Мальчик розу увидал, Розу в чистом поле…
Первый раз из его рта вырывается четыре лепестка. Горечь от обиды перекрывает отвратительный привкус цветка. Второй раз случается через неделю или около того. Лепестков в этот раз вдвое больше, а отчаяние увеличивается на 10%. Третий раз он в кабинке университетского туалета, еле успел – не обязательно всем знать о цветке, окутавшем лёгкие, сердце, рёбра и что там ещё?.. душу? Количество лепестков растёт с геометрической прогрессией: их теперь двенадцать. Демонов в душе перевалило за десяток. А безнадёга пересекла границу пятидесяти процентов. Когда происходит четвёртый раз, Мингю уже знает о ликорисах Джонхана и ирисах Сынчоля. Ему больно за себя, за любимого Юна и его демоны ненавидят Чхве (а ему самому его жалко, он понимает, как никак). Дороги назад нет, шипы острее с каждым днём, а проценты дошли до цифры 99,9. Мингю не любит цветы, особенно красные ликорисы, но белые розы он обожает. Потому что это его любовь к этому дурачку–соседу. Потому что ему нравится это красивое страдание. Потому что он верит, что оно несомненно приведет к тому, что запрятано в глубине тёмных глаз. Там надеждой, а может простой мечтой, плескаются отражения счастливого будущего с ссорами, объятиями, тихими вечерами и громкими ночами. Где–то на дне глаз Джонхана есть такие же метры киноплёнок с кадрами рассвета, встречаемого вдвоем под тёплым одеялом на двуспальной кровати, с совместной готовкой и смехом, тихим и немного хрипловатым. Он совсем не похож на смех Мингю, да и человек из этих иллюзий далеко не Ким. Ласковое «Чхве Сынчоль», отпечатавшееся в сердце грубым стеблем алой паучьей лилии, острее шипов и белых лепестков розового куста.…К ней он близко подбежал, Аромат её впивал, Любовался вволю. Роза, роза, алый цвет, Роза в чистом поле!..
Юн прячет свои лепестки ликориса в одном из не используемых шкафчиков в ванной, Мингю свои осыпавшиеся розы под ванной, и оба наивно думают, что натянутые маски и недоговорки сумеют скрыть правду, которая словно неоновыми вывесками светится в полумёртвом кукольном взгляде. Юн поздней бессонной ночью давится ядовито–неприятными комками отчаяния, когда поддаётся ласкам Кима, представляя на его месте другого. Ким стискивает зубы, пытаясь всеми возможными наспех построенными крепостями и щитами защититься от истины. Потому что надежды на светлое будущее уже нет, а так можно хотя бы немного времени пожить мечтой. Лепестков после каждой такой ночи больше, а сердцу всё тяжелее сопротивляться тискам растений, с невинным видом убивающим изнутри....«Роза, я сломлю тебя, Роза в чистом поле!» «Мальчик, уколю тебя, Чтобы помнил ты меня! Не стерплю я боли». Роза, роза, алый цвет, Роза в чистом поле!..
Спросите у Мингю, с чего все началось, и он усмехнется так, словно вспомнит что–то хорошее, но определенно грустное, что–то слишком далёкое. И скажет: «Не знаю». Потому что любовь не выбирает день, месяц, год и час. Она врывается внезапно, резко, но иногда так тихо, что и не заметишь вовсе. Ким помнит, как познакомился с Юном на паре, когда того, нагло спящего развалившись на парте, позвал преподаватель. Помнит, как узнал, что Джонхан тоже ищет соседа для съёмной квартиры, и как радостно предложил свою кандидатуру на это место. Помнит, как они больше почти не общались, даже находясь в одном помещении. И как он внезапно начал откашливать белые лепестки с каплями красной крови – она будто хотела окрасить дружбу любовью. Джонхан отчаянно пускал в дело все шипы, отвергая любовь Мингю после каждого немого и громогласного признания, сам страдая от повреждённого Сынчолем стебля. Ким знал эту историю так же, как и язык цветов. И от того, насколько всё было связано, в горле стояла горечь. Джонхан встретил Сынчоля год назад до примитивного в клубе, однако, не на танцполе. Юн тогда, еще будучи студентом первого курса, подрабатывал барменом, обаятельным и немного неуклюжим. А Чхве стоял на должности менеджера – совсем не строгий, но весёлый. Джонхан сейчас уже и не назовёт причину, почему они вдруг стали возвращаться домой одной дорогой, шутить в перерывах и рассказывать невесть что в свободное после работы время. Он помнит только как по–пьяне, во время одного из глупых праздников, который они праздновали всем персоналом клуба, затащил ничего не соображающего Сынчоля в любовный отель. И как утром его попросили забыть всё в ответ на признания в любви. И ещё как он больше не видел Чхве ни в клубе, ни за его пределами. Только слышал, что тот подхватил ханахаки, по слухам, из–за какого–то там студента третьего курса – Вону. Юн на это мог только фыркать, глотать слезы и давиться алыми лепестками ликориса – символ обреченности и отказа.…Он сорвал, забывши страх, Розу в чистом поле. Кровь алела на шипах…
У Мингю за душой около двадцати тысяч вон на счету, заваленная пересдача экзамена и меньше месяца на жизнь. Его комната усыпана лепестками – сил убирать их уже нет, да и не спрячешь столько под ванной; наволочки в красных разводах и почти чёрные синяки под блестящими надеждой глазами. Цветок Джонхана засох, Сынчоля – нет. Пустоту в сердце Юна никто и не собирался заполнять, просто чувства не у всех длятся вечно. Они ведь имеют способность воспламенятся, сжигая дотла, и также потухать, позволяя тебе спокойно жить дальше. Не всегда, не со всеми проходит такой трюк, но Джонхан попал в тот процент, у кого любовь живёт «три года». Киму отчего–то показалось, что он близок к исполнению мечты, когда Джонхан впервые не закрывал глаза во время их «бессонной ночи». А Юн подумал, что, наверное, пора перестать мучить бедного соседа с его высокими чувствами и начать по вечерам ходить в клубы. Мингю может ждать вечность – он так и собирается. Но его сердце – нет. Лепестков еще больше, хотя казалось, уже некуда. И когда Сынчоль – один из персонажей этой запутанной истории, из жертвы превращается в самого счастливого человека, Мингю остаётся последним, но таким нужным для драмы, героем, продолжающим страдать и лелеять не имеющие смысла планы на своё будущее, наполненное до краёв радостью.Но она – увы и ах!– Не спаслась от боли. Роза, роза, алый цвет, Роза в чистом поле!
Ким помнит, что третий раз произошёл в университете – лепестков было двенадцать, а отчаяние заполнило наполовину. Последний – там же. Только он на паре, задыхается от забивших лёгкие лепестков, откашливая бело–красные океаны нескончаемой надежды и любви. Отчаяние близко к нулю процентов: всё же Мингю обидно, что цветок вырежут без его спроса. А лепестков столько, что в глазах окруживших зевак неприкрытая жалость и испуг. Кто–то обнимает свою пару, кто–то себя, опасаясь такой же участи, а Мингю остаётся лишь сжимать в кулаках перепачканные в крови лепестки и сквозь боль усмехаться внезапно пришедшему в голову сравнению с соловьем*. Сердце так же мучительно оцарапывали острые концы шипов, а он продолжал верить, что всё это ради любви. Скорая приезжает, когда Мингю уже без сознания лежит посреди аудитории на одеяле из осыпавшихся цветков розового куста, покрытый испариной и еле дышащий. Джонхан в это время в другой аудитории, смотрит в окно в попытках сосредоточиться на снующих внизу людях, чтобы не уснуть из–за тихого бормотания старого преподавателя. Ему интересно, зачем во дворе их учебного заведения скорая, что случилось и кому она приехала помогать, в голове у него уже тысяча сюжетов, трагических и не очень, только их все прерывает неожиданно громкое обращение профессора, который уж очень хочет услышать ответ на свой непонятный (по крайней мере, для Юна) вопрос. Он секунду обдумывает, что сказать, оглядывая скучающих студентов взглядом и случайно вновь возвращаясь к такому интересному окну, за которым на носилках заносят в машину скорой помощи знакомого парня. Мёртвенно бледного, не шевелящегося. У Юна останавливается сердце, он забывает не то, что вопрос, даже своё местоположение не помнит. Просто вылетает из аудитории, забывая портфель, телефон, теряя себя где–то между мыслями, и бежит. За дверью остаётся удивлённый, но очень злой преподаватель, а Юну не важно. Ему ничего не важно сейчас. Кроме некогда загорелой фигуры с непривычно светлой кожей, из–за которой щемит сердце. Так внезапно и оглушающе. Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Он бы признался в том, что просто боялся любви Мингю, что просто хотел страданий. Что к Сынчолю – чистые и высокие чувства оказались обманом самого себя, выдумкой для отвода ненужного реального влечения, но сейчас это кажется совершенно неважным. Лишь бы успеть. Он и забыл насколько опасна ханахаки. Он и забыл, сколько страдал Ким, не отступая, не жалуясь и продолжая прятать приторно–романтичные розы под ванной. О больнице узнать не проблема – зевак слишком много, а сплетников, кажется, ещё больше. И Джонхан бежит, перескакивая по паре ступенек, тормозя машины на собственном красном, огибая толпы и пробки. Юн удивляется, как его ещё не побили за грубость, не сбил автомобиль или как он не переломал ноги на нескончаемых лестницах, но это секундное, в перерывах между нескончаемым «хоть бы успеть». Операцию делают с разрешения родителей Кима, просто некогда ждать, когда Мингю придет в себя. Некогда ждать, когда он решится. Джонхан же успевает только к выливающемуся слезами отчаянию, которое и сам не замечает, опадая на стул возле операционной и давясь горьким кашлем, посылающим волны боли по онемевшему телу. На ладони, прикрывавшей рот, остаются три ненавистно красных цветка жасмина. Белые розы, хранящие любовь Мингю к Джонхану, засыхают в руках у хирургов, превращаясь в бессмысленную пыль.