Потеряй меня

Уже в пылу было видно, насколько это безнадежно: Всадников было много, еще и на фоне изредка мелькали вампиры, проверяя, с чего такой шум. Пара из них устроились на крышах домов и наблюдали за двумя мальчишками, влипнувшими в такое дерьмо по собственной глупости — ни один служащий Японской Армии не полез бы в самое гнездо этих монстров, даже имея демоническое оружие черной серии. А тут — двое сопляков, один из которых вообще с демоном низшего класса. Наруми крутанул трезубец и всадил его в землю, взрывая куски почвы вокруг себя. Шусаку не должен был попасть под удар, и рядовой это и сам знал, всегда тут же исчезая из зоны поражения. Сержант заметил неподалеку его красные цепи, услышал обрывки слов проклятия и сильней сжал рукоять, вгоняя зубья под заледеневший асфальт, раскидывая его куски вокруг и даже цепляя ими окружные здания, и без того разбитые. Всадников Апокалипсиса, задетых демонической силой, становилось все меньше, но они все еще наступали, и Макото никак не успевал крутиться, чтобы отбивать все атаки: трезубец в таком бою был неуклюжим и громоздким, им трудно было отбивать следующий удар. Интуитивно прикрывая рукой лицо, он пропускал все больше ударов. Вот задело руку, которой он защищался. Вот вспороло мышцы на правой руке — пальцы на трезубце ослабли, тело затрясло. Вот насквозь насаживают плечом на заостренный штык-клешню. Наруми закашлялся и сплюнул кровь, тут же перехватывая трезубец другой рукой и размахом применяя силу демона — Всадник исчез, и сержант рухнул на землю на колени. Снова закашлявшись, прикрыл рот рукой и оглянулся. Шусаку был далеко — помощи ждать бесполезно. Вот затащил, зараза. Макото хмыкнул и убрал от губ руку. По перчатке расплывалось красное пятно. Он стащил ее зубами, откинул и уперся кулаком в разломанный грязный лед. Оружие скользить не будет — за столько лет уже достаточно мозолей наработано, чтобы трезубец держался так как надо. — Генбушин, — он рыкнул. Всадники окружали, вампиры все еще с интересом наблюдали, а Шусаку дай бог чтобы сам остался жив. Хорошо все же, что парень отправил его в ту сторону, а здесь оказался сам. Демон, сидящий на середине рукояти трезубца и источающий полыхающую темную ауру в его сознании, изумленно взглянул на контрактора. — Ты давно не обращался ко мне, — на губах расползлась хищная улыбка, обнажились клыки. — Что, совсем в заднице, Ма-ко-то? — Дай мне силу, — Наруми не хотел реагировать и раздражаться. И не хотел испытывать ненависти, но чувствовал, как аура проникает в него, как заполоняет его разум липким и мерзким чувством жажды крови, жажды смерти. — О, я тебе нужен? Ты же отказался от моей помощи, помнишь? — Генбушин в мгновение ока очутился рядом, провел когтями по щеке, царапая и без того горящую от жгучего раскаленного воздуха кожу. Слизнул с острых кончиков капли, облизнулся. — Ты дашь мне то, что я хочу? — шепнул он на ухо хозяину уже со спины, рука заскользила по груди, коснулась распоротой формы. — Верно? Ма-ко-то... Макото зло сплюнул. — Заткнись и дай мне силу! Внутри полыхнула озлобленная аура, взметнулись черные языки пламени. — Глупый человек! — разорвал шум ауры громкий визгливый голос. — Глупый, глупый, глупый! — бушевал он, пламя лизало кожу хозяина, опаляло ее снова и снова. Демон захватывал разум, пытался пробиться сквозь, уже совсем тонкую, стену самообладания. Проникал через раны по крови в тело, охватывал его черным огнем, пускал по венам эту тяжелую гнетущую силу, придавливал, вжимал ей в землю, сковывал руки, перехватывал рвущийся истошный крик. Лижущие блики мелькали перед глазами, в голове, по всему телу и сжимали, сжимали в тонких когтях сердце. — Ты здесь сдохнешь, сдохнешь, сдохнешь! Сержант рухнул на колени — уже в своем сознании — и схватился за грудь, сжимая ошметки формы. Судорожная, мучительная попытка вдохнуть, лихорадочно бегающие глаза и распарывающие изнутри рывки тела, чтобы только встать, не дать этой силе раздавить. По лицу Макото пошли темные узоры, ослепляя глаза, давая немоту языку и полную безмятежность слуху. Послышалось сдавленное шипение демонической ауры, охватившей и без того искореженное тело, вдруг брошенное каким-то порывом вперед. — Убить, убить, убить... Сдохнут, сдохнут! *** — Наруми? — парень поджал губы и сел рядом на колени. Неверяще помотал головой, провел пальцами по покрасневшему снегу, самыми кончиками пальцев. Судорожно сглотнул. — Я не хотел... Прости, я... — Шусаку перевел взгляд на тело друга. На то, что от него осталось. Улыбнулся. Той нелепой и глупой улыбкой, которой улыбался от его нежного поцелуя в висок. Улыбкой, по которой потекли слезы. Он утер их грязным рукавом, всхлипнув. — Прости, этого не должно было произойти. Это должен был быть я. Правда, — он сжал на промокших от снега штанинах пальцы, выдохнул. Он не имел права расслабляться. Им может овладеть демон, а еще он обещал. Рику, Таро и Яей. И должен. Должен им рассказать о том, как он позволил их командиру погибнуть. Как не смог ни прикрыть, ни спасти, ни даже быть рядом. Наверное, он захлебывался кровью — на губах была еще не запекшаяся корка. Наверное, кричал — рот открыт, голова закинута назад. Наверное, боролся до конца и было больно — пальцы намертво сжимают Генбушин. Руки оцарапаны о лед, темными пятнами кровоподтеков расплываются следы от ударов — его и чужих. Форма порвана, из-под ошметков виднеется бледная кожа — когда он успел так побледнеть? Лед. — Макото, прости, — шепнул Ивасаки, провел по разбитым костяшкам чужих сжатых в кулаки пальцев. — Прости. Никакой боли, никаких слез — лишь жгучие дорожки на испачканных в земле щеках. Никаких истерик. Он разглаживает сведенные судорогой мышцы, прикрывает рот. Закрывает пальцами его веки. Целует в лоб, поправляет слипшиеся от крови волосы. Уходит. За спиной остается его лучший и, на самом деле, единственный друг. За спиной остаются и все битвы, первые звания, смех до утра, прогулки, бросание снежками, тренировки, посещение любимого кафе всем отрядом и многое, многое другое. Наверное, за спиной остается жизнь. Остается только об этом сказать ребятам.