Тук-тук (FlowerFell)

В комнате пахло лекарствами, хлоркой и накрахмаленным постельным бельем, а еще чем-то неуловимым и цветочным. Этот аромат казался чужеродным и неуместным в обители болезни и печали. Он словно был родом из другого мира, совсем непохожего на наш. Возможно, именно так благоухали легендарные райские сады. Подобный запах точно не мог исходить от стеклянных баночек с таблетками, расставленных ровным строем на тумбочке, или от капельницы с питательным раствором, стоящей возле постели больной девушки. Даже букетик безымянных цветов в вазочке не мог испускать столь тонкий аромат. На самом деле это волшебное благоухание было следствием болезни Фриск. Раньше тело девушки покрывали золотистые цветы — прекрасные, но вместе с тем коварные растения, которые убивали своего носителя изнутри, вытягивая из него все жизненные соки и силы. Они были неким подобием рака, только опухоли принимали более эстетичный вид. Сверху разрастались красивые желтые бутоны и изумрудные побеги, а под ними прятались корни, уходящие глубоко под кожу и вызывающие муки. Цветы удалось убрать, но их мягкий, нежный аромат остался, словно вечное напоминание о горьком прошлом. Фриск почти потеряла зрение, ее частично парализовало. Но она продолжала упрямо бороться за жизнь. Фриск недавно сделали операцию на глазах, чтобы восстановить утраченное зрение. Она уже некоторое время провела в изоляции в окружении приборов жизнеобеспечения и теперь ее перевели из реанимации в обычный больничный отсек, правда, не разрешив пока снимать повязку. Но Фриск уже наизусть знала обстановку собственной палаты. Она находилась здесь достаточно давно, чтобы изучить это место, как свои пять пальцев. Буквально на ощупь девушка исследовала все уголки предоставленной ей комнаты. Она, например, знала, что основную часть пространства здесь занимала функциональная кровать со специальным поручнем, а в дальний угол обычно завозили инвалидное кресло, то самое — для кратких прогулок по местному садику. Палата была совсем небольшой — всего на одного. Ее можно было назвать даже тесной, но не для того человека, чей мир вдруг сузился до территории больницы. Все, что находилось за стенами «нового дома», для Фриск было практически недостижимым. Она бы давно сдалась, если бы… если бы не ее своеобразный друг, которого весь персонал больницы считал воображаемым. Вот только он был самым настоящим. Реальнее его для Фриск не было никого, ведь она верила в его существование всем сердцем и душой. И именно для Санса ставился стул возле кровати. И предмет мебели всегда был там, поджидая своего таинственного посетителя. Так или иначе, Санса ни разу никто не видел вживую и не застукал на месте преступления. Конечно же, кроме самой Фриск. Девушка просто говорила, что ее друг мастерски пользуется «короткими путями». И, естественно, никто Санса специально не выслеживал, но персонал порой подмечал странные явления, которые начали происходить на территории больницы как раз после того, как в нее положили девушку с необычным заболеванием. То у кого-то сигареты из кармана пропадут, то из холодильника таинственным образом исчезнет горчица, то в палате вдруг обнаружатся грязные следы чьих-то кроссовок, то в кресле достопочтимой миссис Перкинс возникнет подушка-пердушка. Фриск, смеясь, говорила, что это проделки ее милого друга. Девушке, однако, никто не верил, но именно этого она и добивалась, пользуясь таинством обратной психологии. Пусть лучше люди сваливают вину на иллюзорного барабашку, чем на монстра или, что намного хуже, на мелкого воришку, объявившегося среди сотрудников. Так было лучше для всех. И для Фриск, и для остальных людей. Санс мог прийти в больницу, когда ему заблагорассудится. Его налеты происходили спонтанно и бессистемно. Он мог целыми днями где-то пропадать, а потом вдруг объявиться без предупреждения. Тогда Санс начинал развлекать Фриск своими долгими занимательными историями про то, как монстры обживаются вне горы Эббот или рассказывать про то, какие изменения происходят в их мировоззрении. А еще он мог часами травить глупые шуточки, лишь для того, чтобы вновь услышать тихий смех девушки. Самое интересное было то, что Санс возвращался именно тогда, когда Фриск в нем больше всего нуждалась. Он будто бы предчувствовал особо важные моменты в ее жизни и приходил именно тогда, когда становилось невыносимо одиноко и мучительно больно. То же самое было и в период обострения болезни Фриск, и в то памятное утро перед операцией. В такие моменты он вдруг просто оказывался рядом. Сегодня был один из таких дней, когда казалось, что весь мир отвернулся от Фриск. Девушке поставили большую капельницу, что должна была сгладить неприятные последствия от хирургического вмешательства. И это означало провести целый час в темноте и одиночестве. Но как только дверь за спиной медсестры закрылась, стул, что стоял рядом с кроватью, вдруг с натугой скрипнул, как будто на него кто-то с размаху опустился. В принципе, так оно и было. — Хей! Здравствуй, милая. Не ожидала меня сегодня услышать? — раздался знакомый голос, который обычно приносил новости о том, что происходило далеко за стенами больницы. — Привет, Санс! — искренне обрадовалась Фриск. Но уже через секунду ее тон стал нарочито менторским и серьезным, будто она произносила обвинительную речь. Правда чувствовалась и смешинка, но девушка изо всех сил старалась скрыть свою шутливость. И это у нее не очень хорошо получалось. — Мистер, ваше поведение оставляет желать лучшего. Что за диверсии вы проводите у меня за спиной? Мне доложили, что вы вели себя очень и очень вызывающе в последнее время. Под дверью реанимации несколько дней подряд находили окурки и горки пепла. Не хотите ли мне объяснить эти странные и таинственные явления? — Да брось, Фриск! Я же переживал за тебя. А как по-другому можно было подавить в себе обеспокостенность, тем более здесь? — усмехнулся Санс, методично раскачиваясь на стуле. — А откуда взялись сигареты? Я недавно слышала, как заведующий жаловался на то, что у него пропало несколько начатых пачек «мальборо». Это, случайно, не твои происки? — продолжала допрос Фриск, соблаговолив перейти на «ты». Пусть в ее словах и звучало легкое недовольство, но она вновь начала открыто и солнечно улыбаться. Ведь на самом деле это была всего лишь игра. Девушка ни капли не злилась на Санса. Она была рада, что он теперь рядом с ней. А Санс всячески подыгрывал Фриск, строя из себя уязвленную невинность, что смотрелось довольно весело. Смех — это сокровище, что лечит гораздо быстрее и лучше лекарств. Санс это знал как никто другой и поэтому продолжал хохмить, соединяя в гремучую смесь иронию и черный юмор. — Ну что ты! Тут же больница. Я просто реквизировал запрещенные вещества у персонала, спасая твое здоровье. Ну и тех бездарей, что лежат по соседству. — Некрасиво так говорить о тех, кто может тебя услышать. Но сейчас речь не об этом. Меня интересует другой вопрос. Итак, в чем же на этот раз провинилась миссис Перкинс? — Фриск чуть приподнялась на локтях и слегка передвинулась, сев повыше так, чтобы трубочка капельницы не натягивалась и игла не причиняла новой боли. Девушка со вздохом откинулась на подушки. Ее лицо стало мертвенно-бледным, а рука, что покоилась поверх одеяла, и вовсе почти слилась по цвету с белым постельным бельем. Санс постарался этого не замечать, придумывая все новые и новые отговорки: — Это была всего лишь одна кнопка! Она ее даже почти не почувствовала. Сама же говорит, что укол — это укус комарика. И вообще эта дама всегда сует нос в чужие дела. А еще распускает слухи о тебе, — Санс дотронулся до холодных пальцев Фриск, а та этого даже не заметила. Она не отреагировала даже, когда он чуть сжал ее ладонь. — Санс, ты просто неисправим. Это не смешно, а жестоко! — напутственно сказала Фриск, будто не замечая того, как Санс начал осторожно поглаживать ее пальцы. — Эй, потише, сахарок. Я же плохой парень. Помнишь? Однако я честно стараюсь быть хорошим. Как видишь, с каждым днем все исправляюсь и исправляюсь. Аж самому тошно от собственного идеального поведения, — пробурчал Санс, а Фриск лишь звонко засмеялась в ответ. Иногда нужно совсем немного для того, чтобы развеселиться. Когда грустишь слишком долго, порой достаточно искры, чтобы разбудить в себе желание двигаться дальше и радоваться мелочам. А Фриск веселилась так, будто ничего смешнее она в своей жизни и не слышала. Санс тем временем все больше мрачнел. Его действительно кое-что беспокоило. Когда девушка затихла, он, наконец, спросил.— Сахарок, а ты что-нибудь чувствуешь? — К чему такой вопрос? — в свою очередь удивилась Фриск. — Я сейчас положил свою ладонь на твою, а ты никак не реагируешь. Твои руки… Они что-нибудь ощущают? Фриск почти автоматически сжала ладонь и поймала пальцы друга. — Там, где раньше были цветы, кожа теперь не столь чувствительна, как прежде. Это немного походит на неприятные ощущения, которые возникают после долгого сна, когда отлежишь ногу или руку. Такое онемение иногда бывает, когда сидишь в неудобной позе, и конечность на время теряет чувствительность. Меня же подобное ощущение давно не покидает. Я могу до чего-то дотрагиваться, что-то держать, но некоторые участки кожи словно онемели. Иногда мне кажется, что мои руки будто чужие. Санс даже не знал, что можно сказать в подобной ситуации. Он просто держал девушку за руку, — ту самую, к которой была присоединена капельница, — и молчал. Фриск же решила, что пора немного разрядить обстановку и начала любимую забаву друга, стараясь немного отвлечь его от грустных дум: — Тук-тук, — сказала она. — Кто там? — поддался на провокацию Санс. — Розмарин, — проговорила Фриск, хитро ухмыльнувшись. — Кто такой розмарин? — задал соответствующий вопрос любитель каламбуров. — Я разморила тебя своими глупыми разговорами. Не находишь? — хихикнув, поинтересовалась девушка. — Не нахожу, а теряю. Тук-тук, — перенял инициативу Санс, задумав новую шутку. Подобные марафоны у него случались нечасто, и нужно было ценить каждую секунду в соревновании по остроумию. — Кто там? — спросила Фриск. — Астра, — заявил ее «соперник». — Что за астра? — Остра же ты на язык, милая. — Есть немного, но это лишь потому, что у меня были хорошие учителя, — серьезно заявила девушка. А потом так звонко рассмеялась, будто зазвенела россыпь серебряных бубенчиков. Немножко успокоившись, она вновь завела старую пластинку. — Тук-тук. — Серьезно? Опять эта шутка? Только, чур, не повторяться, — шутливо пригрозил Санс, впрочем, лишь для эффекта. Ему было любопытно, что будет дальше. — Ты сам меня научил, так что не жалуйся. И ты должен сказать: «Кто там?», — напомнила Фриск. — Кто там? — безропотно проговорил шутник, предвкушая хороший каламбур. — Незабудка. — Про какую незабудку ты говоришь? — немного перефразировал вопрос Санс. — Не забудь-ка о нашем уговоре, — немного печально напомнила девушка. — Каком? — еще больше изумился шутник. — Ты же сказал, что однажды заберешь меня отсюда. Санс медлил. Он долго раздумывал, прежде чем нарушить тягучую тишину. Что-то взвешивал в уме и сомневался в своем выборе слов. Он правда хотел забрать Фриск с собой. Но не сейчас, когда она была так слаба и беззащитна. Нужно было гораздо больше времени для восстановления. Санс не мог дать Фриск даже того, что могла предоставить обыкновенная больница для людей — покоя, нормального ухода и трехразового питания. Он не хотел ее обманывать, не хотел делать больно. Поэтому вновь перешел к знакомому сюжету: — Тук-тук. — Кто здесь? — Камень. А ты еще чувствуешь что-нибудь… ко мне? Может тебе нужно возрождать и другие чувства, кроме ощущений в кончиках пальцев? — на одном дыхании выпалил Санс, а потом замялся, будто сомневаясь в уместности того, что только что произнес. Словно он не собирался говорить ничего подобного, но слова сами вырвались на свободу без его ведома. Фриск надолго замолчала. В какой-то момент Сансу даже показалось, что она уснула, убаюканная лекарствами и утомленная бессмысленным разговором, предназначенным лишь для того, чтобы отвлечь ее от боли. Но спустя минуту или две девушка вновь зашевелилась. — Прежде, чем ответить, я хочу тебе кое-что подарить. — Фриск зачем-то пошарила у себя под подушкой и что-то крепко сжала в кулаке. Ее вторая рука — та самая, к которой была присоединена капельница, — на ощупь нашарила ладонь Санса, а потом поднялась по его запястью к локтю. Оттуда началось ее путешествие от предплечья к плечу, а затем к шее, чтобы, наконец, подобраться к лицу. И лишь дотронувшись до желаемого, Фриск разжала кулачок, чтобы показать свой подарок другу. Ее ладонь была пуста. Но прежде чем Санс начал возмущаться или удивляться, девушка мягко поцеловала его в острую скулу. Это получилось очень трепетно и нежно. Можно сказать — умоляюще. — Санс, эти чувства не нужно возрождать. Они у меня и не исчезали никуда. Просто побудь со мной еще немного, — Фриск чуть приобняла Санса одной рукой, а тот ухватился за девушку, больше беспокоясь, что та упадет, чем от страсти или чего-то другого. До него еще не совсем дошел смысл ее слов, да и действий тоже. Он просто поразился тому, насколько тело Фриск стало легким и худым с их последней встречи. Девушка уткнулась в плечо друга лбом и пробормотала кое-что еще, прежде чем отстраниться. — Я знаю, что как только дверь в палату откроется — ты снова исчезнешь. Не уходи, пожалуйста. — Мне все равно придется уйти. Но лишь для того, чтобы вернуться, сахарок. Мы же не навсегда прощаемся. Ведь, правда? — Санс осторожно уложил девушку обратно. С одной стороны ему было приятно такое внимание, но с другой… Он не мог поцеловать ее в ответ, не мог и согреть ее холодные руки. Ведь он всего лишь костлявый монстр без плоти. Да, его магия была сильна, но мог ли Санс дать Фриск все то, что нужно для счастья? Девушка не знала о таких мыслях друга и потому сказала: — Правда. Но, когда мне снимут повязку с глаз, я хотела бы увидеть тебя первым, Санс. Разве я многого прошу? — Нет, это совсем немного. Но ты подумала, как отреагируют на меня твои друзья в белых халатах? Уже представляю их вопли: «Помогите! К девушке из третьей палаты пришла смерть в красной футболке! О нет! У него острые зубы, а еще нестиранные носки! Спасите, помогите, убивают!». И так далее по списку, — недовольно фыркнул Санс. — Вообще-то смерть женского пола, — зачем-то уточнила Фриск. — Откуда ты это знаешь? — Санс от неожиданности даже забыл из-за чего вообще начал злиться. — Точно не знаю. Но могу поклясться, что умирая, я слышала женский голос. И он мне сказал, что мое время еще не пришло. И я ему верю — ведь мне же удалось вернуться. Я верю и тебе. И в то, что ты на самом деле очень хороший. — Что же. Придется и мне поверить тебе на слово. Но сегодня я точно не буду никому попадаться на глаза. Нет-нет, и не проси. Приказ Короля и все такое. Я ведь монстр подневольный. Мне могут и крестец надрать за неповиновение. — Но ты ведь… побудешь со мной еще немного? Хотя бы пока не закончится капельница? Знаешь, мне иногда бывает очень страшно. Я боюсь навсегда остаться в этой холодной темноте и того, что ты вдруг исчезнешь. Но… вместе с тем я верю, что наша история вот так вот не завершится на минорной ноте, что в ней будет счастливый конец. Что есть в мире справедливость. После черной полосы обязательно идет белая. Таков порядок. И так бывает не только в сказках, но и в жизни. Главное не сдаваться и сохранять решимость. Нужно всегда верить в лучшее, как бы ни было плохо, — Фриск все говорила и говорила, а ее тонкий голосок дрожал. И в нем звучала такая незамутненная вера в чудо, что даже Санс немного смутился и почувствовал себя немного пристыжено. А когда раздалось последнее слово, и девушка, наконец, замолчала, он удивился тому, что мир вокруг ничуточки не изменился. В течение минуты он казался ему лучше, светлее и чище. Санс даже сам в себе смог увидеть что-то хорошее и неиспорченное. Поэтому его речь получилась произвольной и потому чересчур эмоциональной: — Я буду тут ровно столько, сколько потребуется. Сколько нужно, Фриск. Не беспокойся, милая, я с тобой. И завтра приду. И послезавтра. А потом ты снова увидишь своих друзей. Босса, Тори, того забавного безрукого чела и кого-то там еще. — Обещаешь? Ты, правда, мне это обещаешь? — уточнила девушка. — Нет, я клянусь. Разве можно отказать такой милой маленькой леди? — сказал Санс, вновь взяв Фриск за руку. Он держал узкую ладонь так крепко, будто она могла действительно куда-то пропасть, испариться. Словно девушка могла оказаться лишь прекрасной фантазией — мимолетной музой по какой-то нелепой случайности, оказавшейся на земле. Но Фриск была перед ним живая, дышащая, настоящая. Она перевернулась набок и улыбалась в пустоту, потому что глаза все равно были прикрыты повязкой. Санс, как и обещал, держал ее за руку столько, сколько мог, до тех пор пока она не погрузилась в сон, пока у него самого не занемели пальцы и он не почувствовал того же, что чувствовала Фриск. Холод, покалывание в затекшей конечности и огромную любовь к существу напротив. Когда медсестра пришла проведать Фриск, раствора в капельнице оставалось совсем немного. Она вынула иглу и проверила состояние больной, пощупав пульс на тонком запястье, как и требовалось по инструкции. Медсестру немного напрягло то, что кожа у Фриск оказалась слегка прохладной, но, тем не менее, биение венки было ровным и спокойным. Девушка крепко спала, а на лице у нее застыла счастливая умиротворенная улыбка, будто она увидела во сне что-то очень-очень хорошее. Она крепко сжимала в ладони кончик одеяла, словно изо всех сил держась за кого-то. На щеках у Фриск появился легкий румянец, а губы ее уже не казались такими синюшными, как прежде. Нездоровая бледность отступила. Похоже, больная наконец-то пошла на поправку, что радовало. Вдруг раздался странный звук, будто что-то упало и быстрые удаляющиеся шаги. Медсестра резко обернулась, но рядом уже никого не было. Вряд ли маленькая заклепка от кроссовка, которая почему-то очутилась около подоконника, могла так шуметь. Зато окно оказалось широко распахнуто, хотя женщина могла поклясться, что закрывала его, когда устанавливала капельницу. Ветер играл легкими занавесками, звенел склянками с лекарством, приносил звуки с улицы и даже гудение далеких машин с проезжей части. Лишь где-то в саду, что раскинулся на заднем дворе больницы, какая-то упрямая птица все повторяла и повторяла то, что недавно услышала. Среди тенистых деревьев раздавалось слово, а точнее звук: «Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук».