Разговор о боге после минета

      – Еще... Еще, еще, еще, еще... А-а-ы-ы, блядь!       Матвей сгреб Дэна за волосы и ожесточенно двинул бедрами, толкаясь в его восхитительно мокрый рот. Минеты он любил трепетно и самозабвенно, почитая их более всех остальных постельных развлечений. Оральный секс раскрылся перед Матвеем невероятной Страной чудес, двусмысленные колдовские таинства которой так и не смогли когда-то постичь наглотавшаяся лауданума Алиса и терзаемая латентной стадией вызревающей сексуальности и нерастраченными материнскими инстинктами Венди. А тайный путь в этот дивный край указал именно Дэн.       Всякий раз когда Даниэль отсасывал, губы его становились удивительно горячими и мягкими и наливались ярким алым цветом, отчего казалось, будто они накрашены помадой. Матвей до последнего старался неотрывно смотреть на эти волшебные губы, пока удовольствие не становилось настолько запредельным, что фокусировать взгляд уже не получалось. Кончив же, он неизменно притягивал Дэна к себе, чтобы вцепиться в них поцелуем, смять, проламываясь в его рот уже не членом, а языком. И если тот не успевал проглотить или выплюнуть сперму, она перемешивалась с их слюной, живописно размазывалась по подбородкам и даже капала на грудь. Лишь исполнив этот непременный ритуал восторженного поклонения ключу, открывающему путь в Страну чудес, Матвей счастливо отваливался, переводя дыхание и раскинув в стороны руки и ноги. Этот раз не стал исключением.       – Обкончавшаяся каракатица, – резюмировал Дэн, когда Матвей отлип от него.       Он хлопнул парня по животу раскрытой ладонью и отправился умываться. Матвей вяло лягнулся в ответ, не столько желая ударить, сколько давая понять, что просто так оскорблений не спустит. Говорить не хотелось, надевать трусы со штанами – тоже. Было слишком хорошо, и проходящую эйфорию хотелось растянуть за счет неподвижности.       – Вставай, вставай! – повторил Дэн, заметив, что Матвей не намерен шевелиться. – Хотел я первой сегодня съесть облатку¹, но, видно, не судьба. Пойдем, пора за стол садиться, звезда уже высоко, да и тебе, наверное, есть хочется.       Сам Матье весь день ничего не ел и возился, сооружая праздничный ужин. Именно с кухни его и похитил Матвей, в очередной раз возжаждавший Страны чудес. Поэтому первым, что попало в рот Дэну после сочельника, был вовсе не рождественский хлеб. Но тот, похоже, не слишком переживал по поводу такого нарушения традиций.       – Скажи что-нибудь красивое, и я встану.       – Lève-toi, paresseux cochon!² – ласково пропел Дэн и скрылся в ванной.       Кто ж не мечтает потрахаться с чувственными ребятами из страны круассанов и Эйфелевой башни? Такой шанс вряд ли упустят и огненно-страстные испанцы, и пофигистично-отрешенные финны, и стыдливо-извращенные японцы. Французов хотят трахать все нации. А уж если эти французы носят имя Даниэль Матье...       Когда Дэн произносил свою фамилию на родной лад, словно в поцелуе вытягивая губы в конце слова и с мурлыкающим придыханием выводя последнюю букву, получалось чувственно-блядское «Матьё-о». От одного только звучания уже можно было обкончаться насмерть. Имя же самого Матвея Гордынского привносило в это волнующее и утонченное куртизанское созвучие мелодику пулеметной очереди, выпущенной революционерами-пролетариями над оркестровой ямой в разгар концерта. И в некоторой степени он даже гордился такой фонетической контрастностью.       Самое французское из всех возможных имя, фамилия легендарной эстрадной дивы, восхитительный след родного акцента, так и не исчезнувший из речи, симпатичное улыбчивое лицо и любовь к сексу во всем его разнообразии... Нарочно не придумаешь! Перед столь роковым сочетанием личностных качеств, наверное, спасовал бы даже идейный и живущий по пацанским понятиям русский гомофоб. Разумеется, у подогретого вином (тоже, мать его, французское, хоть и разлито в Тверской области!) и бисексуального Матвея не было ни единого шанса устоять перед напористым обаянием этого обрусевшего голубого шевалье.       Поэтому, спустя каких-то три часа после знакомства на дружеской пьянке, они, даже не успевшие запомнить имена друг друга, заперлись в ванной, где страстно целовались взасос и лапали друг друга. С трудом отлипнув от губ Матвея, для чего пришлось толкнуть его в грудь, Дэн медленно и красиво, точно собирался делать предложение руки и сердца, опустился на одно колено перед ним, расстегнул ширинку на джинсах и стянул их до середины бедра. У Гордынского даже перехватило дыхание от подобной торжественности. А парень улыбнулся, рассмотрев, с чем предстоит иметь дело, неспешным, исполненным запредельно пошлого достоинства жестом по очереди облизал яйца Матвея и втянул в рот его взбодрившийся сверх всякой меры член.       В тот миг пали покровы, небо, обклеенное смеющимися алмазами, раскрылось перед Гордынским во всей своей блистательной красоте, а впереди манящим призраком возник образ Страны чудес, ключ к которой только что вверили ему в руки. Вернее, на член. Таинство, колдовство, откровение, межмировое причастие – вот что происходило на стоптанном пластиковом коврике за закрытой дверью ванной. Матвей старался не орать в полный голос и зажимал себе рот рукой, отчего получался какой-то сдавленный скулеж. Меж тем алмазы зашлись сиянием, небо взбухло, запульсировало, разрослось до размеров вселенной, откуда-то сбоку обрушилось на него – и явилось чудо. А Даниэль приподнялся, опершись о бортик обшарпанной ванны, и с истинно французской утонченностью сплюнул в нее.       Небо еще качало Матвея в своих сверкающе-алмазных объятиях, когда Дэн заставил его повернуться спиной и выгнуться. После этого, основательно вымазав парня найденным в шкафчике для умывальных принадлежностей кремом, Матье натянул влажно чпокнувший презерватив, который, как оказалось, загодя положил в карман, и трахнул его в задницу. Гордынский был анальным девственником и не слишком-то хотел это менять, но все равно безропотно подчинился. Бόльшая часть его сознания до сих пор пребывала в Стране чудес, неотделимая от нее и растворенная среди добродушно ухмыляющейся алмазной синевы. Той же малости, что отказалась покинуть мир стоптанного коврика для душа, не хватило для активного сопротивления. Да и могло ли оно вообще быть, это активное сопротивление?.. Матвей сомневался.       Наутро же, едва проснувшись, Гордынский сразу отправился в соседнюю комнату и растолкал еще дрыхнувшего Дэна. Не стесняясь похмельных и косящих в разные стороны взглядов присутствующих, он присел на край дивана, взял Матье за руку и без обиняков признался ему в любви, заявляя таким образом свое непреложное и единоличное право на этого прекрасного шевалье. Кто-то вяло зааплодировал...       От этих воспоминаний обласканный совсем недавно член все равно эрективно дернулся, вновь требуя к себе внимания. Но с кухни доносились настолько волшебные запахи, что игнорировать их было невозможно. Похоть и обжорство вступили в жестокое противостояние, и второй смертный грех победил. Матвей натянул свои старенькие домашние джинсы и, влекомый запахами вкусного праздника, пошлепал на кухню, где все было готово для встречи Рождества.       Истинно французской чертой Даниэля была любовь питаться не только вкусно, но и красиво. Ее не смогли искоренить ни суровые реалии студенческого общежития, в котором Дэн прожил два года, ни пьяные вписки, ни скабрезности Матвея. Поэтому он тратил немало времени, чтобы эстетично оформить то, что вскоре должно было провалиться в его желудок. Не прошедшая фэйс-контроль еда Дэном брезгливо отвергалась. Вот и сейчас на столе расположилась такая красота, что ее было даже жалко есть. На парадной золотистой скатерти томилась восхитительная индейка с каштанами, а рядом с ней в корзиночке лежали те самые облатки, до которых не успел добраться Дэн. Именно вокруг них и строился весь пищевой натюрморт. Огоньки зажженных свечек поблескивали на стенках пока еще не наполненных бокалов, манили к себе таинственно прикрытые крышками салатницы, художественно и аккуратно расположились на широком блюде порезанные фрукты, а белые, до скрипа намытые тарелки, выставляли на всеобщее обозрение свою фарфоровую пустоту и смотрелись едва ли не укоризненно на фоне всего этого изобилия. Матье, завершая свою сервировочную композицию, теперь каким-то хитрым образом складывал салфетки.       – Охренеть... – только и произнес Матвей, усаживаясь за стол. – У нас это, конечно, не приветствуется, но я все равно найду способ и женюсь на тебе.       Дэн, расположившийся напротив него, улыбнулся, явно польщенный таким обещанием, с тихим хлопком сомкнул ладони и прикрыл глаза, читая про себя короткую молитву. Поразительной на фоне всего остального чертой этого человека было то, что он являлся еще и добронравным истово верующим католиком.       Гордынский же, наоборот, был идейным атеистом и в штыки воспринимал всех, кто пытался оспорить эту его гражданскую позицию. Но Дэн даже не пытался повлиять на убеждения своего возлюбленного или как-то ущемить его права безбожника. Он не развешивал по квартире иконы, библию и молитвенник хранил спрятанными в ящик стола, скрывал крестик под одеждой, не пытался доказать существование бога и обратить Матвея в свою веру и весело общался в видеочате с друзьями-буддистами из Индии. Матвей даже не подозревал о вероисповедании своего шевалье, пока тот однажды не рассказал со смехом, как едва не подавился вином во время евхаристии. Вопиющий образец чистой и непогрешимой толерантности. Но при всей своей терпимости он не позволял Гордынскому даже на миллиметр пошатнуть собственные убеждения. Однако тот не сдавался.       – Ты молишься после того, как у тебя во рту побывал чужой хер?       – Почему бы и нет, – пожал плечами Дэн, разламывая облатку и протягивая Гордынскому половину. – Кому от этого станет хуже?       – Бля, чувак, ты это серьезно? – Матвей, которому в очередной раз вожжа попала под хвост, даже не донес до рта кусок политой соусом индейки. – В чем тут прикол? Ты ж гей! А Содом из-за таких, как мы, схлопнулся в свое время, причем исключительно по воле божьей. Думаешь, тебе поблажку сделают? Ты же все равно грешник, раз со мной трахаешься, и никакого рая тебе не светит. Зачем тогда все эти молитвы разводить?       – И что ты мне предлагаешь делать? – вопросительно приподнял брови Дэн. – Пуститься во все тяжкие и плюнуть на остальные законы и заповеди из-за этого? Знаешь, вас, русских, вечно губит эта вот категоричность. Вы считаете, что жизнь состоит только из черного и белого, и никаких других оттенков в ней нет. И с религией то же самое. Если один раз согрешил, то надо непременно феерично налажать и по всем остальным статьям, а после с треском сверзиться в ад без надежды на прощение и спасение. Я был в ужасе, когда пришел в православный храм и увидел каких-то безумных бабок в платках, которые едва не избили ребенка за то, что он неправильно перекрестился. А потом еще адом ему грозили. Никаких компромиссов – только хардкор! Так нельзя. Почему вы не даете никому права на ошибку? Гибче надо быть, а вы какие-то идеалы ищете, где абсолютно все правильно.       – Да я не про это говорю, – помотал головой Матвей, не купившийся на очевидную провокацию с верующими на всю голову бабками, которых ненавидел всей душой. – При чем тут бабки и дети! Я самой вашей веры не понимаю. Зачем она нужна? Она бесполезна, у нее нет материального обоснования, а этику и мораль от религии давно уже отделили, и за нравственностью есть кому следить. Человек может сам все для себя решить и жить своим умом без высшей подсказки. Может сам творить свою судьбу и жить безо всяких божьих заповедей и невнятных обещаний вечного блаженства, которые хрен пойми когда сбудутся и сбудутся ли вообще. Вот я, например, тружусь, деньги зарабатываю, живу по закону и точно знаю, что мое счастье зависит только от меня. А вера ваша что? Где доказательства, что тебе после смерти воздастся по делам? Кто подтвердит, что на небе сидит добрый дядя и тебя впишет в рай за хорошее поведение и вообще хоть что-то для тебя сделает? Получается как с Дедом Морозом, но только херово и мутно. Дед Мороз, если ты был хорошим мальчиком, тебе положит под елку классный подарок, ну а с верой это не прокатывает. Потому что ты можешь вылезти вон из шкуры, быть самым хорошим на свете мальчиком, но в результате тебе либо не дадут ничего, либо положат под елку коробку с говном. И тебе придется благоговейно вымазать этим говном рожу, при этом горячо благодаря за подарок, потому что его с неба спустили, а значит, это божья милость. Никаких гарантий! Даже в библии такое было с этим мужиком, который, как его там...       – Иов, видимо, – подсказал Даниэль, не особо скрывая желчные интонации в голосе.       На протяжении всей этой тирады он не перебивал Гордынского, а спокойно жевал индейку и салатик, запивая их небольшими глотками вина, и даже слегка улыбался. Казалось, его совершенно не смущало то, что воинствующий атеист своими крамольными речами пытается испортить один из самых главных праздников в году.       – Точно, Иов! – Матвей не расслышал ехидства, прозвучавшего в голосе Матье, и вдохновенно продолжал: – Он верил, всей душой, был праведником, и чем все кончилось? Говном под елкой! Самым что ни на есть элементарным говном, когда у него убили всю семью, пустили по ветру богатства и оставили больным да нищим и потерявшим все. Нахрена тогда вся эта вера, если бог такое делает? В чем тот человек был виноват, раз его так наказали?       – Любите же вы все приводить этот отрывок, не разобравшись в нем вовсе и даже не дочитав до конца... Но это даже хорошо, что ты про него заговорил, я попробую на примере все объяснить, – Дэн отложил вилку и прошелся по краю губ салфеткой, стирая несуществующие крошки еды. – Для начала, погибли только дети Иова, а его жена осталась жива, равно как и друзья – внимательнее читать надо, прежде чем в спор лезть. Про это даже в Википедии написано, между прочим. Но это мелочи, а главное – в другом. Знаешь, в книге Иова вся суть веры и передается, причем, именно такой, как я ее вижу. Ты прав, я не могу доказать веру, как доказывают какие-то теоремы, так что почти наверняка проиграю в споре любому скептику вроде тебя. Но... – Дэн помолчал, видимо, прикидывая, как оформить свою мысль, чтобы она стала более понятной. – Понимаешь, вера тем и отличается от знания, что не приемлет никаких доказательств. Их вообще быть не должно, иначе и веры не останется! Если ты спланируешь и докажешь чудо, оно перестанет им быть. В него просто надо поверить.       – Значит, ты велишь мне просто тупо поверить в этого вашего бога с его чудесами и не сметь требовать никаких доказательств? – издевательски перебил Матвей.       – Не велю, потому что насильно такое не привьешь, – Дэна было не так-то просто подловить. – К этому ты должен прийти сам и сделать свой выбор. Вера не терпит принуждения, не требует доказательств и подтверждений своей истинности. Это порыв, стремление, постоянная надежда на чудо. Я верю, что Бог любит меня, каким бы я ни был, верю, что чудо произойдет, и это постоянное предчувствие делает меня счастливым. Счастье через стремление к нему – вот что для меня суть веры. Я по доброй воле выбрал именно этот путь, по доброй же воле отказался от занудного поиска доказательств, потому что принял все на веру, и этого оказалось достаточно. Так же обездоленный и больной Иов сделал выбор и продолжал почитать Бога, несмотря на свои страдания и призывы хулить его. За веру и терпение, кстати, Бог вознаградил его чудом, вернув и приумножив все отнятое. Но до этого момента многие, да и ты в том числе, почему-то не дочитали и совершенно не поняли суть книги Иова. Я мог бы попытаться ее раскрыть, но для этого нужно не выцеплять из библии обрывки, как это делаешь ты, а смотреть все в целом. Так что давай не будем лезть в глубины теологии, потому что я ее знаю лучше тебя, и спор будет заранее нечестным. Не хочу ругаться с тобой в Рождество. Возьми лучше еще мяса. Вина тебе долить?       Матвей со стыдом понял, что в этот раз его разделали подчистую. Хитрец Матье свел все к определению субъективного счастья, а пытаться оспаривать его стал бы только полный идиот. Но свел удивительно ловко и изящно, так, что даже особой обиды при этом не ощущалось. Оставалось только достойно признать свое поражение.       – Ну, так уж и быть, не будем лезть, – Матвей пододвинул тарелку, чтобы Дэну не пришлось тянуться через весь стол, кладя добавку. – Раз у тебя сейчас такой праздник, то пока оставлю тему. Но учти, мы к ней еще вернемся!       – Обязательно! – Дэн улыбнулся так тепло, что у Гордынского жарко кольнуло где-то в районе сердца. – Но не сегодня. Сегодня мне хочется любви, такой, чтобы никакие слова были не нужны. И чур ты будешь сверху! Так что много не ешь, а то тяжело будет стараться на полный желудок.       – Эксплуататор. И за что только я тебя такого люблю... – вздохнул Матвей.       Отказать своему прекрасному голубому шевалье он, как обычно, был не в силах. _________       ¹ Облатка, она же рождественский хлеб – традиционное рождественское блюдо, похожее на пресную вафлю или тонкое печенье. Как правило, именно с преломления и разделения между семьей облаток начинается рождественское застолье.       ² Lève-toi, paresseux cochon! (фр.) – Вставай, ленивая свинья!