Hell is Round the Corner

Персиваль Грейвс сидит в своем кабинете. Пальто и шарф все еще на нем, галстук все так же затянут: медленно душит своим аккуратным, идеальным рисунком. Сколько он так уже сидит в кожаном кресле с высокой спинкой, сжимая пальцами подбородок, готовый сорваться с места в любую секунду? Кажется, что очередную бесконечную минуту, которая тянется, как нескончаемая вечность. На застывшем лице Грейвса нет ни капли эмоций, но глаза выдают внутреннюю, такую высушивающую душу борьбу. Персиваль тих, его словно нет: ни в кабинете, ни в здании, ни в этом городе или вселенной. Он медленно, почти неслышно дышит и совершенно не двигается. Грейвс вспоминает и думает, думает, думает… Серая дымка, словно влажное одеяло, покрывает город. Редкие прохожие, погруженные каждый в свои мысли, спешат покинуть промерзлую улицу. Им невдомек, да и не интересно, что творится вокруг. Обычный дождливый день, обычный час и лишь темные переулки в собственной тени скрывают свои промозглые внутренности от людей. Их затхлый запах врывается в ноздри, смешивается с холодным влажным воздухом. Стены серы и потресканы. Корявые, словно погрызенные, кирпичи оголяются под мелкой моросью дождя. Серый неприметный переулок проглатывает мелкие тушки пробегающих голодных крыс и два темных силуэта. За углом, там, в пропахшем гнилью и сыростью закоулке, слышен лишь шепот и гулко стучащее сердце. Сердце Персиваля, разбушевавшееся так некстати, так не к месту и по вине не того человека, о котором можно думать что-то столь тревожное и будоражащее. — Криденс, ты нашел? Нашел дитя? — шепот проникает в самое ухо, в голову, в душу, но Криденс Бэрбоун молчит. Он стискивает в руках полы своего пиджака так, что белеют костяшки пальцев. Прячет глаза. А внутри, под ребрами что-то скребется, рвется наружу, сдавливает легкие. Сквиб сжимает челюсть. Не время, не место и совершенно не тот человек. Он особенный. И Бэрбоуну сейчас важно держать себя, нет, «это» в своей «клетке». Мужчина возвышается над парнем, как большая всепоглощающая черная тень. Подавляет, дожимает и так сжатые плечи, но в ту же секунду отступает, дает чуть больше воздуха в легкие Криденса. Грейвс смотрит прямо, спокойно, почти не двигается, потому что знает этого сквиба. Какой-то внутренней силой останавливает себя, свои далеко спрятанные желания и мысленно успокаивает забитого парня. Плечи Бэрбоуна словно сдавлены в тисках, в шею будто врос штырь, не позволяя ею двинуть или поднять голову, чтобы взглянуть в глаза волшебнику и ощутить хоть какое-нибудь облегчение. Скинуть с себя тяжесть, расслабить тело и душу. Нет, Криденс на людях совсем не открытый парень, вовсе нет, но стоит попасть в кокон этого странного мужчины, как все тело сводит спазмами. Взгляд не поднять, даже не вдохнуть воздуха в выжатые легкие. Лишь спустя несколько минут после трансгрессии Грейвса, Бэрбоун отрывисто дышит и сжимает рукой душащий воротник белоснежной рубашки, дергает ткань, давая немного свободы своему телу. Выпрямляется, смотрит в небо и ловит кожей редкие капли проходящего дождя. Нужно прийти в себя. Но это после, а сейчас… — Ты нашел? — голос теплый, обволакивающий, и Криденс позволяет себе сделать один большой глоток воздуха и качнуть головой, давая понять, что ответ отрицательный. — Ты сможешь. У нас совершенно нет времени, но я знаю, у тебя получится… Персиваль еще что-то говорит. Что-то нужное. Вплетает в поток своих слов заботу, спокойствие, завуалировав нервозность и что-то совсем еле уловимое им самим. И смотрит, смотрит, не отрываясь. У Криденса лицо как камень: граненное, утонченное и острое. Оно красивое, изящное. Он весь словно изваяние. Идеальная, отчужденная и недосягаемая прекрасная статуя. Грейвсу хочется дотронуться, ощутить эти острые грани, уколоться, порезаться, пусть до крови, но почувствовать холодный камень кончиками своих пальцев. Наблюдать, как тело сквиба сожмется и дернется, замерев в ту же секунду. И Персиваль будет наслаждаться этим зрелищем, болью на кончиках пальцев и поглощать разрастающийся чужой страх. Но страх Криденса почти не ощутим, взгляд прямой и твердый, только устремлен куда-то в сторону и скрытый за какими-то тяжелыми мыслями. Вокруг парня тяжелая, непробиваемая стена, покрытая скользкой жалостью и безысходностью. От него исходят волны безмолвного отчаяния и Персиваль ловит их, впитывает, пытается освободить парнишку хотя бы от части неизвестного ему груза. Хочет, почему-то безумно хочет быть полезен ему, хочет быть нужным. А Бэрбоун молчит и мысленно обрывает каждую попытку мужчины подойти ближе, войти в его душу. — Я… найду… — все, что срывается с уст сквиба. Грейвс молчит, теперь его очередь, и он пользуется свободной минутой, которых у него почти не осталось. Он делает всего один шаг и останавливает свое тело, которое продолжает двигаться по инерции, притягиваться к телу напротив. И поднимает руку, в этот же момент замечая, как Криденс втягивает шею в плечи и зажмуривается, будто ожидает удара. Эта реакция заставляет волшебника замереть. Персиваль хмурится, приоткрывает рот, чтобы задать вопрос и тут же сжимает губы в тонкую полоску. Не хочет знать, не будет думать о причине такого поведения, и его рука опускается на чужой колючий затылок. Прохладная ладонь опускается вниз по длинной напряженной шее и сжимает ее чуть сильнее. Грейвс скользит жадным взглядом, ловит малейшие изменения в лице Криденса. Запоминает любое движение и восхитительные черты, вбирает в себя, чтобы тихими одинокими ночами наслаждаться воспоминаниями о каждой проведенной секунде с человеком: близким, странным и желанным. Взгляд чужих открытых, по-настоящему перепуганных глаз путает мысли. Грейвс сглатывает и позволяет себе сократить расстояние меж их лиц, потому что море черных глаз поглощает и накрывает с головой. Персиваль впитывает, да, именно в эту секунду, впитывает и страх, и настороженность, вышедшую из Криденса наружу. Его взгляд скользит по красивым широко распахнутым глазам, по тонкому точеному носу, кажущимся на бледном лице чрезмерно алым губам, таким чётко очерченным и манящим. Ему хочется ощутить их мягкость и прохладность. Хочется смять их под своим натиском, кусать, а после, вылизывать мягко и нежно. Хочется ощущать чужое дыхание, ловить резкие выдохи и тихие стоны. Грейвс знает, что именно так будет вести себя его маленький зажатый сквиб. И нестерпимое желание ощутить это всё в действительности, толкает Персиваля на действия, но громкие голоса проходящих мимо людей возвращают в реальность. Волшебник еле заметно дергается и отступает, но замечает, как Криденса словно что-то толкает в его сторону, будто между ними натянута связующая их тела нить. И чтобы остановить то, о чем не стоит даже думать в эту минуту, Грейвс вдруг впивается руками в худые плечи парня, сжимает их, а на лице проскальзывают недопустимые эмоции жалости и нескрываемого желания. Персиваль дает себе слабину лишь на секунду и, выпустив Бэрбоуна из кокона своих рук, тихо произносит: — Через три дня. Я буду здесь через три дня в это же время. Криденс опускает взгляд, поглядывая на пробегающую мимо крысу и, еле заметно кивает, оставаясь в вихре скрутившегося вмиг воздуха. Он один. Закрыв глаза, Бэрбоун ослабляет воротник рубашки и все же подставляет лицо последним каплям дождя, чуть качнувшись прижимается спиной к стене. Ему плевать на грязь и влажность вокруг. Все что он чувствует в этот момент — оставшееся ощущение от прохладной руки одного странного, но притягательного волшебника. Человека, оставившего след в его никчемной жизни, ради которого Криденсу хочется вырвать всю черноту, что елозит под кожей, ждет своего выхода, шепчет гадостные слова. А Грейвс — его тело, его глаза, душа, весь его образ — почему-то успокаивает «это», заставляет своим присутствием пропасть, утихомириться. И Криденс, наконец-то, понимает, что такое настоящая умиротворенность. Ворох очередных серых дней пролетает, словно пронизывающий ветер. Заставляет дрожать тело, покрываться мурашками от холода и безнадежности. И только назначенный день согревает сердце, зажигает огонь в груди, разрастаясь жаром во всем теле. В этот вечер Криденс разрешает себе улыбнуться, всего на несколько секунд, и они продлевают жизнь. А после, в неизменное время, он стоит все в том же переулке, все за тем же углом в темноте и сырости, предчувствуя, что сердце сейчас снова зайдется, как только кожи коснется маленький вихрь от появления здесь волшебника. И он это ощущает, а затем видит полы длинного и уже полюбившегося пальто. Разговор быстрый, без лишних слов. Грейвс вздыхает с каким-то облегчением, когда узнает, что надежда еще не исчезла. Только слова пропадают в тишине, в легком вдохе, в еле заметном дыхании. Персиваль молчит, как и зажатый в себе Бэрбоун. Только что-то изменилось, нет, не в нем, в сквибе. Словно тот что-то хочет сказать и даже губы чуть шевелятся, будто он шепчет слова, но звук застрял в глотке. Руки сжаты в кулаки. Что-то явно волнует Криденса, но почему-то ему не хватает сил высказаться вслух. Грейвс делает к нему шаг, хочет спросить, но парень дергается и отступает. Тогда мужчина протягивает руку и одним рывком притягивает и сжимает Криденса в своих объятиях, одновременно чувствуя, как чужое сердце вырывается наружу, бьет в его грудную клетку, вдруг пугая своей силой. — Тсс. Все хорошо, — шепчет он и гладит по голове. Волосы немного влажные, сегодня опять был дождь, и этот парень снова весь день провел на улице, раздавая чертовы листовки. Плохо. И та женщина… Грейвс вздыхает, отступив назад, вглядывается в бледное лицо Криденса и произносит: — Все будет хорошо. Не дав возможности ни взглянуть на себя, ни качнуть головой в знак согласия, ни ощутить снова эти теплые успокаивающие объятия, Грейвс резко отпускает парня и исчезает. Так, словно исчез навсегда из его жизни. И Криденсу становится страшно, когда рука больше не ощущает чужой ткани пиджака, лишь ловит воздух. И Бэрбоун прячет лицо в распахнутых ладонях и сползает вдоль стены прямо на влажные камни, потому что мало, нескончаемо мало этого мужчины в его жизни, в душе, но не в сердце. Его сердце переполнено до самых краев: сделай шаг и перельется через край, оставит после себя пустоту и холод. И почему-то лгать этому человеку так легко, но как же страшно и больно после… На разрыв, на мелкие кусочки… Криденс всхлипывает, шепчет тихое «прости», но не дает слезам одолеть себя. Он будет сильнее, сильнее для него. Для них. Шум, нескончаемый гул. Вокруг много людей, все что-то кричат, обсуждают, проходят мимо, толкая плечом, не извиняясь. Ото всех исходит пробирающий холод и Криденс вздрагивает от пронзившего все тело озноба. В дрожащих руках листовки. Взгляд опущен и Криденс замечает прохожих только в отражении влажной мостовой, а плечи все так же сжаты и в голове лишь гул, звучит, как заезженная пластинка. В отдалении гремит колокол, словно добивает, вдавливает тело в мостовую. Мышцы наливается свинцом. Сложно разжать пальцы, чтобы протянуть листовку проходящим мимо людям, но надо себя перебороть, сломать. Только как? Если нет ни сил, ни желания. Ничего нет… Только холод… Силуэты смазаны, люди вокруг, как серые пятна. Скользят, парят в пространстве, словно призраки, сливаются в одно сплошное месиво. Бэрбоун, никого не замечая, медленно поднимает голову, смотрит отсутствующим взглядом в небо, обводит глазами прохожих, ни на секунду не выпадая из своих мыслей, где главную роль занимает «он» — загадочный волшебник. «Его» рука скользит вдоль шеи к щеке, пальцы касаются губ сквиба, разносят по телу разряды тока, и Криденс почти видит, почти ощущает прохладность этих ласковых касаний, хочет запомнить это чувство. Желает сохранить все, что когда-то познал впервые и именно с Грейвсом, ни с кем-то другим. Поток мыслей сильный, выносящий за пределы сознания, доводящий до жгучего еле переносимого желания ощутить волшебника здесь и сейчас. И может, кто-то наверху, слышит Криденса, потому что там, среди толпы он замечает… его… Бэрбоун срывается с места, подходит к самому краю проезжей части и высматривает. Нет. Не показалось. На душе становится чуть теплее, потому что там, за толпой серых безликих людей стоит Грейвс, теплый и такой нужный. Он просто смотрит, не отрывая своих глаз, смотрит сквозь душу, и взгляд дарит тепло, не холод. Криденс отвечает таким же взглядом, хочет улыбнуться, но боится, что заметит… она заметит. Она… Бэрбоун, встрепенувшись, моргает, вновь всматривается сквозь толпу, но Персиваля нет, словно и не было. Пусть. Главное, что он видел. Он заметил. Ему не показалось. Криденс кивает сам себе, затем, развернувшись к дороге спиной, протягивает кому-то листовку. Тяжелый день. Переговоры, встречи, бумаги, Ньют с его чертовым чемоданом, глупая и надоедливая Тина. Голова просто раскалывается. И все же, на протяжении всего дня, среди той каши, что вертится в мозгу, всплывает одно имя, звучит как заглавная нота, протяжно, тонко. Не отпускает и не дает возможности ощутить под ногами твердую почву. Грейвс уже не врет себе, что-то все же изменилось, словно поезд сошел с рельс. Теперь скользит, пускает искры во все стороны, все никак не остановится. И мужчина зажмуривается, сжимает пальцами виски. Усталость давит на плечи, лежит тяжёлым воротником на плечах. Окружающие стены будто сжимаются вокруг, и становится нечем дышать. Нужен воздух, хотя бы глоток. Персиваль разжимает пальцы, всматривается невидящим взглядом в пустоту, пока лифт везет его на нужный этаж. Да. Именно сейчас нужен воздух. И не доехав до места, Грейвс трансгресирует. И там, через дорогу он видит «его». Все те же зажатые тисками плечи, завязанный под самым горлом галстук и острые кончики белого воротника. Тесный пиджак, затянутые в узкие брюки стройные ноги с начищенными до блеска ботинками на них. Одежда как оковы, как чужая кожа, что душит это прекрасное тело. Грейвсу кажется, что Бэрбоун сейчас задохнется и нужно сорвать с него эту мерзкую ткань, но он просто стоит на одном месте. Не двигается, почти не дышит, а хотел больше воздуха. Так получи! Бери, дыши! Чего же ты? И Грейвс почти задыхается, когда вдруг в грудную клетку врывается огромный ком кислорода. Криденс смотрит прямо в глаза, не отрывается, внезапно не боится. И тело его так напряженно, будто он сейчас сорвется с места и окажется здесь, рядом, телом к телу, кожей к коже. Персиваль же дышит, вдыхает полной грудью, наслаждается. Успокаивает своим взглядом, словно гладит парня по голове, безмолвно снова обнимает, прижимает к себе, шепчет. Дарит свое спокойствие и внезапно исчезает. Глоток воздуха — это именно то, что нужно было именно сейчас. И «его» взгляд: темный, поглощающий… желанный. Время несоизмеримо. Время как та старая карга с косой, только изничтожает тебя изнутри. Очень медленно, с расстановкой, с наслаждением. Грейвс ощущает это истощение всей кожей, но не разрешает себе закрывать глаза, потому что под веками уже не стереть тот образ. Криденс, маленький человек-невидимка, внедрившийся в тело Персиваля, в мозг, в мышцы, кости и сердце. В легких застряли его частички и каждый вдох и выдох напоминают о сквибе, не дают забыть ни на секунду. Теперь, вся жизнь Грейвса — встреча, время, встреча, время — пунктирная линия с жирными точками. В такие минуты ожидания руки ощущают тепло от когда-то произошедших касаний. Грейвс знает, Криденс камень, но от него веет теплом, не холодом. Точеный драгоценный камень с мягкой нежной душой, которым хочется любоваться в свете яркого солнца. Хочется рассматривать его грани, ощущать его тяжесть в руках, знать, что эта драгоценность его, Грейвса, а не других, никчемных людей. Окунувшись в эти воспоминания, Персиваль откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза. Дает себе слабину. Продолжает вспоминать, думать, желать, отказывая себе в той правоте, о которой теперь уже точно знает. Нет, мужчине совершенно не страшно. Теперь это все уже не важно — кто есть и кем был. Они, Криденс и Грейвс, здесь и сейчас, сближены, слиты воедино, уже как одно целое, не разъединить. Сейчас Персиваль понимает, что ища одно, нашел совершенно другое, иное, оказывается, то настоящее, о чем и не мечтал. Просто жил. И теперь, Криденс Бэрбоун — недостающая часть, возможно, утерянная волшебником много лет назад, а Грейвс для его сквиба, для обскура — спасение. Тишину разрывают такие сейчас чрезмерно громкие стрелки часов. Ведут свой отсчет, доводят до точки невозврата. Грейвс лишь на секунду зажмуривается, глотает воздух, выдыхает и сжимает губы в тонкую полоску. Слишком все на пределе, слишком все дошло до края его пропасти. Терпение на исходе, жжет в груди, разрастается, и Персиваль резко выпрямляется, встав с кресла и сделав всего один шаг, трансгресирует прямо из кабинета, оставляя в нем вихрем разлетающиеся со стола листы. Еще слишком рано, но нет сил больше выносить это растянутое время. Всего секунда и Персиваль появляется в том переулке и знает, что с каждым шагом прокладывает дорогу в ад, свой собственный ад, потому что там, за углом находится вход в преисподнюю. А он согласен на все, он уже все решил. И последний шаг дается вдруг так легко, с души будто спадают оковы и в легкие врывается столько кислорода, что голова идет кругом. Да. Так и должно быть. Теперь есть время на то, чтобы надышаться и насладиться последним моментом этого привычного, слишком прилипшего к Грейвсу мира. Персиваль отступает в темноту переулка, расслабляет галстук и расстегивает первую пуговицу на рубашке. Да, так лучше, так легче. Теперь можно собраться с силами и, дождавшись своего сквиба, сделать следующий шаг, один шаг из темноты на свет. Выбраться из ада на обычную грешную землю. Дать возможность не только себе, но и тихому забитому парню ту важную и нужную свободу, которую он заслужил. Грейвс даже улыбается, опускает взгляд вдоль стены на мусорные баки, комки старой пожелтевшей газеты, редкие лужи — сегодня дождя почти не было — и улыбка так и не сходит с его лица. А за спиной появляется тень. Медленно ступает по мокрому камню, всматривается. В глазах парня недоверие и настороженность. Потому что он случайно оказался здесь, вдруг ощутил потребность, будто его кто-то позвал в это место, и вроде бы так не должно быть, потому что все как-то странно. И шаги Бэрбоуна мягкие, тихие и осторожные. Он ступает в тень переулка с опаской, боится, а Персиваль слышит, чувствует спиной, кожей. Вдыхает знакомый запах, такой тонкий, еле уловимый, но такой нужный. Он оборачивается и успевает схватить Криденса за руку, когда тот дергается и резко отступает, но также резко шагает вперед, когда понимает, что не ошибся в своих предположениях. И парень уже по привычке сжимает в руках ткань чужого пиджака. Почти тянет на себя, скользит пальцами по ткани, и снова вцепляется мертвой хваткой. Криденс не контролирует себя, да и не смог бы, даже если бы захотел. Их тела сейчас так близко, даже слишком. И Бэрбоун дрожит, потому что чувствует съедающее его желание. Отводит голову в сторону и жмурится, ощущая, как теплая рука касается шеи, затем щеки, разворачивая. Да, именно так, как он хотел, как мечтал еще несколько дней назад. А Грейвс хочет видеть это прекрасное лицо, хочет втянуться в водоворот чужих черных глаз, хочет разделить между ними все: боль, страх, проснувшуюся в нем нежность и даже воздух, которым они сейчас дышат. Но видит лишь надломленные брови и закрытые глаза с трепещущими ресницами. Боже. Персиваль готов умереть за каждую секунду, проведенную рядом с Криденсом. Потому что чувствует в этом парне столько силы, страсти, желания, что внутри все закручивается в тугой узел. Наклон головы, словно в извинении, кожа под ладонью нежная, и эти острые углы челюсти, скул и подбородка. Режься. Здесь и сейчас до крови. Как ты и хотел. Те же алые губы на бледном лице. И страх, сочащийся из-под кожи, льющийся наружу. Голова парня медленно опускается, глаза пропадают под ниспадающей челкой. Грейвс хочет сказать: «Нет! Остановись, посмотри на меня!» — но стоит ему провести большим пальцем по чужой щеке, задеть уголок губ, как он видит и ощущает ответное движение парнишки. Криденс ластится, еле заметно, нежно, мягко и его лицо расслабляется, пропадает гримаса боли. Бэрбоун открывает глаза, но не спешит посмотреть в лицо волшебника, рассматривает их начищенные ботинки возле кромки какой-то лужи. Нет, он больше не боится. Странное тепло разливается под кожей. Так хорошо, так спокойно, а ведь всего минуту назад все клокотало так, словно бушующий нескончаемый шторм, а сейчас тихое море. И рука отпускает край пиджака, скользит робко вдоль застегнутых пуговиц до узла галстука. Грейвс не торопит, ждет, тихо сглатывает. Ведь у него есть еще время. Совсем чуть-чуть. Вот сейчас, да, еще немного… и прекрасное лицо перед глазами. Криденс смотрит без страха, с каким-то поглощающим спокойствием и прямо в глаза Грейвсу. Впервые вот так, в самое сердце. Снова ластится к теплой руке волшебника и снова закрывает глаза, когда губы раскрываются, чуть заметно, а пальцы сжимают узел, притягивая владельца галстука немного ближе. Эти алые губы с тонко очерченной линией сейчас его, Грейвса, и он не медлит. Скользит своими губами, еле касаясь теплых губ. Делит один воздух на двоих, тянется навстречу, касается губами нежной щеки, скользит по линии челюсти и, склонив голову, оставляет влажный след на шее, на бьющейся жилке. Слизывает бешеный и живой пульс, словно глотает его. И тихий стон срывается с губ парня, превращая этот волшебный момент в одно сплошное сумасшествие. Грейвс сминает уже не чужие, уже такие свои, любимые губы. Сжимает в крепких объятиях Криденса и шепчет что-то между поцелуями, сам не понимая, откуда берется этот поток какой-то сплошной и непонятной чуши. Он тоже дрожит всем телом, потому что Бэрбоун отвечает так же дерзко, жадно и стонет, стонет тихо-тихо… Так хорошо, что желание остановить время, да, это безжалостное время, просачивается сквозь поры, овладевает всеми мыслями. Грейвсу совершенно не хочется отрываться от этого трепещущего тела, от этих нежных горячих и сводящих с ума губ, но время не ждет. Нужно все объяснить, все рассказать Криденсу. И снова в голове: «Нет, не здесь». Нужно спешить. И Персиваль, обхватив руками лицо парня, дарит еще один скользящий поцелуй, еще мгновение смотрит прямо в горящие глаза. Сердце волшебника щемит, трепещет в груди, и, крепче прижав Криденса к своему дрожащему телу, Персиваль исчезает навсегда из этого промерзлого серого переулка. Делает шаг из их личного ада, в тот, свой мир, в котором их никто не будет знать, никто не найдет. В мир, где им будет хорошо, спокойно и совершенно не страшно. И там, он сможет сказать нужные слова своему затихшему обскуру — все будет хорошо.