – Они наверное ловят момент, пока ты ищешь новое место, да? Чанёль не чувствует пространства; время – резина. Он смотрит на Бэкхёна, как тот в одно мгновение теряет весь свой цвет. Лухань сглатывает оглушительно. – Я… – тихо произносит он. – Чанёль, чёрт… Чанёль смотрит на него умоляюще; и Лухань едва заметно кивает. – Ну, ладно, – он не дожидается свой кофе и делает шаг к выходу. – Мне пора. Рад был увидеться. Чанёль смотрит ему вслед и понимает, что они вряд ли когда-нибудь снова встретятся. А затем он смотрит на Бэкхёна. И ему кажется, теперь он понимает, как умирают звезды – мгновенное сожжение. Единственное, что он видит перед собой, – его лицо; но это не тот свадебный день из романов-клише, когда еще жених стоит напротив своей будущей жены и видит лишь ее полные боязливого счастья глаза, в которые так невыносимо страшно окунуться. Он видит ужас в его высохшем, замороженном взгляде, которым тот не может зацепиться ни за один чертов миллиметр этого места. Бариста неловко кашляет, прося забрать заказ и не создавать очередь; и Чанёль забирает. – Он сказал то, что хотел сказать, да? – в его голосе столько страха, что Чанёль под кожей ощущает его лёд. – Бэкхённи, – он не слышит себя, – малыш, я… – Давно? Чанёль бледнеет; он просто перестает чувствовать собственную кровь. – Бэкхён… – Когда, Чанёль? Когда? Чанёль сглатывает. – Три недели назад, – он не видит его лица. – Бэкхён, послушай… – Хватит, – Бэкхён хватается за ручку входной двери. – Я наговорился. И выходит на ливень, не дожидаясь Чанёля. Утром Чанёль не находит Бэкхёна рядом в постели; выйдя в квартиру, он понимает, что его нигде нет. Телефон молчит. Бэкхён приезжает ближе к вечеру вместе с детьми. Ради них они вместе ужинают, вместе купают их и вместе укладывают спать. А затем Бэкхён забирает с их кровати подушку и порывается уйти в гостиную, но. – Бэкхён, – Чанёль отчаянно хватает его за руку, – Бэкхён… – Отпусти меня, – он видит, как горит на тонком запястье кожа; ему больно. Чанёль отпускает; и его ночной кошмар, освещенный призрачной тишиной, оживает. Трехнедельная отсрочка подходит к концу; Чанёль получает последние деньги и в последний раз выходит из своего бывшего кабинета. Ифань говорит, что позвонит на выходных и вытащит его в бар, но Чанёль знает точно – он откажет ему. Вечер пятницы; Чанёль уже по привычке не звонит в звонок, гремит ключом и бесшумно заходит в коридор. Но даже оттуда он слышит заливистый смех Минсока, которому он что-то очень активно рассказывает. Но стоит ему появится в дверях кухню, как в одно мгновение повисает тишина; лёгкая улыбка стирается с лица Бэкхёна, и он отворачивается к плите. – Привет, приятель, – Минсок кивает ему и смотрит с теплой грустью. – Мне ужасно жаль. – Все нормально, – Чанёль чувствует его вязкую дрожь. – Это было неизбежно. Минсок залпом допивает свой бокал вина и вызывает такси; но Чанёль понимает, что не хочет видеть, как он уходит. Очередной безмолвный вечер он вряд ли вынесет. Но у него нет иных вариантов. Этим вечером он первым уходит спать на диван, чтобы его мальчик мог благополучно выспаться в свои законные два выходных дня. Ведь это ему в понедельник идти на работу. Следующим днем Чанёль отвозит детей к отцам Бэкхёна, а когда возвращается, находит его самого в гостиной с книгой. – Бэкхён. Он видит, как тот вздрагивает, но глаз от книги не отводит. – Бэкхён. Чанёль видит ярость; то чувство, что Бэкхён никогда не испытывал ранее. Он мог быть расстроен или раздражен, мог быть истеричен и абсолютно невыносим. Но он никогда не был разъярен. Бэкхён не знал значения этого сложного чувства, но Чанёль научил его чувствовать. Бэкхён закрывает книгу. – Что? Чанёль хватает себя за волосы: – Давай поговорим. – А ты не наговорился еще? – его голос тих, он будто отравлен. – Ты наконец созрел? Ну, давай поговорим. О чем ты хочешь? – Прости за квартиру… – Что? – Бэкхён смеется отвратительно горько; он взлетает на ноги и пораженно смотрит ему в глаза. – Какая к черту квартира, Чанёль? Он разочарованно качает головой и порывается уйти в детскую, но Чанёль хватает ему за руку: – Я не понимаю, что ты… Бэкхён замирает; и впервые за эту неделю Чанёль смотрит ему в глаза. И видит страшное – он никогда не выглядел таким осунувшимся прежде. – Не понимаешь? – устало переспрашивает он. – Целую неделю ты, как гребаная целка, прятался по углам, чтобы сейчас просить прощения за чертову квартиру? Ты серьезно не понимаешь? – Бэкхён… – Плевал я на эту гребную квартиру, Чанёль! Дело не в квартире, твою мать! Чанёль понимает, что он просто не контролирует себя рядом с ним больше. – Почему я услышал это от твоего подчиненного? – Чанёль жмурит глаза. – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! От твоего подчиненного, Чанёль! Посреди кафе! Я, блять, до сих пор в это не верю! Чанёль лавирует на грани с немой истерикой. – Я даже не уверен, собирался ли ты вообще мне об этом сказать. Что было бы, если бы мы подписали документы? Что, если бы квартира уже была наша? Или мне сказать спасибо Луханю, что он наткнулся на нас? Давай, мне не стыдно, я позвоню. – Не надо… – Потрясающе, Чанёль, потрясающе! Мы были в шаге от покупки! Мы поднимали бокалы за будущую сделку! Мы делали это вместе! Но оказалось, что ты настолько не доверяешь мне, что не рассказал правду. Бэкхён на мгновение замолкает, будто набирая больше воздуха: – Мы… мы ведь больше не можем быть детьми, Чанёль. Мы несем ответственность не только за себя, поэтому мы обязаны делиться друг с другом абсолютно всем, чтобы не навредить нашим детям. Боже, Чанёль… – Хватит, – Чанёль чувствует, что задыхается. – Прекрати. Не смей назвать меня плохим отцом. Чанёлю нечем крыть; и именно поэтому он начинает злиться – лучший щит. Бэкхён невесело усмехается и скрещивает на груди руки: – Ты не слышишь меня. Тебе, черт возьми, охуенно комфортно в роли жертвы. Так вот послушай еще раз: нет, ты не плохой отец. Да, я знаю, что тебе охуительно плохо, но ты сделал то, что сделал. И мне тоже больно. Это словно пощечина; Чанёль пылает. – Да, твою мать, – кристально чистая ярость окутывает его. – Последние недели мне было охуительно плохо! Я не мог жить с этим по-человечески! Так какого… Бэкхён вновь окатывает его смешком: – Не смей перекладывать вину на меня. Я всегда был рядом с тобой. Я мог быть рядом, я мог переживать это с тобой, но ты решил мне не говорить. Ты решил это сам. – Хватит! Просто перестань… – Чанёль едва различает собственный голос. – Не надо. Он поднимает взгляд на Бэкхёна и видит, как тот сбрасывает призрачное напряжение с плеч. Чанёль слишком часто моргает, отказываясь верить, что он плачет. Но слез нет. – Ну всё, – его голос вновь мягкий, вновь нежный и уверяющий, что Чанёль не один. – Все будет в порядке… Бэкхён обнимает его; вот так запросто прижимает к себе, пряча от целого мира. В его руках спокойно и правильно. Ком в горле нарастает, скребет глотку. – У нас? – уязвимо и по-детски наивно; Чанёль позволяет показывать свою скрытую суть лишь рядом с Бэкхёном. – Мне ужасно жаль, что ты потерял работу, Ёлли, – убаюкивая его в своих руках, шепчет Бэкхён. – Никто не заслуживает испытать это чувство. Мне правда, правда безумно жаль. Я надеюсь, ты это понимаешь. Но осознавать, что ты мне не доверяешь... Чанёль часто кивает на вопросы, что остались без ответов; Бэкхён его отпускает. – Я люблю тебя больше жизни, – говорит он через плечо. – Но я не знаю, что мы будем делать дальше. Чанёль не пытается его остановить. Они продают вторую машину и отменяют поездку в Японию; когда им звонит Чонсу, чтобы удостовериться, что они не передумали, Бэкхён отвечает ему отрицательно. Им приходится забрать Чонина из балетной школы и перенести поступление Сехуна в художественную на следующий год. Бэкхён зарабатывает хорошие деньги, но их хватает лишь на поддержание той жизни, что вели они прежде: оплата счетов без задержек, качественное мясо и дорогой бензин. Бэкхён не жалуется; и его тихое смирение уничтожает Чанёля в два счета. Они встречают Рождество без былого шумного размаха; родители приглашают их в гости, и благодаря ароматному тыквенному пирогу и ягодному морсу дети проводят время счастливо, вне их медленно тлеющего пепелища взаимных упреков и обид. – Это лучший день в целом году! – сонно улыбается Чонин Чанёлю в плечо; от него пахнет сладкими ягодами и озорством. – Как бы я хотел, чтобы Рождество было каждый день! Чанёль тихо смеется, но резко вздрагивает, когда слышит за спиной ответный смех Бэкхёна, помогающего заснувшему в машине на пути обратно Сехуну добраться до кроватки. – Если бы Рождество было каждый день, оно бы перестало быть волшебным, малыш. Но Чонин уже свернулся калачиком под одеялом. Выйдя из душа, Чанёль слышит, как Бэкхён благодарит его отца за чудесный праздник; Чанёль хочет пожелать мужу счастливого Рождества, но боится остаться без ответа. Поэтому он просто выходит на кухню и наливает себе рюмку соджу. Спустя неделю наступает Новый год; мальчишки уговаривают их подняться на крышу, чтобы посмотреть на фейерверки. Город взрывается огненными лепестками радуги, заставляя малышей удивленно кричать и смеяться с каждым следующим взрывом. – Папа! – вопит Сехун, прижимая ладошки к ушам. – Как красиво! Они такие огромные! – Тебе нравится, приятель? – Чанёль крепче сжимает его хрупкие плечики и шепчет в порозовевшее на морозе ушко, а затем заглядывает в счастливые светлые глаза. Сехун часто-часто кивает и хватается за перила, пытаясь рассмотреть каждый раскрывающийся бутон; Чанёль подхватывает его под спину и целует в щеку: – С ННовым годом, папа! – Сехун счастливо выкрикивает в освещенное тысячей огней ночное небо и обнимает его холодными ручонками за шею. Чанёль оборачивается назад и сталкивается взглядом с Бэкхёном; и всего на одно мгновение ему кажется, что обида улетучивается из любимых глаз. Он знает, что теперь навсегда запомнит эту секунду, когда Бэкхён отворачивается от него, чтобы помочь Чонину слезть с перил. Реальность, в которую с головой окунулся Чанёль, – абстрактный калейдоскоп на отметке в семь тридцать утра; он встает каждое утро по будильнику, чтобы услышать приглушенный звук бьющей об пол воды в душевой – Бэкхён; чтобы, скинув с плеч одеяло, зайти в детскую и сквозь протестующий ной поднимать малышей в сад. Монотонный маятник, на спице которого он – идеальной формы шар, раскачивающийся в заданном собственным лживым страхом ритме, вот уже вторую неделю кряду сводит его с ума – медленно и со вкусом, что на собственном языке отражается солью. Чанёль поднимается ровно в половину восьмого, видит под дверной щелью свет в ванной и выходит из спальни, но, к удивлению, видит открытую дверь в детскую, а следом – шум на кухне. – Доброе утро, – он удивленно смотрит на сыновей, двигающих стул в попытке забраться к полкам и достать шоколадные хлопья. – Безобразничаете сутра пораньше? – Вообще-то мы готовим завтрак, – бойко сопит Сехун, не теряя попыток дотянуться до шкафчика. – Вам нужна помощь? – Чанёль пытается не выдавать свой смех, когда видит сосредоточенные глаза Чонина, удерживающего Сехуна на стуле, а еще его алые щеки. Чанёль помогает Сехуну спрыгнуть на пол, а затем усаживает детей за стол и включает телевизор. – Хорошо поспали? – спрашивает он, подогревая на плите молоко. – Вы сегодня на удивление рано проснулись! – Сехун-и приснился сон! И он разбудил меня, чтобы рассказать, – сквозь сладкий зевок говорит Чонин, ловя обиженный взгляда брата. – В самом деле? – Чанёль видит, как Сехун смущенно прячет глаза. – И что же тебе снилось? – Как будто бы я превратился в щенка, – нахмурившись, выпаливает Сехун и закрывает глаза ладошками, когда Чонин громко смеется. – Представляешь, папа? У Сехун-и вырос хвостик, и он гавкал на кошек, вот так! – Чонин в два счёта спрыгивает со стула, принимаясь со смехом лаять, помогая себе ладошками, сложенными на груди, словно лапки. Чанёль весело хохочет, глядя, как возмущенный Сехун толкает брата в бок, а в итоге они вместе валятся и начинают щекотать друг дружку. – Папа! Почему наш Чонин-и такой дурачок? – обреченно вздыхает Сехун, оказавшись на лопатках. Молоко едва не убегает с конфорки, когда на кухне появляется Бэкхён; он хватает с тарелки дольку апельсина и шумно слизывает сок из уголков губ, на ходу пытаясь застегнуть рубашку. – Привет, малыши, – поет он с улыбкой, ускользая на мгновение в коридор. – Мы уже не малыши! – хором отвечают ему ребята, и, найдя нового врага, перестают мучить друг друга щекоткой. – Нам уже четыре! Бэкхён весело смеется и крадет из холодильника клубничное молоко. – Мне пора бежать, опаздываю ужасно, – коротко бросает он в сторону Чанёля. – Ланч в холодильнике, не забудь дать его ребятам с собой. – Конечно, – он машинально поворачивается к Бэкхёну за утренним поцелуем на удачу, но тот у зеркала завязывает шарф. Следом, забежав на кухню, он ерошит ребят по иссиня-черным волосам; а Чанёлю остается лишь смотреть самую лучшую из его улыбок, что полна исключительного чистого счастья. Чанёль не видел его таким, кажется, вечность. – Пока, папа! – мальчики звонко целуют его в обе щеки. – Будь умницей! Бэкхён хохочет в ответ и, случайно задев Чанёля плечом в коридоре, выдыхает «хорошего дня», а затем выбегает из квартиры. Чанёль прижимается лбом к двери; его самый лелеемый на задворках сознания страх преобразовался в статичную реальность – они превратились в шаблонный нейтралитет. Они теперь что-то между «хорошо» и «плохо», они – ничто без формы и оболочки. Они теперь тот сорт женатых, кто скрипя зубами выбирает рождественские подарки, чтобы в итоге в пух и прах разругаться на глазах жадных до чужой боли зевак. Это их состояние настолько естественно и обыденно, что Чанёлю становится действительно страшно вот так заживо сгорать в пыльную шелуху, что будет развеяна по влажному воздуху однажды. Порой он просыпается по ночам с ожившими кошмарами лишь для того, чтобы удостовериться, что Бэкхён лежит в кровати рядом с ним. Чанёль слышит, как раскрывается лифт и гремит механизм; Чанёль знает – лучшая часть дня закончилась. Та часть, в которой Бэкхён улыбчивый и счастливый, смотрящий в новый день с предвкушением. Несмотря на то, что Чанёль безработный, он не перестает читать сводки, а потому знает, что сейчас в стране не самое простое время, что выжимает Бэкхёна досуха. Возвращаясь домой, он тенью скользит в кухню, где впервые за сутки жадно и голодно ест, чтобы чуть позже провести считанные минуты с детьми. На Чанёля он не разменивается больше, засыпая в одежде и при включенном свете, отрезая последнюю возможность вычитать в нем самое главное – здоров ли, все ли у него в порядке. Поэтому утро – лучшее, что у них еще осталось. Чанёль ненавидел слушать тишину; но вынужденная безработица – его вина и его расплата одновременно. Он перестает чувствовать себя значимым; ему даже кажется, что он потерял пару сантиметров в росте. К девяти утра он отводит детей в сад, затем, строго по необходимости, заезжает в супермаркет, чтобы после вернуться домой и ждать ровно до четырех. А затем бежать до автобусной остановки и спустя сорок минут забирать детей домой. Первая неделя прошла в ленивой гонке; он перебрал горы документов из банка, разобрался с деньгами и нашел продавца на свою машину. На второй неделе он разбирался с домашними делами, от которых всегда любил отбиваться колоссальной занятостью на работе: извечные протечки, сломанная электрика и выбитые гвозди. Но с началом третей недели он наконец понял, насколько он жалок. Ему так важно, так необходимо увидеть хотя бы одно знакомое лицо, но: Минсока совсем недавно повысили – теперь он заместитель финансового директора в крупной туристической компании; Намджун перешел в Esquire и получил в подчинение раздел с музыкой, а все остальные связи были потоплены вместе с его статусом и должностью. Все его окружение рвется к успеху, Чанёль же – буксирует в вязком дыму. И даже Бэкхён перестает подавать ему руку, чтобы он взобрался на те дороги, которые теперь для него закрыты. И с каждым следующим днем эта пропасть между ними разрастается лишь сильнее; Чанёль не знает, когда впервые поймал себя на мысли, что не думает о нем, когда он на работе. Когда же он возвращается домой, они не изменяют своей традиции раскинуться перед телевизором в гостиной, вот только теперь они сидят по разным углам, замерев в позах, от которых позже ноет спина и ломит плечи. Все чаще Бэкхён укладывает детей самостоятельно, чтобы позже Чанёль в одиночку пожелал им спокойной ночи. – Как день? – вопрос выбивает из легких воздух; Чанёль смотрит на мужа поверх пушистой макушки Сехуна, с которым они мастерили на ковре лего. – Ну, – говорит он спустя секунды, – Тихо, мирно. Бэкхён кивает: – Ты ведь ищешь работу? Это звучит так, словно они сейчас в каком-то паршивом баре, случайно столкнувшиеся за стойкой незнакомцы, которым посчастливилось запивать несчастье рядом друг с другом. Бэкхён выглядит так, словно ему и не нужен ответ; всего на мгновение он смотрит на него прямо и четко, чуть заметная улыбка рассекает его сжатые губы, а затем он снова отвлекается на свой ноутбук. – Па! – зовет его Сехун. – Здесь детальки не хватает. Из книг, что за курс зарубежной литературы стали его любимой возможностью на считанные часы поддаться искушению от побега, Чанёль знал, что порой такое происходит с людьми. И вроде бы Бэкхён рядом с ним; его волосы все такие же мягкие, а руки – воплощение изящества, но. Его взгляд – удар в солнечное сплетение. И сквозь остатки душащего воздуха к Чанёлю приходит осознание страшного: Бэкхён ему больше не доверяет. Возможно, Чанёль тоже – ему, себе, им. Никогда до конца. И это невероятно страшно, это больно; Чанёль смотрит, как часто сжимается его грудь – глаз не оторвать; ему кажется, он видит наглухо вбитые колья. Он задыхается, по ночам – чаще, но больше не пытается во сне найти руку Бэкхёна. Он просто уходит на кухню и пьет горячий чай, чтобы после заглянуть к детям в комнату и найти их в своих кроватях, таких драгоценных и хрупких. Иногда Чанёлю кажется, что между ним и Бэкхёном что-то рушится; что оно словно коррозия – фатальность, которую нет возможности больше исправить. И с каждой следующей ночью ему все сложнее возвращаться в их общую постель. А затем наступает утро субботы, когда Бэкхён ломает его через колено на два обглоданных огрызка. – Ну что, вы готовы размять косточки? – улыбается он, помогая Чонину натянуть на уши вязаную шапку. – Я обожаю кататься на коньках! – воскликнув, Чонин вырывается из рук отца и пытается надеть на спину свой рюкзак с коньками. – Сехун-и, ты где? – Здесь! – Сехун бежит из детской, и длинный шарф волочится следом за ним. Когда к ним выходит Бэкхён, он улыбается, потому что видит – все его ждут. – Ну что, готовы? – спрашивает он, сверяясь с часами. Чанёль смотрит на него и видит болезненно опухшее лицо, что он пытается спрятать за солнцезащитными очками. Дети ждут их на лестничной клетки, и Чанёль садится, чтобы обуться. – О, – удивленно восклицает над ним Бэкхён. – Ты тоже пойдешь? Чанёль чувствует, как накреняется сердце, но не успевает его подхватить. – Сегодня же выходной. – Да, просто… – Бэкхён на мгновение запинается. – Знаешь, в последнее время я их практически не вижу, а вот тебе неплохо было бы передохнуть, мне кажется. Чанёль просто остается сидеть в прихожей с улыбкой, от которой по губам потечет кровь. Сегодня первый раз, когда их проблемы коснулись детей; сегодня Бэкхён впервые прямым текстом сказал ему, что не хочет видеть его рядом с собой. – Ладно, – говорит Чанёль. – Ладно. Бэкхён сглатывает, словно готовый к большему, чем статичное принятие. Но Чанёль даже это дать ему не смог. В конце четвертой недели Чанёль понимает: он больше так не может; и поэтому ровно в десять, через час после начала занятий детей, он оседает рядом с квартирой Минсока, умоляя того негласно опоздать сегодня на работу. – Ёль! – Чанёль готов рыдать, когда в дверях он видит заспанного друга в пижаме и с чашкой кофе. – Ёль, ты… Но стоит Минсоку увидеть глаза друга, красные и испепеленные невыплаканными слезами, он просто пропускает его внутрь, а затем обнимает, прижимая к своей узкой, но твердой груди. – Ну что ты… – шепчет он, гладя плечи. – Господи… – Привет, – Чанёль улыбается, и Минсок чувствует его улыбку на коже. Чанёль пытается набрать как можно больше воздуха, но выходит вместо этого лишь часто качать головой, чувствуя тошнотворное головокружение. – Пойдем, – Минсок осторожно открывает его от себя. – Я пожарю тебе яйца и кимчи. А еще сварю твой любимый кофе. Чанёль падает на диван в кухне и закрывает глаза. – Хён, – Чанёль знает – он плачет; он чувствует собственные огненные слезы на впалых щеках. – Мин-хён, мне кажется, что он не вернется сегодня домой, а если вернется, то завтра – точно нет… Минсок ставит перед ним тарелку и чашку, а затем садится рядом и тихо смеется: – Знаешь, когда мы с Чондэ поняли, что мы истинные, мне было ужасно страшно. Потому что я смотрел на него, но вспоминал вас. С того самого дня, когда вы сцепились за место в аудитории профессора Ли на второй день учебы. Чанёль мягко улыбается, слизывая сладкую молочную пенку с кофе. – Я держал Чондэ за руку, целовал его, спал с ним, но не перестал оглядываться на вас. Потому что каждый раз, когда я был с ним, я задавался одним единственным вопросом: смогу ли я чувствовать по отношению к нему хотя бы часть того, что чувствует Чанёль, смотря на Бэкхёна? Чанёль вновь прикрывает глаза; слезы не перестают полосовать его бледное лицо. – К счастью, я смог принять свои чувства, понял, насколько они особенны и важны для меня, – Минсок на мгновение замолкает, улыбаясь в пустоту. – Ты же знаешь, что мои родители развелись, откровенно ненавидя друг друга, а мой младший брат едва не покончил с собой из-за этого мудака, свалившего в Америку. Поэтому вы двое… Минсок снова замолкает, закрывая глаза. – Он вернется, – говорит Минсок в итоге. – Он не может не вернуться. К тебе – не может нет. Чанёль кусает губы изнутри; стальной привкус накрапывает мелко и вязко, но просто не может остановить себя потому, что он хочет, но не может поверить словам Минсока. – Да, – он устал, он больше не может. – Да. Минсок смотрит на часы и выглядит виновато: – Мне нужно быть к двенадцати на сделке, – говорит он и выходит в гостиную, чтобы принести Чанёлю запасной ключ. – Если хочешь, оставайся здесь. Чанёль благодарен Минсоку за понимание; он вряд ли бы смог вернуться домой прямо сейчас. – Кстати, – когда Чанёль заставляет себя доесть приготовленный другом завтрак, Минсок стоит перед ним собранный, готовый к проворачиванию сделки на сотни миллионов вон. – Отличный фильм. Советую. Он отдает ему в руки коробку с диском, а затем выжидательно смотрит. – Я в порядке, – отмахивается Чанёль. – Иди, большой босс, ты не должен опаздывать. – До встречи, Ёль. Оставшись в полном одиночестве, он идет к стерео-системе в статичной попытке совладать со своим накренившимся нутром. Но очень скоро понимает, что за фильм оставил ему Минсок. Выпускной, первое Рождество вместе с детьми, поездка в Гонконг и в Диснейлэнд, полное совершеннолетние Бэкхёна, концерт Girls' Generation, первая научная конференция Чондэ, уикенд на природе – Чанёль пораженно листает записи с камеры, с которой Минсок не расставался ни на секунду, с такой скоростью, что едва не пропускает самую важную запись – свадьбу. Он дрожит, когда видит стоп-кадр с торжества. Воспоминания о совершенно ужасной съемке друзей в тот день врезаются в сознание заостренными стрелами, но на вопрос, почему он никогда прежде не просил у них эту запись, ответа нет. Отчаяние, одиночество и страх – три кита, оставляющие на его сопротивлении смертельные трещины. Чанёль не думает – он нажимает на пульт и запускает видео. – Ну вот, ты опять это сделал, – прыскает в кулак Минсок, глядя, как Чанёль смахивает со смокинга призрачную пыль. – Я вообще ничего не делал, – смотрит он исподлобья в ответ. Минсок на мгновение отвлекается на свой телефон, быстро печатая что-то, а затем снова смотрит на него: – Ты опять испепеляешь зеркало своим придирчивым взглядом, – Минсок неодобрительно цокает и становится рядом с ним, заглядывая ему в глаза через отражение. – Сегодня же твой день, Ёль! Почему ты не можешь просто наслаждаться им? На тебе отличный костюм, у тебя крутая стрижка и необходимый страх в глазах. Все твои любимые люди ждут в зале. А еще… еще Бэкхён совсем скоро станет твоим навсегда. Через каких-то полчаса, ты понимаешь? Выдохни и успокойся уже наконец. Чанёль любит Минсока всей душой, и говорит ему об этом, обнимая крепко, а затем, понимая, что мог помять свою бабочку, резко отворачивается обратно к зеркалу, а Минсок заливисто смеется. – Пойдем уже, – схватив его за рукав, он тянет их обоих к выходу. – Иначе твой папа потом от меня не отстанет. Они появляются тотчас вовремя; Чанёль занимает свое место под увитым искусственной лавандой шатром и оглядывает восторженным и совершенно растерянным взглядом зал. – Ну, что, ты готов? – Минсок стоит чуть поодаль, готовясь занять свое место. Чанёль чувствует сердце в горле и улыбкой проталкивает его на место. – Кажется, да… – смеется он. – Или нет… Мягкая национальная музыка ситцевым полотном накрывает зал, и в эту секунду Чанёль наконец понимает: он женится. Он видит своих отцов и отцов Бэкхёна на первых рядах; Чондэ и Минсока, Намджуна и вьющегося юлой рядом с ним нахохлившего Тэхёна. Остальных – не замечает, потому что знает – они пустое сейчас. – Эй, Ёль, – шепчет ему напоследок Минсок. – Ты сейчас умрешь, потому что… В зале появляется Бэкхён; и Чанёль перестает дышать. Они вместе уже почти пять лет, и он видел его абсолютно любым, но сегодня он – самое прекрасное, что есть на этой планете. Он уже достаточно заметно округлился, и мягкий румянец на его щеках отражается в сердце Чанёля чувством, что он познал лишь благодаря ему – трепетом. Бэкхён останавливается возле отцов Чанёля и глубоко им кланяется, затем идет к своим отцам и повторяет ритуал. А Чанёль едва не срывается, чтобы не притянуть его к себе, потому что Бэкхён наконец становится напротив него, и осеннее красное солнце сквозь распахнутые окна играет в его волосах. Это восхитительно красиво; Чанёль ловит глазами сотни улыбок, но видит лишь одну – своего будущего мужа. Когда он произносит клятву, мальчишеское волнение обуревает им, и он сбивается, вызывая ласковую улыбку в его глазах. Когда Бэкхён отвечает ему своей клятвой, Чанёль сглатывает и прячет глаза, просто не веря в ту самую секунду, что это совершенство, которое он любит больше самой жизни, через несколько мгновений станет его мужем. Тэхён приносит для них кольца, и, наконец ощущая на пальце приятную тяжесть золота, Чанёль целует Бэкхёна, мечтая остаться в этом моменте навсегда. Чанёль перестает сдерживаться; он тихо плачет, вглядываюсь в каждый сантиметр, что смогла захватить камера: приглушенный теплый свет в зале, и только они – двое в центре, в медленном танце прижимают друг друга к самому сердцу. Когда фокус приближается, Чанёль видит собственные алые щеки и то, как Бэкхён смущенно смеется, пряча лицо на его плече. Чондэ заливисто хохочет вне кадра. – Расскажите нашим зрителям что-нибудь интересное! – призывает он. – Потому что когда вы станете старыми и скучными, вы будете пересматривать это видео и вытирать платочками свои морщинистые щеки! Чанёль закатывает глаза и целует Бэкхёна в лоб; им обоим немного душно, и верхние пуговицы на их рубашках расстегнуты, а укладки слегка пушатся. – Ну, и? – глядя четко в камеру, хмыкает Чанёль. Бэкхён прижимается к нему всем телом; он немного утомился и лениво улыбается ему в шею, пуская дрожь вдоль по венам. Даже спустя пять лет Чанёль помнит то чувство невероятной защиты, которое он готов был дарить ему каждое мгновение. Неожиданно камера дрожит и накреняется, слышится шутливая ругань, а затем в кадре появляется Намджун, восхитительно довольный и чертовски пьяный. – Скажи Бэку, что ты его любишь! – салютуя пустым бокалом, орет он в камеру. – Скажи, что это самый охуенный день в вашей жизни! Скажи, что теперь вы навсегда вместе! Что вы посадите дерево, строите дом и родите… ой, – он обрывает себя и смеется. – Ну сына вы уже почти… Давай, Чанёль! Скажи ему, что он твой! – За эту минуту ты сказал больше слов, чем за все время нашей дружбы, – усмехается Чанёль, толкая его в плечо. – Смотрю, ты веселишься за нас за всех! – Этот мелкий засранец Тэхён не отходит от меня ни на сантиметр! – бурчит Намджун, ища его глазами в толпе. – Бэк, твой братец охуительно красивый! – Эй-эй, полегче! – он смотрит на него с притворной серьезностью, – Ему еще нет восемнадцати! – Я в курсе, но через пару месяцев он обязательно станет моим! – не переставая кричать, Намджун выдыхает в воздух горячо и пьяно. – Вот увидите! – Так иди отсюда и скажи ему об этом, – камера вновь накреняется, потому что Чондэ толкает его в спину, заставляя покинуть кадр. Намджун обиженно фыркает и убегает; слышится скрежет столов, и все дружно смеются. – Эй, – Бэкхён тихим шепотом привлекает его внимание. – Ты мой, Пак Чанёль. Чанёль улыбается и опускает руку на круглый теплый живот, в котором – жизнь. – Теперь твоя очередь, засранец! – возмущенно вопит он в камеру, заставляя Чондэ хохотать. – Ты мой, Бён Бэкхён! – смеется он ему в губы, а затем целует, свободной рукой закрывая объектив камеры, оставляя их двоих лишь друг для друга. Запись прерывается на этом моменте; и когда Чанёль отрывается от экрана, он чувствует, что горит. Ощущение мягких волос Бэкхёна, его душистая цветочная кожа, а еще первое дуновение жизни под пальцами, которые он не отрывал от его живота. Это были они – настоящие; влюбленные друг в друга, готовые рисковать и невероятно напуганные. Они доверились друг другу, доверили свои жизни, переплетая их воедино ради рождения третьей, что в итоге, благодаря подарку свыше, переродилась в четвертую и принесла им двоих потрясающих детей. Чанёль уже тогда знал, это – знак свыше. Который они умудрились потерять, отгораживаясь абсолютно глупыми барьерами, обижая друг друга пустыми словами и совершенно не заботясь о будущем, будучи уверенными, что они и без того слишком многое уже построили. Чанёль не понимает, как он должен сломать собственный страх вновь принадлежать ему. Но одно но уяснил раз и навсегда – Бён Бэкхён всегда был и всегда будет только его. Он должен его вернуть. Сегодня же. Он обязательно посадит его напротив, обязательно расскажет ему абсолютно все. Возможно, он будет кричать и ругаться, возможно, будет плакать и срываться, но. Он сделает это потому, что он любит мужчину своей жизни. Потому что своей жизнью он обязан только ему, ведь именно он носил ее под сердцем долгие месяца. Он научил Чанёля жить. Встав на ноги, он вытирает глаза и уже знает, что не станет терять время. Он сделает это прямо сейчас. Вернет Бэкхёна домой. Обычно, если Чанёль появлялся в компании, где работает его муж, то он вальяжно переступал порог урбанистической высотки в идеально отглаженном костюме; он поглядывал на на ручные часы в ожидании вечно опаздывающего Бэкхёна, чтобы отвезти его на двухчасовой обед перед очередной встречей с клиентом. Но сегодня он в промокшей от дождя парке, оставляя от кроссовок грязные следы, вбегает в светлый холл, едва не задевая охранника на входе; вода стекает по чуть отросшим вискам и впитывается в мех, что прилип к коже на шее. Чанёль ведет плечом и осматривается по сторонам, пытаясь выловить хоть бы одно знакомое лицо: – Добрый день, молодой человек, – охранник смотрит на него с подозрением. – Не могли бы пройти в лобби, пока я… – Мне некогда! – отмахивается от него Чанёль и вбегает в лифт, что для него придерживает учтивый сотрудник. Он смутно вспоминает, что офис Бэкхёна находится на двадцать первом этаже. – Добрый день и добро пожаловать! Мое имя Ли Тэмин… – Мне нужен Бён Бэкхён, – чеканит Чанёль, глазами охватывая вереницу кабинетов, пытаясь отыскать именную табличку на двери. – Вам назначена встреча? – осторожно интересуется секретарь, держа палец над кнопкой вызова охраны. Чанёль широко улыбается, когда видит его – сутулого и уставшего, выходящего из одной из дверей с тяжелым планшетом в одной руке и папкой в другой. – Естественно, – Чанёль указывает пальцев на первое попавшееся имя. – Я всегда в списке. – Сонбэ! Сонбэ, я только что отправил подтверждение… – Бэкхён едва не проходит мимо Чанёля, на ходу пробегаясь глазами по документам и одновременно переговариваясь с идущим рядом альфой – Чанёль чувствует. – Ох… Чанёль переводит дыхание: – Привет. – Что ты здесь делаешь? – Бэкхён замирает на месте. – Что-то с детьми? Нет, родной, не с ними. Тишина между ними увеличивает расстояние с каждой следующей секундой; Бэкхён сглатывает и выглядит раздраженно: – Послушай, Чанёль, я занят, если ты что-то хотел, то… – Хватит. Бэкхён моргает. – Что? – Ты пытаешься обмануть бывшего финансиста? – он подталкивает Бэкхёна к его кабинету, не смея нарушать дистанцию. – Сегодня пятница, сейчас на часах два часа дня, и большая часть рынков уже закрыта, а значит, все твои клиенты укатились на уикенд к океану и не нуждаются в защите. Заваленный документами стол – лучшая опора, чтобы смотреть на него исподлобья и выглядеть неубедительно холодно. – Ну, и? Но Чанёль просто смотрит на него и улыбается; потому что сегодня впервые за прошедшие два месяца Бэкхён обратил на него внимание. – Чанёль, – Бэкхён говорит ровно и разочарованно, – Я не знаю, зачем ты пришел, но, будь добр… – Прости меня. Чанёль видит – дыхание Бэкхён рвется по шву. – Что? – Прости меня, – повторяет Чанёль, делая шаг к нему; он – оголенный нерв, дотронься – убьет разрядом собственного страха и одновременно острого желания. – Прости за то, что не нашел в себе достаточно мужества признаться, что довел все до грани, что не смог подарить тебе новый дом… – Чанёль! – восклик Бэкхёна полон отчаяния, – Сколько еще раз я должен сказать тебе, что дело не в этой гребаной квартире! – Я... я понимаю, – Чанёль говорит медленно, чуть тише, потому что видит, что Бэкхён начинает откровенно злиться. – Но поверь, для меня это очень важно. Я должен извиниться за все, что сделал. Бэкхён машинально откидывается спиной на свой рабочий стол, удерживая равновесие руками. – Раньше ты так никогда не делал… – Да, никогда. – И что же изменилось? – он устало спрашивает лишь это, но Чанёль считывает тысячи вопросов: «Что ты делаешь, здесь?»; «Почему ты выглядишь так, словно пробежал через весь Сеул, чтобы оказаться здесь?». Чанёль ждал несколько иной реакции, но он знает – он заслужил подобное недоверие. – Чанёль, прошло два месяца… – Бэкхёном вновь обуревает волнение. – И ты ничего не сделал… – Я знаю, – говорит Чанёль, из последних сил сохраняя спокойствие. – И за это я тоже прошу у тебя прощения. Сегодня я наконец понял, что просто не смогу без тебя дальше. Не смогу вот так. Бэкхён заламывает пальцы до нервного хруста; облизывает губы и жмурится на мгновение. За спинами – закрытая дверь; перед глазами – зашторенные шторы. Чанёль вдруг понимает, что вот оно – мгновение до падения в пропасть. Между ними. – Разве ты не понимаешь, что происходит? – Чанёль подходит к нему так близко, оставляя всего несколько сантиметров, а затем берет за руки; Бэкхён вздрагивает, но рук не убирает. – Не знаю, – шепчет Бэкхён, словно боясь разносить слова, словно боясь ошибиться в них. – Я не знаю, что происходит между нами, Чанёль… – Мы теряем нас, Бэкхён. Каждый чертов день теряем в слишком правильной, в слишком хорошей жизни, которую пытаемся выстроить. И это… Чанёль неожиданно замолкает; ему необходимо отдышаться. Он словно уходит на последний круг многочасового марафона под палящим солнцем где-нибудь в Австралии. – Мы не можем, просто не можем позволить нам превратиться в таких же как… наши родители, Бэкхён. Твои, мои… они просто существуют друг с другом, – он видит, как Бэкхён кусает свои губы и сильнее сжимается в его руках. – Я не хочу, чтобы однажды наши дети оглянулись на нас и сказали: «Нашим родителям плевать». Бэкхён больше не смотрит на него – сквозь; ему страшно, ему больно, ему совершенно непонятно, как дальше. – Я тоже не хочу этого, – хрипло отвечает он, – Мы ведь так старались, Чанёль, так старались стать идеальными, но затем ты просто остановился. Вот так запросто. И я пытался вытянуть тебя, пытался, но… тебе словно нравилась эта неопределенность. А я устал. – Я знаю, Бэкхённи, знаю… – и когда Чанёль называет его ласково, Бэкхён перестанет себя сдерживать: крупные слезы выступают на его глазах. Чанёль позволяет себе коснуться мокрых щек большим пальцем. – Мы ведь с тобой уже столько всего сделали! Помнишь, когда мы узнали, что ты забеременел, у нас был единственный вариант – аборт. Ведь у нас было столько планов! Но та случайность, тот потерявшийся в магазине ребенок словно привел нас в чувства. Мы поженились слишком рано, ребята родились так неожиданно. Ведь согласись, ты сам до конца не верил, что они у нас действительно вот-вот появятся. И с тех пор каждый день мы проводим серьезную работу рядом с ними. И ключевое здесь «мы», Бэкхён. Бэкхён часто согласно кивает; его пробивает мелкая дрожь, словно его знобит той отвратительной инфекцией, затесавшейся меж ребер слева. – Начиная с первого дня, когда я увидел тебя в той аудитории, такого самоуверенного и красивого, смотрящего на меня с интересом и иронией, и вплоть до этой самой секунды здесь и сейчас, теперь я смотрю на тебя и понимаю, что ты – мое всё. Да, нам было трудно, да последние месяцы были настоящим кошмаром, но это ведь тоже часть нас с тобой. И разве мы можем позволить нам исчезнуть? И Чанёль замолкает; он держит холодные руки Бэкхёна и понимает, что он сделал то, что хотел. – Нет, Чанёль. Мы не можем, – Бэкхён наконец поднимает на него глаза с призрачным интересом и щепоткой иронии, что навсегда в его сердце вот уже девять бесконечных лет. Бэкхён вдруг смеется, заливисто и ярко, а затем говорит: – Я люблю тебя, Пак Чанёль. Как же сильно я люблю тебя, чертов ты идиот! Они улыбаются друг другу, переплетая пальцы; Чанёль осторожно прижимает его ближе, чувствуя биение чужого сердце. – Я люблю тебя, Бэкхённи, мой удивительный Бэкхёни… – шепчет он, а затем прижимается к его шее своими обветренными сухими губами, вырывая из его напряженной груди надсадный стон; и чувствуя губами вкус его кожи, Чанёль вздрагивает, потому что: – Боже, ты так вкусно пахнешь… – Господин Бён, не хватает вашей подписи для отправки документов в суд, не могли бы вы… – Чанёль заглядывает через плечо и сталкивается с широко распахнутыми глазами молодого секретаря, застывшего в немом ужасе с папкой бумаг в руках. И Чанёль вдруг неожиданно понимает, как же он счастлив, когда вот так. – О, Чимин! Я подойду через пару минут. Мальчишка вихрем покидает кабинет, а Бэкхён вновь жмется к широкой груди мужа так, чтобы коснуться его носа своим. – Вот же ты дурак, Чанёль! – смеется он тихо и очень тепло. – Там же есть замок! А теперь мой секретарь обсосет каждую мою косточку. Чанёль не отвечает; он не может насмотреться на него. – Знаешь, я сегодня смотрел запись с нашей свадьбы, – но он не успевает договорить, потому что Бэкхён встает на мысочки и целует его. Это их первый поцелуй за невыносимые шестьдесят дней тотального одиночества. Это так, словно впервые: трепетно, неловко и удивительно важно. – Неужели? Я даже не помню, что у нас есть видео… – Бэкхён удивленно на него смотрит, продолжая оставлять крохотные поцелуи. «Я люблю тебя так же сильно, как любил в тот день. И я знаю, я смотрю на тебя такими же глазами, как тогда». – И знаешь, что, Бён Бэкхён? – вместо тысячи объяснений Чанёль берет его лицо в свои ладони, а затем говорит пять слов, от которых на глазах Бэкхёна выступают слёзы, потому что он все помнит. – Ты все еще мой мальчик. Чанёль до сих пор помнит то раннее апрельское утро, когда он стал отцом. Помнит оглушительный плач и свои дрожащие руки, которыми пересчитывал крохотные пальчики, поддавшись житейскому суеверию старших поколений; помнит трепетно дрожащего Бэкхёна, когда ему впервые дали на руки словно кукольный сверток, помнит, как тот тихо ронял слезы, когда Сехун взглянул на него и улыбнулся. Помнит, как едва не выронил из собственных рук Чонина, перепугавшись настолько невыносимо, что следующие несколько дней не мог даже близко стоять возле больничной колыбельки. Их жизнь в одно молниеносное мгновение превратилась в бесконечный хаос из детского плача, собственной головной боли и увеличившихся вдвое счетов. Послеродовое недомогание Бэкхёна, детские боли и кормление по часам; бессонница ночью – крепкий мучительный сон в офисном кресле; защита на бортиках, режущиеся зубы и надоедливые родители. И каждый следующий день – оттянутая зубами прошлодневная резинка. Они смогли вернуть свою жизнь в достойный общества ритм лишь спустя двенадцать месяцев, когда осознание, что теперь они – не молодостью вскруженные мальчишки, знающие себе цену и умеющие ею пользоваться, а молодые родители, возложившие на собственные покатые плечи едва ли посильные обязанности и ответственность. Порой они кричали на друг друга до сорваных глоток, чем пугали детей до испуганного рёва; бутылками выпили вино и на скорость трахались в перерывах между сменой пеленок и запахом детского крема на розовой коже. Но каждый раз, когда они смотрели на малышей, с упорством и упрямством растущих не по часам – по секундам, с широко распахнутыми глазами открывая страничка за страничкой новой удивительный мир, они знали, что, быть может, не каждый их шаг идеален, но – они все делают правильно; они дают своим детям жизнь, чтобы в ответ получить безграничное счастье, помогающее жить и им тоже. Это был их выбор, за которой они держали ответ вместе. И они наконец вновь вспомнили об этом. Бэкхён отрезал все попытки Чанёля к жалости, в которой он едва ли не увяз окончательно; он врезал ему пару раз по накренившемуся разуму, напоминая, кто он на самом деле и в чем его суть. – Послушай, раз уж я не могу устроиться по специальности, я подумал, может, мне начать преподавать? Сегодня субботнее солнечное утро, что они лениво и сонно проводят вместе с ребятами на ковре возле телевизора; Сехун предельно сконцентрирован – он жует ластик на карандаше, обдумывая свой будущий семейный рисунок, а Чонин мастерит на коленях Бэкхёна нового робота. Бэкхён смотрит на него с легким налетом удивления, но затем увереннее кивает этой авантюрной затее: – Тебе же всегда нравилось умничать на семинарах и спорить с профессорами. Молоденькие студентки будут в восторге. Чанёль довольно усмехается и салютует ему кисточкой с краской; цветные капли попадают ему на домашние брюки и дети весело хихикают, глядя на своего неуклюжего отца. – Папа не может быть учителем, – с нахальной усмешкой восклицает Чонин, ерзая на коленях у Бэкхёна. – Папа не носит галстуки и не разрешает нам есть конфеты! – Да-да! – поддакивает Сехун, вторая озорству брата. – Наши учителя в садике всегда носят галстуки и угощают нас рисовыми пирожками, сладкими-сладкими! – Вот отлично! – протестующе складывает руки на груди Чанёль, сдерживая обоюдный с Бэкхёном смех. – Кто-то сегодня останется еще и без сказки на ночь. Ребята округляют еще сонные глаза так, словно Рождество только что умерло вместе с разоблаченным Сантой, а затем с шумным топотом накидываются на него с двух сторон: – Папа, ты такой жестокий! – умоляют они невозможно. – Мы же шутим! Ты будешь самым лучшим в мире учителем, и у тебя самые лучшие в мире сказки! – Маленькие врунишки, – смеется Чанёль в смоляные пушистые макушки и целует детей, прежде чем те выбираются из душных объятий и возвращаются к своим занятиям. Преподавание никогда не входило в его список «кем я хочу стать, когда вырасту», но он всегда знал, что был наделен теми лидерскими качествами, которые и помогли ему однажды занять кресло руководителя в совершенно сопливом для этой должности возрасте. Он был хорош в организации и координировании; умел держать необходимую дистанцию и находить правильные слова, и вверенные ему люди всегда приходили только к нему за поиском мотивации. А потому он все чаще возвращался к мысли, что его любовь к людям и желание помочь смогут окупиться за кафедрой. Он знает, что не имея магистерской степени, он не сможет преподавать в крупнейших вузах, однако, когда его диплом и характеристики с прошлой работы попадают на стол к директору одной из элитных смешанных старших школ, Чанёль, не задумываясь, подписывает контракт. Официально он начнет преподавать в марте будущего года, чтобы успеть пройти необходимые тесты и экзамены. И когда он наконец получает будущий учебный план, он чувствует лишь одно – потерянный однажды контроль. Это лучшее чувство – чувствовать под ногами твердую почву, знать – впереди неизведанное и пугающее, но чертовски стоящее. В этот же вечер Чанёль приглашает Бэкхёна на ужин, и под звон бокалов Бэкхён заставляет его поклясться даже не смотреть в сторону хорошеньких молоденьких омег. Чанёль говорит ему, что он полнейший идиот, а затем крепко целует. – Ребята, а наш папа пойдет в школу вместе с вами, – говорит Бэкхён за воскресным завтраком. Мальчишки еще трогательно сонные, жмутся друг к другу и о чем-то тайно шепчутся. – С нами? – смеется Чонин. Чанёль улыбается в ответ и щелкает сына по курносому носу. – Нет, приятель, я буду классом старше. Хочешь еще тофу? – Папа будет учить взрослых деток математике, – Бэкхён прижимает к себе Сехуна и кормит его со своих палочек ненавистной морковью. – А когда мы вырастим, ты и нас будешь учить? – спрашивает Чонин, пытаясь через весь стол дотянуться до молока. – Может быть, – подмигивает ему Чанёль и уже хочет помочь с кувшинчиком молока, но вдруг его ладонь осторожно накрывает Бэкхён. – Что нужно сказать, Чонин? – серьезно спрашивает он, ловя виноватые широко распахнутые глаза. – Пожалуйста, – спустя секунду бормочет он и получает свое молоко. Чанёль жадно пьет воду, параллельно сверяясь со временем в учительской. У него есть еще ровно десять минут до начала первого урока – до старта новой карьеры. У него дрожат руки, и он не сможет застегнуть верхнюю пуговицу на пиджаке; сквозь окно он видит, как в аудиторию не спеша заходят ученики, о чем-то с упоением разговаривая и на ходу перебивая друг друга. Чанёль на мгновение закрывает глаза, дает себе паузу ровно в три секунды, а затем перекидывает через плечо рюкзак и заходит в аудиторию. Стараясь не обращать внимание на женский шепот за спиной, он размашисто пишет на доске свое имя, контактные координаты и название курса. Когда на часах стрелки бьют по десяти, он выдыхает и разворачивается к заинтересованной аудитории: – Доброе утро, – слегка повысив голос, произносит он, заставляя всех студентов обратить внимание лишь на себя. В памяти в одно мгновение проецируется собственный первый день; и сейчас, стоя на месте преподавателя, он понимает, насколько эта аудитория колоссальна и пугающе широка. – Мое имя Пак Чанёль, и в этом семестре я буду преподавать у вас экономику и факультативную статистику. И прежде чем мы начнем, я даю вам последнюю возможность сбежать из этого математического ада в соседний корпус, где, кажется, поют песни и танцуют танцы, – его голос звучит настолько ровно и сухо, что по аудитории разносится одобрительный тихий смех. – Ну что же, – Чанёль окатывает аудиторию серьезным взглядом, – Раз не хотите спасти себе жизнь, то давайте начинать. Неожиданно в кармане пиджака вибрирует телефон, Чанёль отходит к столу и невольно улыбается. Наставь им там всем двоек! Мы желаем тебе удачи! Чанёль открывает фото, где Бэкхён сидит за рулем, а на заднем сидении ребята в своей новой школьной форме машут ему в камеру. Подняв глаза на студентов, он видит, как те с улыбками шепчутся. – Итак, на доске вы видите мои контакты. На эту почту вы можете писать с любыми вопросами, связанными непосредственно с учебой. Теперь давайте поговорим о баллах за… Его телефон загорается снова. Ах этот очаровательно смущающийся профессор, который не выключает свой телефон на уроках. Чанёль мгновенно поднимает глаза и пробегается взглядом по аудитории, чтобы на одном из верхних этажей увидеть самодовольно улыбающегося Бэкхёна. – О баллах за семестр. Они будут складываться из посещений лекций и семинаров, выполнения домашних заданий и написания проверочных работ. В конце семестра вас будет ждать тест по изученному материалу и практическое задание, – Чанёль берет паузу, чтобы попытаться смыть свою по-идиотски счастливую улыбку. – Сегодняшняя наша лекция вводная, поэтому я расскажу вам, по каким учебникам мы будем заниматься… Студенты принимаются шуметь своими рюкзаками в поисках тетрадей и ручек, а Чанёль вырывает из пиджака телефон и строчит по кнопкам: Что ты здесь делаешь? Иди на работу. Он видит, как Бэкхён быстро читает и печатает ответ: Как же я счастлив, что мне экономику преподавал не профессор Пак, а иначе я бы и на тройку ее не вытянул. Чанёль не спеша диктует имя авторов и названия учебных материалов, выводит через проектор электронные учебники и внимательно следит за уткнувшимися в тетради ребятами. А затем смотрит на широко улыбающегося Бэкхёна и одними губами произносит: – Ты такой идиот. Но Бэкхёни лишь сильнее кусает губы и подмигивает ему: – Я тобой горжусь. Если бы Чанёлю вновь задали вопрос: «Какими событиями вы можете охарактеризовать свою жизнь?», он бы снова вспомнил о свадьбе, о рождении детей и о множестве семейных праздников. Он бы рассказал, что каждый этот день – переполненный сосуд счастья, что едва он вспоминает о каком-то из этих событий, улыбка мгновенно расцветает на его губах. Он бы обязательно сказал, что будет помнить эти события до последнего вздоха. Но помимо столь масштабного и колоссального, есть дни, что в глазах безликого прохожего – типичные двадцать четыре часа от утреннего подъема и до глубокого сна. Но для Чанёля эти дни – самые яркие стекла в калейдоскопе, что он умудрился однажды потерять: в такие дни они завтракают своей небольшой семьей на светлой уютной кухне вместе с их потрясающими детьми, которые однажды и навсегда изменили их жизни; по вечерам они все так же вместе желают им спокойной ночи и Сехун просит накрыть его одеялом, а потом еще долго гладит руки Бэкхёна, пока Чонин причмокивает губами у Чанёля на плече; день, когда они получают по почте приглашение на свадьбу Минсока и Чондэ, а потом долго и со вкусом ругают лучших друзей на чрезмерную скрытность. А однажды Бэкхён позвонил ему между лекций, его голос дрожал настолько невыносимо, что Чанёль схватился за ближайший стол, но в ответ услышал лишь «Тэхён звонил. У меня скоро появится племянник». Есть удивительные дни, когда Чанёль входит в школьное здание, и его подхватывает нескончаемый поток студентов, от которых исходит столько доброй энергии и желания жить, что Чанёль первые пару минут от лекций позволяет себе немного пошутить с аудиторией, а затем добавить искренности из личного человеческого. Есть редкие свидания и походы в кино, ужины с друзьями и прогулки в парке, вылазки к родителям и разговоры о грандиозных переменах – семейных пополнениях и карьерных лестницах. И сейчас, через плечо оглядываясь назад, Чанёль понимает – необходимый баланс найден. И оно определенно того стоило.