Проблема

      У Тины появилась проблема.       Не маленькая повседневная неурядица, что случаются часто в любом быту. И даже не средненькая временная трудность. По личной классификации Тины эта проблема находилась где-то между «полным переплетом» и «катастрофой».       Устроенный правильный мир молодой волшебницы в одночасье рухнул после простой фразы, прозвучавшей примерно так:       «…Вы разжалованы!»       Даже странно, какое множество чьих-то неприятностей и душевных волнений может скрываться в двух коротких словах. Она разжалована, она — больше не мракоборец.       Пять месяцев назад, на очередном рутинном задании можно ли было такое предположить? Что обычный торговец запрещенными зельями окажет их группе яростное сопротивление при задержании. Что этот грязный подлец захватит в заложники ребенка. Совсем маленького, беспомощного и даже без магических способностей. Что ко всему прочему преступник еще окажется оборотнем. И что на небе в эту ночь взойдет зловещая полная луна…       Угрозы, уловки, заклятия — ничто тогда не помогло группе растерявшихся мракоборцев. Мерзавец, конечно, сбежать не сумел, но исполнил свою угрозу. Девочка не выжила. Маленькая, худенькая, с веснушками, она лежала на коленях у Тины, а кровь заливала бледную шею и тоненькие светлые косички. С розовыми резинками. Совсем как у Куинни в детстве. В тот момент Тина чувствовала себя еще слабее и беспомощнее этого несчастного ребенка, которого они не сумели защитить. Семеро опытных боевых магов. Одну маленькую слабую девочку.       Она не помнила, как сжала в руках палочку. Не помнила, как в яростном диком порыве крикнула «Конфринго!» в спину плененному врагу. Как горячее заклятие прошило вязкий ночной воздух, и полный боли то ли рык, то ли вопль прокатился по округе. Из этого она ничего не помнила. Тина очнулась, только осознав, что все вокруг уставились на нее. В гробовой тишине.       Вспоминая свой проступок и его последствия, Тина до сих пор болезненно кривилась. Громкий позорный провал разбирался тогда на самом высоком уровне. В память Тины прочно врезались упреки руководителей конгресса. Волшебница не могла отрицать своей вины: она знала, что вышла за рамки служебных полномочий. Только вот ей до сих пор еще снились розовые резинки и две тоненьких светлых косички: пшеничные волосы в красной крови. Провинившаяся Голдштейн до последнего надеялась, что хотя бы Персиваль Грейвс — непосредственный начальник — встанет на ее защиту. Попробует сгладить ее вину. Ведь разве не он говорил Тине, что всегда нужно бороться за справедливость? И все получится, если только не отчаиваться и продолжать идти вперед?       Но нет, даже он не дал ей ни малейшей надежды. В темном и тесном зале собраний руководитель по магической безопасности лишь сухо зачитывал ей обвинение. А угрюмо-бесстрастное лицо не отражало ничего, кроме глубочайшего разочарования. Одним монологом он разрушил все то, что она кропотливо строила последние годы, и даже бровью не повел. А у Тины внутри бушевало торнадо. Вихрь обиды, отчаяния и стыда. С заседания теперь уже бывший мракоборец уходила, опустив голову и чуть подергивая плечами. Она не заплакала.       А потом Тина начала замечать перемены. Все чаще коридорах МАКУСА ей стали лететь в спину зловещие шепотки. Появились косые взгляды и незнакомое доселе пренебрежение бывших коллег. Некоторые не очень стеснительные особы и вовсе открыто тыкали в нее пальцем.       Бельмо на глазу у целого магического конгресса. У Тины появилась проблема — она сама.       Но даже не это больше всего напугало молодую волшебницу. С этим она еще смогла бы смириться. С этим еще можно бы было прожить. Хуже пришлось с материальной стороной вопроса: разжалование сильно ударило по ее маленькой семье.       После скандала, осевшего чернильным пятном на репутации, уволенному мракоборцу выделили ставку чуть ли не в архиве — жалкая подачка с барского плеча. И зарплата по этой ставке выходила ровно настолько же жалкой. Бесконечно обидно, что многие вещи даже волшебники еще не научились творить из воздуха… Но увы, магия решает далеко не все. При всех своих, в общем, скромных запросах Порпентина и ее младшая сестра — Куинни Голдштейн — отчаянно нуждались: ведь нужно же было из чего-то платить за квартиру, покупать еду и одежду. Им пришлось научиться стеснять себя во многих расходах, потому что скудные денежные запасы таяли, как шоколад на плите. Больше никаких новых платьев, любимых конфет и пирогов по воскресеньям. Больнее всего режим строгой экономии ударил, конечно, по моднице Куинни. Но она не подавала виду: только тихонько колдовала по вечерам на кухне, и даже из прескверной муки у нее мог получиться самый прекрасный штрудель.       Крайней и невыносимо тяжелой мерой стал отказ даже от редких походов в книжный магазин. Без чтения, как без воздуха, сестры с самого детства себя не мыслили. Может быть, потому что много лет назад в родительском доме была огромная библиотека: два десятка тяжелых дубовых шкафов, между которыми маленькие Голдштейн любили играть и скрываться от всех. Или потому что мама работала в магической типографии, и от ее мантии часто разливался терпкий запах свежей краски. А еще их прадедушка, кажется, был писателем, но этого они уже не могли точно припомнить. Если уж быть честными, все их счастливые и теплые детские воспоминания давно поблекли и выцвели, слились в смутный поток забытых образов. А вот любовь к книгам осталась.       И Тина с Куинни читали помногу, запоем. Правда, одна любила захватывающие расследования и приключения, а другая — кулинарные рецепты и дамские романы. Но обеим книги одинаково позволяли ненадолго отвлечься от серой повседневности, чуть меньше думать о плохом. Тина забывала о насилии и жестокости, с которыми так часто приходилось сталкиваться по долгу службы, а Куинни… Куинни могла хоть на какое-то время отрешиться от хоровода чужих голосов и образов в своей голове. Кто сказал, что быть прирожденным легилиментом — это дар? Ведь люди на самом деле до безобразия громко думают, а громче всего — когда им плохо. И младшая Голдштейн, возможно, была бы рада не слышать их стенаний, но судьба не спросила ее мнения. Оставалось только спасаться в запутанных сюжетах тяжелых томов и научиться со всем этим жить. Неудивительно, что книги сестры Голдштейн всегда покупали большими стопками. А теперь проклятых денег не стало.       Тина закусила губы, не жалуясь. Сама во всем виновата. Тина изматывала себя все эти пять месяцев, работая на износ. А обычно легкая и веселая Куинни стала теперь часто хмуриться, замыкаться в себе и тихо молчать, помешивая в кружке остывающий чай. И не нужно было даже никакой легилименции, чтобы понять, о чем она думала в такие моменты. Как не выйти за месячный бюджет, на какую подработку устроиться, как бы отвлечь старшую сестру от упаднических мыслей и самобичевания.       У Тины появилась проблема. А она с детства привыкла сама их решать.       Причина у всех неприятностей, свалившихся на Голдштейн, была одна, и она была очевидна. А вот возможный выход из ситуации этим качеством не отличался. Тина неустанно и напряженно думала, как же ей одним махом выпутаться из дурацкого капкана обстоятельств. Она думала об этом за завтраком, обедом и ужином, даже затылком чувствуя, как морщится за спиной от этих мыслей Куинни; думала на работе, перебирая скучные бумаги; думала на ступенях местного сообщества «инквизиторов Второго Салема», где приглядывала иногда за порядком. Уже не по необходимости — скорее в силу привычки. Но все мысли сводились к одной-единственной: о необходимости возвращения хотя бы части прежних позиций в МАКУСА. Ей нужно было любой ценой заново доказать коллегам и начальству свою ценность, показать, что она достойна прежнего места работы. Совершить хоть сколько-нибудь значимый поступок во имя магического Нью-Йорка. По крайней мере, так говорила в ней раненая гордость. Совесть же нашептывала, что это называется другим словом.       «Выслужиться — вот, что я должна», — печально осознавала Тина. Горьковато-подленький привкус позорного слова оседал неприятным зудом где-то глубоко внутри. Не этого она искала на службе конгресса: не стихийной опалы и подпольных интриг. Но разве был другой выход?       Подобные мысли в который раз уже рассеянно бродили в голове волшебницы, когда она с палочкой под пальто и хот-догом в руках несла очередную вахту в толпе демонстрантов-ведьмоненавистников. Снова и снова Голдштейн пыталась нащупать хоть что-то. Любую мелочь, малейшее нарушение, которое позволило бы ей проявить инициативу и, возможно, заслужить прощение. А жизнь вокруг, как назло, протекала до зубного скрежета обыденно и прилично, и Тина почти потеряла надежду.       Когда неожиданно искомая мелочь нашла ее сама. Она пронеслась мимо так стремительно и неловко, что даже толкнула зазевавшуюся Тину, приковав ее самое пристальное внимание. Мелочь оказалась вихрастым неловким молодым человеком в зеленом пальто, потрепанном желтом шарфе и с потертым кожаным чемоданом в руке. Очень подозрительным чемоданом, в котором опытная ведьма сразу почувствовала нечто необычное. Странный прохожий настолько выбивался из серой людской массы, что Тина в безотчетном порыве поспешила за ним, наплевав на всю инквизицию мира и на ходу доедая хот-дог.       Она вообще не очень представляла себе, на что надеялась. И тем более удивилась, когда случайный слепой выстрел угодил в самую десятку. Как оказалось, чудаковатого иностранца звали Ньютон Скамандер и у него отсутствовали разрешающие документы на волшебную палочку, а еще — совершенно определенно — всякие тормоза. За короткий отрезок времени он успел нагло применить колдовство в обычном не-магическом банке, почти потерять какого-то своего питомца и отпустить на все четыре стороны случайного свидетеля, не удосужившись даже «Забвение» применить. А потом, выслушивая список собственных прегрешений, британец только стоял напротив нее и смущенно улыбался. От нелепости ситуации стражу магического правопорядка стало немного не по себе.       «Похоже, у вас появилась проблема, мистер Скамандер». Тина еще не подозревала, что эта проблема теперь далеко не только его.       Сопровождая нарушителя в управление, Тина едва сдерживалась, чтобы не начать глупо улыбаться. Вот это нежданная удача! Архив архивом и палочки палочками, но пойманная на улице статья №«3.а» с отягчающими — неплохой повод попенять бывшее руководство: кто знает, вдруг ей повезет. Волшебница внутренне ликовала: только, увы, недолго. Персивалю Грейвсу опять хватило лишь одной фразы, чтобы спустить ее с небес. Эхо слов не успело отразиться от стен в полупустом холле конгресса, а Тина уже поняла, насколько наивно тешила себя глупыми надеждами все это время. Она, наверное, понимала и раньше, просто не хотела верить. Надеялась, что одумаются. Надеялась, что поймут. А ее потуги и жалкие попытки здесь с самого начала совершенно никому не были нужны. Слова растворились в тишине коридора — Тина только стиснула кулаки. И моментально потеряла интерес к наказанию своего незадачливого «туриста». По-хорошему нужно просто закрыть его дело и послать дальше по своим делам.       Порпентина Голдштейн сквозь зубы проклинала весь жестокий магический мир да и немагический за компанию тоже, когда окружающая действительность снова бесцеремонно напомнила о себе. Выяснилось, что этот рыжий непроходимый идиот Скамандер умудрился оставить не-магу из банка не только воспоминания, но и собственный кожаный чемодан в качестве бесплатного сувенира. Чемодан кое с чем живым, явно волшебным и не вполне законным. Например, с любопытным нюхлером, который моментально — стоило несчастному Якобу Ковальски открыть крышку — сбежал в закат Нью-Йорка. Мерлин видит, Тина раньше думала, что легкомысленнее Куинни на свете никого быть не может. Надо признать, она жестоко просчиталась.       Позже, протаскивая к себе в дом двух малознакомых мужчин лишь частично магического происхождения, Тина потихоньку чертыхалась и оправдывала себя простым соображением: виновников всех этих происшествий все же разумнее будет держать рядом с собой. Чтобы еще чего-нибудь не учудили. Правда, они учудили все равно.       Хмуро взирая на пустые кровати и полные кружки нетронутого какао, волшебница констатировала, что ее самые худшие опасения подтвердились.       У Тины появилась новая проблема: на пересечении множеств «Великобритания», «волшебство» и «вселенская глупость».       Куинни рядом что-то ворковала про смешного не-мага, а у Тины в памяти тем временем мелькали статьи магического кодекса, давно заученные наизусть. Отсутствие регистрации, нарушение Статута о Секретности, ввоз в Нью-Йорк десятка-другого незарегистрированных магических тварей… В условиях крайне тяжелой городской обстановки все сегодняшние злоключения Ньютона Скамандера уже тянули на солидное наказание.       В этот момент Тина поклялась себе больше никогда не пытаться решать собственные проблемы за счет ошибок других. И, хлопнув дверью, помчалась искать этих олухов.       В Нью-Йоркской ночи светили фонари и сверкали витрины. Только Тине было не до красоты: она торопилась так, что покинула теплый дом в одном лишь пальто поверх пижамы. На улице же лохматыми хлопьями падал тяжелый пушистый снег, укрывая плотным белым одеялом все вокруг. Снег то и дело набивался ей за ворот и за пазуху, холодил босые ступни сквозь подошву сапог и путался в волосах. Боги, в этих непослушных волосах, которые без того всегда торчат во все стороны. Тина оскальзывалась и поминала недобрым словом Мерлинову бороду. А потом… с усмешкой подумала вдруг, что с появлением сегодня в ее жизни некоего странного британца все пошло просто наперекосяк. Кто бы мог представить, что она — взрослая волшебница, мракоборец и просто разумная женщина — будет, приплясывая, скакать среди ночи по заснеженным улицам в поисках сбежавших волшебных зверушек и их сумасшедшего хозяина? От всего происходящего веяло толикой сумасбродства и духом приключений любимых книг. Даже стало жаль завершать представление. Но с конгрессом шутки плохи — это она уже собственной шкуре успела познать. По пути подвернулся пустынный переулок. Тина недолго думая превратила пижаму в привычный брючный костюм и продолжила путь. Снег и сумасбродство ее больше не волновали.       В конце концов, в поисках ей помогли животные. Правда, уже не магические — самые обычные, из местного зоопарка. Встретила которых она почему-то прямо на улице. Значит, этой ночью по Нью-Йорку шастали целых две стаи разбежавшихся зверей. Как мило. Порпентина по пути успела подробно продумать, в каких словах прочтет безответственному Скамандеру лекцию о необходимости соблюдения хотя бы некоторых законов.       И вот — она обнаружила тех, кого искала, но это только полдела. Злостных нарушителей порядка срочно требовалось задержать: теперь Тина всерьез была намерена сдать их в МАКУСА с потрохами. Ограничься все одним лишь шкодливым, но безобидным нюхлером, еще бы можно было пойти навстречу. Однако разгуливающий по городу целый волшебный зверинец Голдштейн прикрывать не собиралась. Ведь должности в архиве тоже вполне можно лишиться — хотя и кажется, что ниже падать некуда.       Тина анализировала ситуацию и размышляла. Вряд ли эти двое захотят сдаться добровольно, а вступать в открытый конфликт было бы слишком необдуманно. Пусть Ковальски и не-маг, а она — тренированный боевой волшебник, но вот магозоолог очень уверенно владеет палочкой, а еще носит с собой полный сюрпризов чемоданчик. Справиться с двумя решительно настроенными мужчинами и стаей зверей ей, вероятно, будет не так просто, как кажется. Придется подождать подходящего момента, чтобы без риска их обезоружить.       Тина выжидала долго. И наблюдала поразительнейшую операцию по поимке и загону обратно в чемодан этого огромного… А кого, кстати? Колдунья к своему стыду не смогла вспомнить даже названия этого вида. А ведь дома в шкафу пылился аттестат Ильверморни с отличием… Сейчас вся жизнь Тины состояла лишь из законов, отчетов и боевых заклинаний. Когда же она успела позабыть все разнообразие и многогранность магического мира? Впрочем, кому какое дело. Сейчас волшебница была на службе. Об остальном она подумает как-нибудь потом.       Огромный зверь, кем бы он ни был, выглядел сильным и очень опасным. Невозможно было даже представить, что его удастся успокоить и пленить без применения магии. А значит, сейчас господин Скамандер неминуемо пополнит список своих нарушений еще парочкой заклинаний в районе потенциального присутствия не-магов. Только вот что-то ученый не торопился колдовать. Он, похоже, вообще не собирался использовать палочку и произносить слова. Только… э-э-э… а что это он делал? Забавно кривлялся, даже как-то немного нелепо… Или нет?...       Поначалу странные движения казались бессистемными и глупыми, но волшебница с каждой секундой смотрела все внимательней, не отрываясь. И загадочные пассы начали обретать смысл. Этот поразительный Ньютон Скамандер разговаривал со зверем на каком-то незнакомом ей языке. Изначальном. Первобытном. Универсальном. Тина была опытным магом. Она чувствовала скрытую мощь каждого сделанного шага. Скользящую в каждом жесте уверенность. Ни капли сомнений, ни грана стеснения. Это не человек сейчас пытался изобразить магического зверя. Это просто еще один невиданный науке магический зверь предстал перед ней. Неизведанный. Древний. Могучий.       Тина погрузилась в созерцание так глубоко, что успела забыть о цели своего здесь пребывания. Лишь когда огромный представитель магической фауны исчез в чемодане вместе с Ньютом и Якобом, она, встрепенувшись, вышла из оцепенения. Вот же он — ее шанс! Правда, Голдштейн за последние пять минут порядком растеряла уверенность в правильности своих действий. Машинально наложив запирающее заклинание, она медленно опустилась на чемодан и поняла, что предстоящий путь в МАКУСА будет для нее самым долгим и полным сомнений за всю служебную жизнь.       Впрочем, если бы Тина сразу знала о нападении на немагический конгресс, она сомневалась бы еще больше. Потому что не-мага убил обскур. Потому что у Скамандера в чемодане — обскур. Потому что для МАКУСА они виновны без суда и следствия. Оба. А виновные должны быть наказаны.       У Тины появилась проблема. Но это ненадолго. Нет человека — нет проблем.       Пока их со Скамандером вели по извилистым министерским коридорам, в мозгу билась только одна шальная мысль: «Это происходит не со мной!» Отстраненная, горестная, кричащая мысль, которую внезапно услышала Куинни через череду бетонных стен, и стопка документов разлетелась веером из ее рук. Люди думают так громко, когда им плохо.       Подошвы ботинок гулко стучали по полу, а абсурдность ситуации, возведенная в степень безоговорочной реальности, убивали Тину на месте. Только что Персиваль Грейвс отправил их на смерть. Отправил ее на смерть. Свою подчиненную, пусть и бывшую. Не размениваясь на сомнения, колебания и даже доказательства. Уже единожды пережив его сухое безразличие, Голдштейн все еще не могла поверить, что человека можно разменять так легко. Тина ощущала холодное острие чужой палочки на адамовом яблоке и видела перед собой только размытое пятно зеленого пальто.       По всем правилам ей бы сейчас ненавидеть этого бестолкового ученого с дурацким чемоданом и роковыми авантюрами. Желать, чтобы он никогда не покидал своей Британии. Но гордость внутри давно заткнулась, а совесть и врожденное чувство справедливости не давали ей думать так. Мало заботясь о собственном приговоре, Ньют Скамандер в первом порыве пытался оправдать ее — Тину. «Отпустите ее, она же ни в чем не виновата!» — кричал магозоолог Грейвсу, но был, наверное, не очень прав. Она была виновата. В собственной глупости. В том, что так легко и бездумно заложила их обоих. Действительно ли волновалась о горожанах или просто собственную спину хотела прикрыть? Совесть дала ей оплеуху и расплескала жгучий стыд где-то в районе сердца: Ньют тоже не заслужил такого жестокого финала. За всю свою несобранность и неловкость, за публичное колдовство и даже за сбежавших волшебных созданий. Даже за обскура. Волшебница вспомнила странный танец на белоснежном поле центрального парка. Это не тот человек, что стал бы использовать живое существо в грязных целях. Он бы просто не смог. Тина вышла из коридора, опустив голову и чуть подергивая плечами. Она не заплакала.       Белая комната встретила пленников противным запахом стерильности. Если у стерильности вообще может быть какой-то запах. И посередь белизны черная глубокая бездна разверзлась под ногами. Бассейн с растворяющим зельем. Бессмысленное позерство: если уж одним щелчком отправлять на смерть, почему бы не просто «Авада Кедавра»? Это последнее, что мелькнуло в мозгу обреченной молодой женщины, когда она бросила взгляд в глубину. А потом наступили эйфория и липкая темнота.       Наверное, на этом все должно было закончиться. Во взрослых сказках обычно бывает именно так. Но среди щупалец мягкого плена иллюзий Тина внезапно услышала далекий голос: «Прыгай, Тина!.. Прыгай!» Кто бы это мог быть? Может, отец? Совсем как в детстве, когда девочка забиралась на высокое дерево, а потом боялась сама спуститься оттуда. Мама всегда порывалась применить «Мобиликорпус», но отец смеялся и говорил, что магия решает далеко не все. А потом кричал: «Давай, Тина, я тебя поймаю!»       «Тина, я тебя поймаю!» — вторил голос. Нет, все-таки он не похож на отца. Папа же — вот он, здесь — уже был совсем рядом: они с мамой, улыбаясь, протягивали дочери руки. И Тина рвалась им навстречу. Только голос держал ее: отвлекал, продолжая стучать молотком прямо в черепную коробку. Это раздражало безмерно, и Тина, не выдержав, заорала «Заткнись!» бесконечному зову. Своих слов она не услышала. Только сквозь губы прямиком в горло полилась холодная липкая тьма. Тина закашлялась, резко выдохнула и… выныривая из цепкого тумана, открыла глаза. Пара секунд понадобилась, чтобы осознать, что вообще происходит.       А потом зрение, наконец, сфокусировалось. Черная пустота оказалась неумолимо близко, а зовущий волшебницу Ньют слишком далеко — не допрыгнуть. Голдштейн в отчаянии подалась было вперед, но решимости ей не хватило. Страх — тот же, что и в детстве — сковал вдруг все члены. Страх, застрявший внутри в ту самую минуту, как она услышала приговор. «Это неизбежно! Это происходит не со мной!» Пустота уже подбиралась к ее ботинкам, растворяя под ногами стул с едкой гарью. Казалось: все бесполезно, но голос не замолкал. Наоборот — он становился все более настойчивым, почти приказным. В какую-то секунду перед глазами мелькнуло безучастное лицо Грейвса. И в душе хрупкой волшебницы медленно поднялась горячая волна протеста. За справедливость нужно бороться, а для этого она обязана выжить! Не отчаиваться и продолжать идти вперед.       «Тина, прыгай! Я поймаю!» — под эти слова она собрала всю волю кулак и оттолкнулась от останков шипящего стула. Ожидаемо полетев прямиком в черную бездну. Но внезапно мягкая живая опора проскользнула под ступню и спружинила ее ноги. Толчок — и трясущаяся Тина оказалась на спасительно-твердом кафеле, в руках Ньюта. Сознание самым краем отметило, что все уже кончилось. Ноги запоздало подкосились и, тормозя падение, женщина крепко вцепилась в спасительные рукава зеленого пальто. Рукава поддержали. Интересно, откуда в таком неловком человеке столько сил?       У Тины, Ньюта и всего города по-прежнему была проблема. Они и сами по-прежнему были — тут им чертовски повезло.       Не было, правда, никакого понятия, как быть дальше. Когда их небольшой отряд пытался как-то скрыться от Грейвса и успеть спасти целый город. При том, что в отряд входили бывший мракоборец, ученый-магозоолог, доморощенный легилимент и не-маг. В их распоряжении была не самая ударная сила Нью-Йорка. Но разве был другой выход?       Сам Нью-Йорк всю ночь не смолкал. Город звенел, теряя стекла и ломая стены в погоне за разозленным и растерянным обскуром. Обскуром, которому Ньют и Тина так хотели помочь. Впрочем, Ньют, кажется, всем и всегда хотел помочь: любому, для кого это еще было возможно.       Их город гудел. Низко и надсадно, взбудораженный и потрясенный рассекреченной магией, что струилась по улицам. Когда неспасенный испуганный мальчик исчез в лучах заклинаний мракоборцев. И когда под личиной Грейвса возник самый грозный преступник современности, обескуражив весь магический конгресс.       Город тихо шептал, когда птица-гром Ньюта и волшебный дождь окропили Нью-Йорк спасительным водопадом, смывая пепел костров ушедшей ночи и опасные воспоминания не-магов. И двадцать четыре часа жизни Якоба Ковальски. Жаль, печаль Куинни они не могли смыть.       Тина была опустошена окончательно. В этот день слишком много всего произошло. Всю какофонию городских звуков она помнила очень смутно. Ей осталась одна-единственная, совершенно внезапно открывшаяся правда: о том, что люди вокруг могут оказаться совсем не такими, какими она привыкла их считать. Беспомощная сестренка проявила настоящие чудеса смекалки и изобретательности. Человек, который узнал о магии только вчера, всеми силами стремился помочь незнакомым людям защитить их мир. А неуклюжий британец, которого она держала за идиота, оказался хранителем багажа самых необычайных зверей и невиданных знаний. Возможно, он был даже в разы мудрее нее самой. Странным образом необычный, непонятный и невероятный Ньют Скамандер заполнил собой почти все последние бешеные сутки, почти каждую их минуту отметил своим присутствием. Впрочем, и нескольких последующих суток тоже.       Тина все еще была в тумане, когда их маленький отряд — теперь уже только втроем — возвращался в квартирку Голдштейн с занимающимся новым рассветом. Честно, сказать, она вела себя как последняя тряпка: даже Куинни держалась лучше. Трое волшебников долго сидели вместе на уютной маленькой кухне. Сил разговаривать о произошедшем уже ни у кого не осталось — они могли об этом только вместе молчать. Молча смотреть друг на друга. Молча пить горячий какао, которым наконец удалось угостить необычного гостя. Куинни ушла к себе первой, незаметно промокая дорожки слез и на румяных щеках: ей хотелось побыть в одиночестве.       В полумраке хмурого утра Тина осталась с Ньютом наедине. После всего случившегося впервые в спокойной обстановке. Вдвоем. И неожиданно поняла, что робеет, как застенчивая третьекурсница. На кухне висела звенящая тишина, кружки давно опустели. А Тина медленно впадала в панику. Она — взрослая волшебница, мракоборец и просто разумная женщина!       Часы на стене глухо тикали, напоминая о том, что нужно пойти хоть немного поспать. Конечно, ведь у обоих и мозг, и тело были вымотаны — выжаты досуха. А уже сегодня днем неминуемо снова придется прибыть в конгресс: по нескольку раз давать показания и писать стопками официальные объяснительные.       Но Тина боялась спать. Ей страшно было в кошмарах пережить снова последний пронзительный крик бедного мальчика-обскура. Протяжный горестный крик. Розовые резинки. Пшеничные волосы в красной крови.       И еще больше было страшно расстаться сейчас с Ньютом. Казалось, что тогда он растает туманом, сам окажется всего лишь мимолетным сном. Уже никогда не будет вот так сидеть с ней рядом за одним маленьким столиком. Исчезнет из ее жизни, как будто его и не было вовсе.       Тине страстно хотелось разбить висевшую на кухне тишину, хотелось поговорить с человеком напротив. Удостовериться в том, что все — правда. Снова услышать голос, который так громко звал ее, что сумел вытащить из темноты.       Но слова упорно не желали находиться. Когда неожиданно сам Ньют пришел ей на помощь. Аккуратно закрывая брошенный на стуле недочитанный роман, он задал один лишь вопрос: «А…. вы любите книги?» И плотину молчания Тины снесло. Она, запинаясь, рассказала ему все: как чтение спасает их с сестрой от одиночества, как заглушают тоску белые шуршащие страницы, как напоминают о маме яркие обложки и едва уловимый запах чернил. Ньют слушал, не прерывая. Затем что-то ей ответил. А потом она ему. И еще. Тишина незаметно исчезла, растворилась в дымке утра за окном. Говорить почему-то получалось совершенно легко и естественно, как будто они были знакомы с детства. И с каждой фразой напряжение этой ночи потихоньку спадало: отпускало их.       В какой-то момент остатки вишневого штруделя на блюде напомнили о человеке, который так несправедливо лишен был возможности быть сейчас здесь. Сами не замечая, Ньют и Тина начали обсуждать, что можно сделать для отважного Ковальски, который за день успел и стать им лучшим другом, и забыть об этом. Правда, ничего путного никак не приходило в уставшие тяжелые головы. А потом Тина взяла в руки чайник, чтобы наполнить кружки в очередной раз, и замерла. Кстати, о чайниках…       Она еще ярко помнила, как попался в ловушку сбежавший из чемодана окками, и Ньют со звоном захлопнул за ним крышку такого же чайника в ее руках. А потом она держала в этих руках самого маленького окками. И яйца окками. Серебряные яйца. Якоб Ковальски, отсутствие денег и банк.       Услышав такое предложение, Ньют только удивленно раскрыл глаза. А потом на его лице, впервые после окончания битвы, появилась усталая улыбка. Пока Тина увлеченно делилась идеей, он исподволь внимательно рассматривал ее: почти изучающе, как будто в первый раз. Но волшебница уже не замечала.       Тина неожиданно поняла, насколько приятно помогать другим решать их проблемы. Особенно не в одиночку.       Она так и уснула в то утро — прямо за столом, положив под голову руки. И даже не заметила, как опустилось на ее плечи потертое зеленое пальто. Позже Куинни забрала его на вешалку, но Тина, тем не менее, на удивление спокойно спала. И проснулась с ощущением тепла.       Ньют немного задержался в Нью-Йорке. И как будто бы не очень торопился уезжать домой, но бесконечно оттягивать момент было невозможно. Вот уже они вместе с Тиной — вдвоем — стояли на портовом причале, и часы отсчитывали последние минуты до отправления корабля. Он снова был прямо перед ней весь: все те же рыжие волосы и веснушки, смущенное выражение лица и нескладная фигура. И потертый чемодан с фантастическим миром внутри. Если она сейчас отпустит все это, обретет ли когда-нибудь снова? Тину так и тянуло спросить об этом прямо, но она не чувствовала себя вправе. Ньют же увлеченно снова рассказывал о животных, которых уже изучал и еще только планирует, жизнерадостно говорил что-то про книгу. Тина покорно слушала. Даже, кажется, кивала. И все-таки не выдержала. Ее, наконец, хватило, чтобы выдавить из себя единственный вопрос. Жалкий, безнадежный вопрос, но знать ответ — как дышать — ей было необходимо.       «А любит читать Лита Лестрейндж?»       Та Лита, о которой ей по секрету рассказала Куинни накануне. Та Лита, которая возникла вдруг как призрак между ними, смеясь на потертой колдографии в пыльном чулане. В самом темном углу пыльного чулана. Смеясь.       В первую секунду после вопроса взгляд под рыжими бровями слегка потемнел. А потом опять возникла привычная извиняющаяся улыбка: «Я не знаю, что она любит сейчас». И в этих словах обескураженно-счастливой Тине послышалось: «Но я ведь знаю, что читать любишь ты». И уже наяву: «Ты хочешь, я подарю тебе экземпляр своей книги?».       Конечно же, она хочет. Она будет рада прикоснуться к чему-то, что создадут его исполосованные шрамами, но такие мягкие руки. Руки, которые даже для хозяина неожиданно заправили ей за ухо прядку волос, проведя по щеке. Непослушных, пушистых волос, которые всегда торчат во все стороны. «Ты хочешь, я подарю тебе экземпляр своей книги лично?» И тут устроенный правильный мир молодой волшебницы рухнул окончательно. Разделился на пустое существование до сегодняшнего дня и предстоящее бесконечное ожидание после.       Порпентина Голдштейн долго смотрела вслед уплывающему кораблю. Ей чудилось, что знакомое зеленое пальто до последнего мелькало на палубе. А потом она ушла, неся в груди невероятно легкое чувство освобождения и неясную надежду на что-то новое. На скорую встречу. На тихое рукопожатие. На те крепкие объятия, что защитили от смерти.       У Тины появилась проблема. Она влюбилась по уши, как робкая третьекурсница. Тина еще не подозревала, что эта проблема теперь далеко не только ее.