Ты возьмёшь меня на побережье?

Две недели, три дня и одна ночь. Ровно столько Ньют был в ловушке времени. Семьдесят лет, просочившихся сквозь его пальцы, — и всё из-за какого-то древнего артефакта, принесённого Нюхлем в чемодан после очередной вылазки. Профессор Дамблдор старался. Он искал помощи у коллег, друзей, знакомых и книг. А Ньют сгорал от нетерпения, боли и страха. Кто оставался в живых — ну или хотя бы в своём уме — после такого путешествия? Наверняка, никто, раз величайшие магические умы не были в силах помочь обычному магозоологу из двадцатых годов. Парень снова сухо вздыхал, затягивая тонкий чёрный галстук у себя на шее перед очередным учебным днём, преподавая Уход за магическими существами у начальных курсов. Более с его репутацией неудачника ему и доверить не могли, усмехался про себя сам Ньют. Пожалуй, первую неделю был только страх. Он боялся учеников, того, как ребята воспримут внезапно свалившегося им на голову в середине учебного года неуклюжего, прихрамывающего профессора. Он боялся, что не все существа смогут пережить временной скачок, внимание детей и его собственное беспокойство. Меньше всего его страшило, пожалуй, то, что он сам может до конца своей жизни тут застрять. Иногда ему даже нравилось в этом времени. Маги, казалось, тут продвинулись в гуманном отношении к волшебным зверям, правда, забыв о таковом в плане окружающих людей. Неделя и сутки. Ровно столько Ньют, восседая на табуретке с краю преподавательского стола за завтраком, бросал невольные взгляды в сторону Когтевранского стола, не смея задерживать зрительный контакт с ней больше чем на секунду. И так каждые минуту, десять, четверть часа — пока она не подхватит на руки учебники и не пойдёт на занятия, едва взмахнув подолом юбки тем самым привычным движением, которое раньше вызывало неровную улыбку на губах парня. Сейчас оно лишь вызывало больно застрявший комок в горле, невидящий взгляд, направленный в тарелку с овсяной кашей, и мысли на век назад. Он давно уже боялся представлять её; закрыв глаза, он проходил мимо колдографии Литы Лестрейндж. Девушки, которая делила с ним беседу на завтраке, знания о своих животных в обед и мечты на ужин. Странно, но он не жмурился, когда мимо проходил её призрак — пятикурсница с факультета Когтевран. Пять дней и, кажется, один вечер. Ровно столько времени назад она впервые поздоровалась с ним, с преподавателем, о котором так много судачили старшекурсницы, найдя магозоолога очень милым. Сам Ньют считал, что в них резко проснулся материнский инстинкт, ведь кроме жалости он ничего более не мог вызывать своими дёрганными движениями, чуть сгорбленной спиной, хромой походкой и лицом, усыпанным каскадом веснушек. Он лишь неуверенно улыбнулся девушке и кивнул, слушая недовольный писк прячущегося в кармане жилета Пикета. Два дня. Ровно сорок восемь часов назад он, как дежурный профессор, обходил коридоры Хогвартса, отправляя всё ещё бодрствующих учеников по гостиным. Дни его дежурства были буквально отмечены красным цветом в календарях хулиганов, ведь Скамандер не умел наказывать. Тогда он и поймал одиноко стоящую когтевранку у одного из портретов на стене четвёртого этажа. Кажется, это был эпизод из какой-то сказки Барда Бидля. Ему их читали в детстве родители, и то, заинтересовать его смогла лишь повесть о Зайчихе-Шутихе, причём только названием. Девушка, вздрогнув, обернулась, услышав шаркающий звук приближающихся шагов. В такие моменты он мечтал научиться ходить очень-очень тихо снова, ибо волнение пересилило все зоологические способности маскировки. На её испуганный взгляд Ньют лишь улыбнулся уголками губ, останавливаясь напротив притянувшей внимание студентки картины. -Она красивая, — просто произнёс он, стараясь не обернуться и не добавить «Да, Лита?». Мысль о том, что он чуть не произнёс это вслух, болезненно закусив щеку с внутренней стороны, больно впилась в его разум, оставляя рану с опухолью печали и такими побочными эффектами, как слёзы. Когтевранка удивлённо выдохнула, чуть отступив на шаг, совсем не ожидая его слов. Она нервно сглотнула, словно пойманный на месте преступления воришка, оцепенев. Тонкие ладони сжались в кулачки на оборках мантии, и только тогда она посмела кивнуть. -Тебя как зовут? — и зловещее имя, начинающееся с той же буквы, что и слово «любовь», чуть не сорвалось с его обветренных губ. Чуть осмелев, девушка подняла на него свои тёмно-охристые глаза и произнесла: -Диана Фельшеринов. Неужто ошибся?.. Чуть покачиваясь на ногах взад-вперёд, Ньют сцепил руки в замок у себя за спиной, поспешно кивнув ей, не сводя глаз с лица колдовавшего волшебника на картине. Молчание длилось слишком долго. Не так он представлял первый разговор с реинкарнацией его… Неужели возлюбленной? Он чуть наклонил голову вбок, взглядом охватывая цвет шоколадных волос, заплетённых в две косы, оголённый участок светлой кожи у воротника, чуть приоткрывшиеся губы и взгляд, внимательно изучающий его в ответ. -У меня такое чувство дежавю, — осторожно начала Диана, отведя взгляд в сторону на вдохе и шаркнув ножкой в чёрной туфельке на выдохе, — будто я вас где-то видела. У Скамандера спёрло дыхание, он несмело прикусил губу, корпусом повернувшись к ней, чтобы едва осознать, как расширились его зрачки при виде родинки у основания шеи. -Правда? -Да, — протянула девушка, задерживаясь взглядом на пыльном полу коридора. -И где же? В окружающей тишине, казалось, слышны были лишь нервные удары каблучка туфельки о каменный пол да шорох его мантии, когда Ньют пропустил свои волосы сквозь пальцы. Это определённо был неудобный разговор для девушки. -В старом дневнике бабушки была колдография с одним юношей, — она подбирала по возможности самые нейтральные слова, — Я сейчас не припомню его имени, нет… Но, кажется, это был её самый близкий друг. Вы не представляете, как похожи на него, это просто поразительно! Это..Это… Простите, — затараторила Диана, посчитав, что она взболтнула лишнего. Её зрачки, словно булавки, были едва различимы на бархатном фоне радужки. -А как… — парень облизнул губы, потирая большим пальцем указательный, — Как звали твою бабушку? — Он с надеждой взглянул на девушку. -Лита Лестрейндж, — просто бросила Диана, — Она моя двоюродная бабушка. Но в семье её явно недолюбливали, кажется, из-за того самого волшебника в дневнике. Она умерла в восемнадцать от чахотки, ей даже не назначили врача. Ужасные были порядки в то время, я до сих пор рыдаю, перечитывая так и неотправленное последнее письмо без адреса. Она с кем-то делила свои мечты и… И я не знаю, зачем я вообще вам это всё рассказываю, я просто… Мне некому об этом поделиться, — она вздрогнула, увидев, как профессор улыбнулся. — Извините, я лучше пойду. — Конечно, в её глазах были страх и волнение. Ибо это была не просто улыбка — это была грусть, натянувшая губы в попытке сокрыть себя и непрошенные побочные эффекты. Подол чёрно-синей мантии скрылся за углом, как та часть его жизни в прошлом. Нет, не часть — как вся его жизнь. Чуть выступающий подбородок мага начал дёргаться, как случалось всегда, когда Ньют был готов расплакаться, как в детстве. Сетка морщинок углубилась в уголках его глаз, скула подрагивала, а дышать становилось труднее — его грудная клетка содрогалась от потока слёз и лишней порции заглатываемого в попытках успокоиться воздуха. Он припал к стене, щекой ощущая её отрезвляющий холод и царапающую поверхность. Золотистые брови нахмурились, он пару раз шмыгнул носом, тыльной стороной ладони стирая дорожки набежавших слёз. В его баночке не хватало последней мечты, завёрнутой оригами в звёздочку, а в её — целой вечности. Мужчина на портрете лишь горько взглянул на рыдающего парня, неодобрительно покачав головой. Сутки, двадцать три часа и двадцать минут. Он обнаружил себя стоящим, пошатываясь, у стола в своём чемодане. Странно, раньше это не казалось абсурдом. Его нос был заложен, он совсем не чуял запаха окружающих его волшебных трав, пыльных книг и шерсти животных. Маленький зелёный Пикет старался обнять его, что не позволяли сделать крохотные размеры. Существо готово было само разрыдаться, слыша всхлипы своего хозяина, своего единственного друга. Но Ньют, как бы он не был привязан к своим зверям, не замечал ни этого, ни того, что иссиня-чёрный Нюхль предлагал ему какую-то брошку, самую любимую, лишь бы успокоить Скамандера. Но не это нужно было магу. Трясущимися руками он открыл скрипучую дверцу деревянного шкафчика, сдул слой пыли и липкой паутины со стеклянной баночки, аккуратно спустив на пол паучка. Через мгновение он уже порывисто откупоривал широкую пробку. «…-Будешь присылать мне свои мечты — заветные и не очень, — чтобы однажды я смог исполнить их все? — Сквозь улыбку крикнул Ньтон, подхваченный за руки печально смотрящей на него Литой. -Только если ты пообещаешь не забывать делиться своими, — крайнее слово съел гудок паровоза, оповещавший об отправлении. Это была последняя их встреча» Обтерев влажные от слёз и испарины на лбу руки о штаны, он развернул одну заветную звёздочку, усевшись на колени, прямо на пол, и сердце его больно ухнуло, заставив парня завыть вслух, до крови закусив нижнюю губу. Пелена влаги перед глазами едва давала прочесть давно позабытый почерк с завитушками на буквах «Y» и «W». «Ты хочешь на побережье, Ньют? Наверное, не все туда хотят, но именно там я впервые влюбилась, приняв из твоих рук рожок мороженого. Возьмёшь меня к себе?» Судорожный всхлип сорвался с его слишком растянутых непропорциональных губ, а бумажка выпала из рук, когда он вспомнил и родительский дом на обрыве у Ирландского моря, и вечно гулявшую рядом бледную улыбчивую девочку в старом чёрном платье, собиравшую всякие сорняки, чтобы сделать хоть какой-то венок в этом пустынном месте, и то сливочное мороженное, приготовленное матерью, и сотни улыбок, мимолётно пойманных во время воображаемых исследований. Он тоже влюбился на побережье, и любовь впиталась в его сухую кожу вместе с морской солью и сотней колючек в траве.