Повезло

— Земля! Топот по палубе заставляет разлепить глаза. Не то чтобы это было необходимо, особенно если учесть, что задремать удалось только пару часов назад, когда большая часть команды наконец-то улеглась спать, прекратились шуточки и карточные партии, затихли песни и ругань, и можно было быть почти уверенным в том, что в ближайшее время сюда, за груду тюков с тряпьем, никто не заглянет. Но лучше все равно быть настороже: если последние шесть дюжин дней были спокойными, это еще не значит, что непрошеного пассажира не выбросят в море при первой же возможности. На кораблях очень не любят посторонних, это стало понятно из разговоров матросов еще в первый день. Если говорить честно, то повезло, конечно. Так повезло, что всю жизнь теперь, наверное, расплачиваться придется. За то, что родителей убили, но остальных оставили в живых, пусть и пленными. За то, что дед, сидя в колодках, все-таки сумел показать фамильное заклинание до того, как его запихнули в битком набитую клетку, погрузили на куфага и отправили первым караваном. На злополучный караван напали энго, как выяснилось всего через пятнадцать дней, когда и вторая партия пленных, более сильных и оттого шедших пешком, наконец добрела до невольничьего рынка. За то, что в суматохе, которую вызвало известие о набеге дикарей, так просто было воспользоваться дедовой наукой и усыпить работорговцев, перерезать веревки и бежать, бежать, пока хватало дыхания, а потом еще и еще, и даже просто обернуться было так нестерпимо страшно, что когда ноги подвернулись, не в силах больше двигаться, осталось только зажмуриться и переждать несколько часов, только бы ни в коем случае не смотреть назад. Пустыню вспоминать не хотелось. Опытные путешественники говорят, что от рынка до Капутты всего два дня пути — но это становится неправдой, если оказаться среди песков в одиночестве, без еды, воды и даже приличной одежды. Остатки штанов еще во время перехода к рынку почти полностью пришлось пустить на повязки, чтобы хоть как-то защититься от вихрей пыли, летящей в нос, рот, глаза и уши. Каким-то чудом часть из них осталась болтаться на шее во время побега, но этого оказалось недостаточно, и песок скрипел на зубах. Хорошо хоть, что голову покрывать не надо было — привычка к палящему солнцу сыграла добрую службу. Да и ночами холодало не слишком сильно — из-за близости моря, как выяснилось позже. Только это и спасло — да еще тот колодец, на который посчастливилось наткнуться, когда побег уже стал казаться дурной идеей: уж лучше быть в рабстве, чем мертвым. Еще двадцать метров к северу — и дюна загородила бы навес над скважиной со спасительной водой и столб с указателями к ближайшим городам. Но судьба была милосердна. Всего-то и оставалось, что прошагать несколько часов, строго следя за положением солнца, да не умереть от радости и облегчения на месте, когда на горизонте наконец показались очертания города. Капутта оказалась огромной: после родного городка в Шиншийском халифате, за пределы которого доводилось выбираться только пару раз, да и то на охоту, в пустыню, шум портового города оглушал, мельтешение людей и красок сбивало с толку, кружило голову, заставляло по двадцать раз на дню ошарашенно распахивать рот. Впрочем, были в этой суматохе свои преимущества: например, можно было незаметно стащить с прилавка на рынке пару горячих лепешек или пойти в порт и выпросить у рыбаков часть их улова. Тут и пригодились рассказы отца о том, что некоторых морских гадов можно есть сырыми, особенно если зажмуриться и зажать нос. В первый же день одна женщина, жена рыбака, всплеснула руками, убежала куда-то, а спустя полчаса притащила ворох одежды — не по размеру, зато не приходилось больше сновать по улицам перебежками, от укрытия к укрытию. Да и спать так было гораздо удобнее. И не сказать, что эти несколько дюжин дней в Капутте были плохи — наверное, там вполне можно было бы прижиться, ловить рыбу или торговать, или даже, почему бы нет, выучиться какому-нибудь ремеслу. Но что-то постоянно свербело внутри, будто подгоняя, командуя — вперед, дальше, дальше! А куда дальше-то, если вокруг только море?.. Впрочем, одно название мелькало в портовых разговорах чаще прочих: Ехо. Болтали, там живут такие могущественные колдуны, что способны пешком прийти по воде или убить человека взглядом. И думалось: если уж дедово заклинание сработало, может быть, это и есть призвание? Может быть, надо учиться магии? Да и рабство в Соединенном королевстве, говорили, запрещено, и уже одно это давало много очков форы родному Уандуку. Поэтому когда выдалась возможность, все сомнения улетучились мгновенно. Трюм какого-то купеческого бахуна, который шел в Ехо (это уже потом выяснилось, что судно носило смешное название «Длинный нос»), был не худшим местом для путешествий: достаточно теплый, пахнущий пряностями и кожей, с кучей тюков с грузами, которыми можно было отгородить себе уголок, чтобы незаметно сидеть хотя бы до середины пути. Думалось: если уж и найдут, то не станут ведь поворачивать назад. Это потом уже стало ясно, что в море совершенно иные правила, и что возвращаться никто не стал бы даже с полудня пути, а вот выбросить пролезшего без спроса пассажира за борт могли запросто. Так и вышло, что пришлось почти шесть дюжин дней сидеть тихо — хорошо, хоть перед отплытием пришло в голову уволочь с причала чей-то мешок с галетами и пару бурдюков с водой, иначе пришлось бы выбираться из укрытия гораздо чаще. А так можно было выждать момент, пока вся команда соберется на камбузе, и проскользнуть к бочкам с водой, чтобы пополнить запасы. Ночью же приходилось прокрадываться на палубу, потому что в грузовых отсеках трюма ванных, естественно, не предполагалось, и каждый раз казалось, что уж теперь-то обязательно поймают! Но нет, везение по-прежнему шло по пятам. И вот — наконец-то земля! Интересно, это уже Ехо или что-то другое? Карта Мира всплывает в голове весьма смутно, по большей части просто бесформенными пятнами на местах основных материков, и сориентироваться нет никакой возможности. — По местам стоять, на швартовы становиться! — Швартоваться левым бортом! — Подать носовой шпринг! — Кормовой швартов на шпиль! Там, наверху, капитан зычным голосом отдает команды, матросы грохочут ботинками по гулкому дереву палубы, гремят цепи, слышатся мягкие удары канатов. Еще несколько минут — и грохает о причал трап. Все, теперь только дождаться, пока все стихнет — и можно наконец-то выбираться, надо только размять ноги. — Таможенная служба Соединенного Королевства. Мы бы хотели осмотреть ваши трюмы. Что? Сердце начинает колотиться в три раза быстрее, а руки холодеют. Как же так, в самом конце пути — неужели удача все-таки отвернется? Люк в трюм открывается, три силуэта появляются на фоне непривычно бледного неба. Один из них — это старший помощник капитана, его уже приходилось видеть, а вот двое других, видимо, и есть та самая таможенная служба. Ох, что сейчас будет… Таможенники негромко переговариваются, помощник капитана открывает перед ними сундуки, развязывает мешки, ворошит ткани и одежду, дает понюхать пряности, показывает на ходу какие-то бумаги. Они движутся по кругу, по периметру трюма, вот еще десять шагов… семь… три… Если сжаться в комок как можно меньше, может, они и не заметят? — Ого! А это что такое? Сверху раздается голос, и моментально повисает тишина. — Вы же знаете, что торговля рабами в Соединенном Королевстве запрещена! — это первый из незнакомцев, высокий, черноволосый, с идеальной выправкой и визгливым, почти женским голосом. — Я понятия не имею, откуда тут взялся этот мальчик! — а вот это уже старпом, совершенно ошарашенный и, кажется, очень злой. — Вы что, хотите мне сказать, что все то время, пока вы добирались сюда из Капутты, вы его не видели? Да быть такого не может! Я немедленно докладываю своему начальству и сообщаю в полицию! — Вы считаете нас такими идиотами, что привезли бы сюда раба и даже не спрятали его понадежнее? Мы шестьдесят лет с вами торгуем, и ни разу не было никаких проблем! Поговорите с капитаном! — Слову капитана нельзя верить так же, как вашему! Я почти сто лет работаю в таможне, и видел немало таких жуликов, как вы!.. Пока старший помощник и один из таможенников препираются, чуть ли не шипя друг на друга, другой смотрит в упор, чуть склонив голову, потом улыбается, подает руку, помогает встать на негнущиеся ноги, придерживает под локоть. Он не кричит, не замахивается, а даже, кажется, сочувствует. У него такое доброе лицо и успокаивающие теплые ладони, что совершенно некстати вспоминается отец — в глазах немедленно начинает щипать, и усталость накатывает беспощадным головокружением, приходится зажмуриться, чтобы не упасть. — Ну что ты, малец? Боишься, что ли? Не боись, все уже, все, кончилось твое путешествие, добрался. Ты сам-то откуда? Говорить не выходит, только сопеть, кулаки сжимаются сами собой, не потому что хочется драться, а попросту так проще держать себя в руках. В кулаках. — Ну хорошо, не скажешь, как сюда попал — скажи хоть, как зовут, — мужчина протягивает руку и аккуратно гладит по белесым нечесанным вихрам. В голове моментально проясняется, а дурацкий ком уходит из груди. Да, вот теперь, пожалуй, можно и ответить. Только побольше воздуха набрать в легкие, побольше смелости в сердце, заглянуть серьезно в глаза и сказать наконец: — Коба. И будь что будет.