Осколки тебя

- Дело об убийстве Манфредом вон Кармой господина Грегори Эджворта переносится на следующий день. Остался лишь один нерешенный вопрос. Суд постановляет подсудимого, Майлза Эджворта... Присяжные затаили дыхание. - Невиновным. Зал взрывается аплодисментами, криками и свистом, как на трибунах во время скачек, и со всех сторон сыпятся разноцветные конфетти, которые наверняка нарезал какой-нибудь несчастный детектив. Майя присоединяется ко всеобщей радости, выкрикивая: "Ник, мы победили! Ник!" - и вот уже они сцепляются с Ларри, так быстро оказавшимся рядом, обнимаются и скачут на месте, как малые дети. Даже я не могу сдержать своего торжества и пробираюсь сквозь разноцветные бумажные снежинки к своему подзащитному, все еще стоящему за кафедрой. - Майлз, все закончилось! - перемахиваю через ограду, вставая рядом с ним, кладу руку на плечо. - Мы не просто выиграли, но узнали правду. Ты не виноват в инциденте. Эджворт оборачивается ко мне. Он выглядит... Опустошенным. На его лице нет и капли радости, он продолжает смотреть прямо перед собой, в никуда, позволяя блестящим конфетти опадать на его плечи и застревать в волосах, как крошечные осенние листья. Почему-то мне кажется, что с таким видом он вот-вот может расплакаться, но его глаза совершенно сухие и не выражают ничего. - Майлз?.. Тяну его за плечо, заставляя повернуться к себе. И он поворачивается, медленно поднимая взгляд на меня и спрашивая: - Что мне теперь делать, Райт? Не знаю почему, но я обнимаю его. Ехать на велосипеде двум взрослым людям немного проблематично, но я уверенно справляюсь с этой задачей. Упрямо качу по совершенно пустой велосипедной дорожке, тьму которой разгоняют лишь фонари каждые два метра. Майлз вместе со мной, на багажнике. Он крепко держится за меня, и я чувствую необычайный холод его рук даже сквозь рубашку. Он практически не говорил с оглашения вердикта. - О чем ты говоришь? - я удивленно смотрю на друга. - Конечно же, возвращаться домой и наконец отсыпаться в своей мягкой уютной постели! Уверен, ты нормально не спал с тех пор, как тебя взяли под арест... - Я не могу. И я тоже молчу, не зная, что говорить в подобной ситуации и стараясь сосредоточиться на дороге, чтобы не свалиться вместе со своим пассажиром в ближайшую канаву. Вокруг, как море светлячков, сверкают капли дождя, отражающие свет фонарей. Как будто огромный звездопад вокруг, символизирующий не то конец старого мира, не то начало нового. Майлз убирает одну руку, поправляя мой пиджак, накинутый на его голову от дождя. Цепь трещит от торопливой езды, как пулеметная очередь, но вместе со звуком разбивающихся об асфальт капель это похоже скорее на странную симфонию. Я достаточно сообразителен для того, чтобы увидеть хорошо замаскировавшегося убийцу, но слова Эджворта доходят до меня не сразу. Я хватаю его за запястье, намереваясь что-то сказать, что-то вроде вдохновляющей речи, но тут же пресекаю эту попытку. Верно, я бы тоже не стал возвращаться домой в его ситуации. Наверняка все там полно сейчас болезненных воспоминаний. Теперь не только об отце, но и о его убийце. Обо всех бессонных ночах и совершенных ошибках. Уверен, у Майлза большой дом и ужасно огромная кровать, и я бы при всем этом чувствовал себя просто отвратительно - один, в этих холодных стенах. Вместо предполагаемой речи я мягко сжимаю его руку, снова привлекая внимание, и тихо говорю: - Идем. Он просто кивает в ответ, даже не спрашивая, куда. Страдалец-велосипед остается уныло ждать меня под крышей стоянки, надежно прицепленный к ограде. Увы, в подобном мокром состоянии его не следует затаскивать в дом. Я все не позволяю Майлзу отдалиться и веду его, утягивая за рукав пиджака, подальше от дождя, сырости и грязи. Помещение кажется высохшим по сравнению с улицей, пыльным и обезвоженным, как губка, слишком долго пролежавшая на солнце. Помня о лифтах, мы с Эджвортом поднимаемся по лестнице, пусть и на седьмой этаж. Я открываю дверь, пропуская его вперед и включая свет. Он продолжает молчать и не смотрит по сторонам, оставляя обувь у входа, а мой мокрый пиджак на вешалке, позволяя крупным каплям стекать вниз, с громким звоном скапливаясь в холодную лужицу на полу. Усадив Майлза на диван, я включаю лампы в той части комнаты, что является кухней, и быстро завариваю нам горячий чай. К моему возвращению он едва ли меняет положение. Мы пьем в полутьме, освещенные отчасти лишь едва доходящими сюда лучами с кухни. Тень падает на лицо моего друга, но я вижу, что он все еще выглядит совершенно пустым. - Сколько ошибок я совершил... Голос Майлза такой же сухой, как лестничная клетка, когда за стенами стучит дождь. Как будто солнцем из него выжгло всю влагу. Он был совершенно не против, когда вскоре я провел его в спальню и кивком указал на собственную кровать. Все-таки моя квартира слишком маленькая для комнаты для гостей. Его вещи на стуле сложены аккуратно, как будто только что принесены какой-нибудь служанкой из химчистки или даже прямиком из магазина. Складочка к складочке, шов к шву - можно подавать как пример опрятности. Я сижу на краю, боясь пошевелиться и потревожить его сон. А он наконец заснул, что не может не радовать. Дыхание с тихим шипением вырывается из его легких, а руки сложены на подушке перед головой, словно стараясь ее закрыть. Ему что-то снится, что-то, что заставляет его содрогнуться всем телом, утыкаясь лицом в ладони, а глубокий вдох сорваться на короткий выдох. В этот момент я просто беру одну из его рук в свои и склоняюсь вперед, закрывая его от забытого в другой комнате света, проникающего в дверной проем. Он сжимает мои пальцы, как утопающий соломинку, но это успокаивает его. Кошмар проходит мимо, и, признаюсь честно, никогда прежде я не видел Майлза таким умиротворенным. Настолько умиротворенным, что не могу удержаться и не оставить на тыльной стороне его ладони легкий поцелуй. Всего на мгновение мне показалось, что он улыбнулся. Проснувшись, первым делом я ворочаюсь и чувствую, как что-то едва не спадает с моих плеч. Инстинктивно схватив это и заставив себя открыть глаза, поначалу я вижу лишь много красного прямо перед своим лицом. И только потом до меня доходит, что это пиджак Эджворта, которым я был бережно укрыт. Занимается рассвет, заполняя комнату ярким оранжевым светом. Кажется, будто, пройдя через стекло, он стал жидким, заполнил все помещение, как апельсиновым соком или не крепким чаем. Или лавой. Все буквально тонет в этом золоте, и кажется, будто мне не хватает кислорода и я вот-вот пойду ко дну. Каждый сантиметр небрежно откинутого одеяла передо мной кажется горящим, а по руке разливается огненного цвета ожог, грозясь сжечь всего меня. Он стоит у окна, привычным жестом сложив перед собой руки. Вместо костюма на нем моя старая рубашка, которую я надеваю лишь дома. Светлые волосы, светлая кожа, светлая одежда - все это сливается с рассветом, и Майлз кажется не больше, чем статуей, отлитой из золота и по нелепой ошибке поставленной в моей комнате. - Ты прав, я давно нормально не спал. Лет десять уж точно. Я поднимаюсь, позволяя пиджаку с глухим шелестом сползти на пол, и улыбаюсь этому нелепому золотому идолу. Он кивает, и уголки его губ слегка приподнимаются в ответ на мою улыбку. Подобным образом мы живем больше недели. Практически не разговаривая. Нам достаточно зрительного контакта. Я не считаю нужным говорить Майлзу возвращаться к себе домой, а он не начинает этот разговор. Он носит мои вещи. Он пьет мой чай и обедает вместе со мной. Спит в моей кровати. В ответ он позволяет мне понемногу собирать осколки себя, сотни крупных и совсем крошечных деталек, разлетевшихся от жесткого падения. Неправильно собранная ваза, пошатнувшаяся от землетрясения и обреченная быть разбитой. Неправильно сложившаяся судьба одного мальчика, обеспеченная неправильным человеком и обреченная быть уничтоженной. И заботливые руки близкого человека, собирающего все это, но переворачивающего кусочки так, чтобы создать что-то совершенно новое. - Я был наивен и посчитал, что вон Карма подходит не просто на роль отца. На роль идола. Он всегда говорит мало. Но его слова - они значат многое. - Я считал, что он спас меня. Кружка с чаем в моих руках уже давно остыла, как и сам чай. - Старался найти себе утешение в подражании ему. Печенье крошится в руках от того, сколько оно пролежало на блюде. - Глупо, не так ли? Но я тяну время, лишь бы собрать больше осколков. Майлз садится на кровати рядом со мной, небрежным движением поправив воротник свитера. Свет настольной лампы выхватывает из тьмы его глаза. Раньше я сказал бы, что они цвета стали. Стали острого ножа, которым он готов ударить каждого, кто попытается заглянуть к нему в душу - которым не раз он ранил и меня. Я воспринимал удары этого ножа как должное. Сейчас я понимаю, что ошибался. Они цвета чистого серебра. Две расплавленные серебрянные монеты, которые были залиты в его глаза, плещутся теперь от малейшего движения, грозясь вылиться и навсегда застыть в форме сюрреалистических скульптур. - Ты просто волшебник, Феникс Райт. Он забирается под одеяло, которое теперь является единственным барьером между нами, и подкладывает одну руку под голову, вторую расположив рядом с моей ладонью. - Никогда бы не подумал, что несколько дней с тобой избавят меня от многолетнего кошмара. Не задумываясь, я скольжу своей ладонью по простыне и кладу ее поверх ладони Майлза, бережно сжимая ее. - Кошмара жизни. Передо мной множество документов и заметок, бережно собранных Майей. Мне все еще нужно работать, а для этого - выбрать дело. Эджворт рядом, пьет горячий чай, даже не глядя на различные отчеты. - Просто представь, как много людей пострадало из-за меня. Услышав этот выжатый до капли голос, я тихо откладываю бумаги. - Одержимый одной-единственной мыслью - девизом семьи вон Карма... Я вполне мог добиться обвинения для десятка невинных. Он смотрит в окно, но я вижу эту всепоглощающую тоску, которую он практически излучает. - Не говори глупостей. Он кидает на меня вопросительный взгляд, а я, вставая с места и заставляя упасть часть бумаг, повторяю: - Не говори глупостей, Майлз. Это не твоя вина. Я сажусь на пол перед ним и беру его ладони в свои. - Если бы не влияние вон Кармы, тебе и в голову не пришла бы мысль обвинять каждого из них. - переплетаю наши пальцы, не встречая никакого сопротивления. - Ты просто оказался под давлением. Он снова молчит, глядя на меня. Ждет продолжения. И, конечно, я продолжаю: - Я знаю тебя, Майлз, а ты всегда был за справедливость. И это желание справедливости все еще в тебе. Вот здесь. - я указал на свое сердце. - Понимаешь? Он кивает. - Сейчас справедливость снова возвращается к тебе. Но на это требуется время. Ведь вон Карма совершал в своей жизни снова и снова одну большую ошибку, которую навязал еще и тебе. Судебный процесс - не площадка сражений для адвоката и прокурора. Это место, где выясняется правда. И если подсудимый невиновен, то это должны доказать оба. Если же его вина есть, даже адвокат приложит усилия на ее доказательство. Это и есть справедливость. Мы сидим так, скрепленные нашими руками и молчим - всего несколько минут, а кажется, будто целую вечность. Майлз отводит взгляд и слегка улыбается. - Спасибо, Феникс. Что все еще веришь в меня. Я пытаюсь сосредоточиться на книге, которую не могу начать читать вот уже два дня. Стройные ряды букв следуют друг за другом как состав поезда, но расплываются перед моими глазами, словно смытые прибоем. Я не могу перестать кидать взгляды на Майлза. Он вновь стоит у окна, вновь с чашкой остывшего чая в руках, бесстыдно завернувшись лишь в облако одеяла. Сегодня через окно в комнату проникает туман. Хмурое утреннее небо просачивается сквозь не видимые глазу трещины на стекле, практически утягивая за собой вновь собравшиеся тучи. Сколько ни пытаешься сфокусировать взгляд, а все предметы вокруг расплываются в неясные бледные фигуры, и книга в моих руках, и сами руки - они вот-вот исчезнут, слившись с тишиной, став лишь отголоском шелеста страниц или тенью шуршания простыни. - Когда я услышал итог, это вовсе не принесло мне облегчения. В этом свете, слишком белом, чтобы быть правдой, Майлз похож на призрака. - Все, во что я верил. Что было для меня истиной. На чем я строил свою жизнь. Все это оказалось не больше, чем ложью да горсткой пыли. Потустороннее создание, прикованное золотыми цепями к этому одеялу, этому окну, этой комнате. Ко мне. - И эта пыль просто осыпалась, переставая скреплять меня. - Как будто ты разбился на тысячи осколков? Как к единственному, кто в состоянии собрать осколки его жизни и превратить их во что-то новое. Он не отвечает, одним глотком допивая чай и оставляя чашку на подоконнике, среди нескольких таких же. Целый сервиз, разве что без чайника. Он ложится поперек кровати, позволяя всегда безупречно уложенным волосам разметаться по моим коленям, а облачному одеялу накрыть простыню. Прикрытый им лишь отчасти, он еще больше напоминает призрака. Я откладываю ненужную книгу. Майлз наконец медленно кивает. Его лицо выражает искреннюю печаль. Тот ее вид, когда ты просто запутался во всем и единственное, что можешь сделать - сесть и ждать, пока что-нибудь изменится. Больше всего на свете сейчас мне хочется зарыться рукой в его волосы, такие же светлые и нереальные, как его расплескавшиеся серебряные глаза, как весь туман, в который превратилась наша небольшая комната. Больше всего на свете мне сейчас не хочется называть его как-нибудь вроде "господин Прокурор" или "мистер Майлз Эджворт". Хочется сказать что-нибудь совсем простое. Эджи. - Что за глупое прозвище, Райт? - усмехается он, поворачивая голову и подставляя ее под тихие движения моих рук, перебирающих пряди его волос. Больше всего на свете мне сейчас хочется подарить ему хоть каплю всей нежности, что есть во мне, лишь бы убрать с его лица эту грусть. Увидеть, что оно становится самым реальным в этой нереальной дымке утра. Он улыбается, когда мои губы нежно касаются уголка его глаза. Несмотря на ожидания, именно эта улыбка кажется самой нереальной в призрачном мире, застывшем вокруг нас как прозрачное желе. И вопреки своей нереальности, именно она кажется центром всего происходящего, заставляя мое сердце пропустить удар, а разум окончательно уснуть, превращая реальность в сон. Больше всего на свете мне сейчас хочется спрятать его от всей вселенной, накрыть плащом-невидимкой, чтобы никто и ничто не могло не то, что забрать - увидеть этого человека, ставшего моим сновидением. Он позволяет мне притянуть себя поближе, заключая в самые крепкие, но самые бережные объятия, которые могут существовать. Тепло его тела, его дыхание на моей щеке, его руки, обнимающие мои - все это доказывает, что он все-таки не призрак, посланный мне неясностью утра или тучами, стенающими под тяжестью никак не начинающегося дождя. Больше всего на свете мне сейчас хочется дать ему всю нежность, которая есть во мне, лишь бы сделать его счастливым хоть на мгновение. Чтобы хоть на мгновение осколки скрепились воедино и никогда больше не могли разбиться вновь. Он не отталкивает меня, когда я сокращаю и без того малое расстояние между нами, запечатлевая на его губах поцелуй, желая забрать скопившуюся на них горечь. Он позволяет мне собрать с его щек соль так и не соскользнувших с них слез. Он наклоняет голову, когда я целую его шею, оставляя на ней теплые следы, которые будто трепещут крыльями бабочки. Наши руки соединены, чтобы я забрал у него всю тяжесть, которая так долго копилась в его крепких ладонях. Раскинутое на кровати одеяло колышется под ним как белоснежное море, слишком белое для того, чтобы быть настоящим, но не в состоянии затмить не серебро - но платину его сияющих глаз, которая грозится разлиться вокруг и навеки застыть в виде невиданных изваяний, заставив остановиться само время ради того, чтобы я мог отдать Майлзу всю любовь, что он заслужил. Все, что я хочу в ответ - это лишь раз услышать, как он шепчет мое имя, опаляя горячим дыханием как самым жарким огнем.