Мне так...

Я, наверное, должен быть счастлив. Ни в этой, ни в другой жизни мы больше не встретимся. Я знал это с самого начала, запирая все свои сожаления и искаженное слезами лицо в сундук, бросал ключ в море, с обрыва, пытаясь сохранить последнее тепло где-то у меня в руках, когда ты касался меня. Но сейчас мне просто так… Холодно?

***

Цепи скрипят, их железо трется и издает неприятный звук, — боюсь, что больная голова пленника этого не выдержит. Если бы только он смог разломать на части этот толстый метал. Пленником являлся парнишка, окованный в тяжелые и ржавые кандалы. Насколько же его унизили? И не только перед всем миром, но и перед тем, чье мнение было выше остальных, — собой. Сидеть и гнить в этой дыре само по себе было постыдной вещью, короли так не поступают. Короли на свободе, дышат свежим воздухом и… захватывают территорию за территорией. Именно таким должен быть король. Он знал, на самом деле, что умрет и от него ничего не останется. Сколько он здесь? Месяц? Год? Неделю? Руки заломлены за голову и крепко окованы. Онемели. На одной из них была глубокая рана, её, естественно, никто лечить не стал, но юный принц, впрочем, и не просил. Ему не нужно помощь, ему бы только почувствовать руки и узнать — на какой именно есть рана? Это легко узнать, стоит только дернуть пальцами, — плохая идея, — как по телу проходится ужасная боль. «Двадцать, двадцать одна… вторая… третья, четвертая…» — он, пленник, уже так устал считать эти капельки. Глаза не видели, ведь они скрыты за это плотной, пропитавшейся кровью ткани, только уши продолжали ловить звуки, пускай и против воли, да и не так хорошо. Падали капли каждую третью секунду, а некоторые задерживались до пяти-шести. Надоело. Рубашка грязная, то-ли мокрая, то-ли холодная, наверное из-за влажности воздуха, думает брюнет и кривиться от неприятных ощущений. Лучше уж не думать об этом. Она, рубашка, сливается с кожей — да и сам он бледный, подобно листу бумаги, мертвецу. Но ему ли жаловаться?.. Даже сейчас он жалел себя. Мир рушиться, а он беспокоиться об одежде. Если бы только он сумел выбраться отсюда, если бы только Бог дал ему… Бог? Ха? Его потрескавшиеся губы расплылись в горькой усмешке, в порыве смеха от себя же. Бог ему поможет… ага, как же. Шансы, что получиться отсюда выбраться — давно уже приравнивались к нулю. И, кажется, умереть было бы лучше. Он не ожидал милосердия со стороны правителя страны. Жизнь без иллюзий — вот, чему научили его последние события после того дня, а эта темница казалась самым лучшим решением, в его же пользу. Время остановилось — его не убьют, не отпустят, не пожалеют. Его оставят на гниение. Здесь пахло пылью. А чем ещё должно пахнуть? Разве только через маленькое окошко ощущался легкий оттенок дождя — пленник благотворил эти моменты. Но не сейчас. Сейчас здесь пахнет крысами, кровью и гнилью. Голова толком не соображала и подкидывала воспоминания. Оставалось только одно — смирение. Парень просто следил за всем происходящим, словно бы смотрел на себя со стороны. Шизофрения? Это уже не столь важно. Но смотреть на свою мать, которая осталась прозрачным следов в жизни, почему-то показалось неприятным. Но выбора не было. Он все равно вспомнил. То, как мать его просила:  — Ричард, сыграешь? — и слышались нежные ноты мелодии на пианино. То, как тонкая струйка алой жидкости стекает и падает на деревянный пол. То, как он в первый раз, когда он увидел смерть. На публику вывели мужчину, который в момент смерти улыбался. Потом мешок на голову, палач, размах копьём и!.. и всё. На это тогда смотрел маленький мальчик с широко распахнутыми глазами. Первая смерть — его учитель, который совершил ошибку — пил на рабочем месте. Тогда-то детский разум и пошатнулся. То, как он впервые убил человека — он был предателем и его жизнь ничего не значила. Потом хохот — долгий, безумный, животный смех под одобряющую улыбку отца. А ещё смерть — на эшафот вывели женщину и повесили. Её двенадцатилетняя дочь плакала, кричала, что их королевская семья — монстры. Её за это посадили в темницу. То, как он впервые пошёл на войну. Она была бессмысленной — они бы всё равно выиграли. Только людей заставили убивать. А юному принцу это нравилось, что сам вызвался руководить отрядом. И тогда было отнято его рукой сотня, нет, тысяча жизней. Его руки под локоть в чужой крови. Ему тогда дали прозвище «Кровавый принц». После его собственная бабушка, являющийся ценным человеком в Совете Старейшин, приговорила к изгнанию из территории их страны. Его отец конечно же был против, но после случая десятого марта — согласился. «Кровавый принц» отказался покидать страну, устроил бунт, который сейчас прозвали «чёрной неделей». Крики. Кровь. Смерть. И темнота.        Тихое шуршание и медленно приближающиеся голоса. Тяжёлая дверь распахнулась. «Кровавый принц» из-за последних сил привстал и посмотрел в сторону источника звука. Но ничего увидеть, из-за повязки, не смог. Голова вновь обратно облокотилась на холодную, каменную стену. Парень вздрогнул.        — И вот невинного Шута вновь садят в темницу, Даже не предоставив тому жаркую жрицу… — прохрипел измученный, но ехидный голос. Удар и Шут уже лежит на полу, пытаясь вздохнуть — удар пришёлся по груди.        — Такой жестокой казни Шут не ожидал и по… — и вновь удар. Только на этот раз ногой по животу. — … и поэтому его злющий охранник врасплох застал. — Продолжал свою песню парень.        — Да заткнёшься ты когда-нибудь?! — закричал охранник и, фыркнув, громко захлопнул дверь. Шут засмеялся — хрипло, явно, сорвал голос. «Кровавый принц» тихо слушал их разговор, пытаясь представить нового сожителя в «его» темнице. И что только мог совершить этот оптимистичный блондин?        — И могучий рыцарь рассердился. О, милорд, не плачьте, я не со зла… — вновь запел тот, слегка надувая в свою флейту. И резко остановился. — Юный сожитель, кто тебя так? — чудак наконец-то заметил брюнета и на четвереньках подошёл к принцу, осматривая ранения. Его лицо скривилось.        — Кхм… — хотел было что-то сказать он, как закашлял сухим кашлем. Казалось, что во-рту даже почувствовался железный вкус крови. А что можно ждать от того, который уже долгое время сидит в холодной темнице? Даже если и болел — не замечал. Было не до этого.        — Юный сожитель, как мне, простому Шуту, Вас звать? — захохотал он. Ричард промолчал — этот Шут ему уже не нравился. Таких, как он — быстро убивают. Да и сам «Кровавый принц» готов был пристрелить того. Вот только сил бы не хватило. — Меня зовут Лоэсс, я прибыл из сие королевства… — резко замолчал.        — Р-ричард. — Прохрипел принц и вновь закашлял. Грязные волосы, свисающие словно сосульки полезли в рот и рвота подступила к горлу. Он, явно, болен.        — Рад познакомиться, юный Ричи. Можно ведь так звать Вас? Конечно можно! — захохотал он. И тут принц начал догадываться — почему того посадили в темницу. Зная характер отца — короля этой страны — он сюда на долго. Тихое дуновение флейты и чудак вновь запел: — Я Лоэ-э-эсс, прибыл к ва-а-ам из другой страны-ы-ы… — петь не умел. Ясно — как летний день.        Брюнет вновь закашлял — хрипло, сухо. Даже услышав его кашель — становилось больно. Но Лоэсс похоже не слышал, так как был занят своим пением. И у принца вновь промелькнула мысль:        «Лучше бы я умер…»