I loved and i lost you

Наташа прикасается к скользкому металлу, облизывая губы и пытаясь думать осознанно. Пришла в засекреченное логово бывшего убийцы, дома его не застала, но решила покопаться в его вещах, найдя это занятие довольно увлекательным. Лишь когда крепкие мужские пальцы сомкнулись на её шее, поняла, как глупо поступила. Никакие приёмы на него не действовали. Кроме тех, которым он сам научил её. — По меньшей мере мог бы и узнать меня. Когда ледяные, как айсберг, глаза Джеймса встречаются с ярко-зелёными, то на секунду смягчаются, и рука слабеет, давая Наташе шанс вдохнуть. Когда она только узнала о его возвращении, в её груди что-то предательски сжалось, перекрывая доступ кислороду. Сердце и не билось, и в то же время ударялось о грудную клетку настолько часто, что удивительно, как оно не вырвалось наружу. Руки на пистолете дрожали, ноги немели, а в голове витал дым, именно тот, который был, когда Наташа только встретила Барнса. Его гордая осанка, безразличный взгляд и тяжёлая поступь убийцы должна была пугать, но Наташа вместо этого только чувствовала азарт. Губы издевательски растягивались в ухмылке, когда все удары Солдата она парировала, блокировала, легко уходила от них, словно пушинка скача по тренажёрному залу. Все были довольны. Учителя, видевшие потенциал твёрдой, как мрамор, Романовой; Зимний Солдат, гладивший её по рыжим волосам по вечерам и на протяжении всей ночи, целуя веснушчатые щеки и набухшие алые губы. И сама Наташа, окружённая холодом бионики, когда Зимний касался оголённой кожи, была неописуемо рада. Никто не знал, что она знакома с убийцей, кроме неё и… его самого? Помнил ли он? — Советская пуля, — Стив был напряжен до безумия, сжав губы в тонкую линию, смотрел на тело Ника, которое доктора безуспешно пытались оживить. — Это он, — яркими всплесками перед глазами Наташи предстал Барнс. — Ты его знаешь? — Роджерс даже не смотрел на неё. — Нет, — соврала она, огорчённо поджимая нижнюю губу. — Пересекалась один раз. Не больше. Милая, непозволительно добрая для убийцы, эта улыбка завораживала, сводила с ума и заставляла млеть молодую Романову от одного воспоминания о нём. Когда она выпустилась, сотни раз пыталась найти Барнса, но ничего не вышло. В Академии его не было. Его не было нигде. Рассечённое надвое, сердце отзывалось тихой болью, постепенно покрываясь льдом. После падения Хэликэрриера она дала Стиву необходимые документы, которые могли бы привести его к Барнсу. Но не все. Основные ниточки спутавшимся клубком лежали у неё на столе, мозоля глаза и затуманивая разум воспоминаниями. Счастливыми, такими… странными, нереальными. И сейчас, когда Барнс, широко распахнутыми глазами смотрит на неё, Наташа не верит. Даже когда лицом к лицу столкнулась с ним на мосту, затем позже, когда пыталась задушить. Не верила. — Кто-нибудь знает, что ты здесь? — по-родному спрашивает Барнс, протягивая ей шоколад. Горький с миндалём. Как она любит. Помнит. — Я не хочу, чтобы они знали мои секреты, — улыбается Наташа. — Я не хочу, чтобы они знали, как сильно я люблю тебя. Тёплая ладонь Баки накрывает её, маленькую, хрупкую. Он смотрит на неё так же, как и раньше: открыто, искренне, любяще. Наташа впервые за пятьдесят лет чувствует себя счастливой. Прохладная ночь дарит ей горячие объятия Джеймса. Они лежат на неудобной скрипучей кровати, и Наташа держит Баки рядом, крепко стискивая его руку, боясь, что наутро он исчезнет. Ей всё ещё не верится, что всё это правда. Соковианское соглашение подписывает неохотно, скрепя сердце ставя подпись внизу страниц. Когда взрыв волной накрывает верхние этажи, она не боится. Взрывы, перестрелки; бои, ожесточённые, кровопролитные, пугают её всё меньше. А вот когда по новостям показывают её Джеймса, сердце останавливается. Она хватается за грудь, оседая на пол, не в состоянии что-то сказать. Уверенность, что Барнс не делал этого, пропадает, когда, зомбированный, жестокий и смертельно опасный, он прижимает её к столу, стискивая металлические пальцы на её шее так же крепко, как и она держалась за него ночью. — А говорил, что вспомнил, — хрипит Романофф, тщетно ударяя его по рукам. Они даже не могут увидеться. Короткое мгновение, когда она прижимается к нему перед самым взлётом, сжимая пальцами плечо и целуя куда-то в подбородок, не считается. — Наташа, Вы предали нас, — басовито говорит Т'Чалла, парализованный и разочарованный. — Я просто защищаю тех, кто мне дорог, — серьёзно говорит она, понимая, что года за решёткой могут не пролететь так незаметно, как те, когда она искала его. Слёз нет. Наташа гладит Джеймса по длинным волосам, едва касаясь другой рукой металлического обрубка, который оставил словно на память ему Старк. Его решение бьёт её под дых, до сих пор заставляя открывать рот, чтобы вдохнуть. Но воздух не проникает в неё, застревает где-то в глотке, потому что путь ему преградило сердце. Лёд, тронувшийся в их первую настоящую встречу, растаял окончательно, только вместе с водой, выходящей слезами, растаяли чувства, которые она похоронила, спрятала в себе. Она почти ощущает, как кровь, вырываясь из узких вен и артерий, вытекает из неё, опустошая. — Я люблю тебя, — шепчет Джеймс, устало улыбаясь. Он делает шаг к крионике, которая погрузит его в сон. Которая отнимет его у Наташи. Романова пытается дышать, глотает слёзы и пытается унять рыдания, чтобы в глазах Баки выглядеть сильной. Интересно, ему там будут сниться сны? Она так хотела бы прийти к нему в сновидениях, обнять, пусть и не по-настоящему, прижаться щекой к груди, поцеловать, сотни-сотни раз. И не отпускать. Холод пробегает по её оголенным плечам, и Наташа ловит виноватый, принужденный взгляд, который снова разрезает её сердце на две части. Джеймс в последние секунды, когда ещё мороз подчинил его не полностью, одними губами повторяет одну фразу. «Я люблю тебя». Наташа задыхается, подходя к камере ближе. Он уже смыкает глаза, а она всё ещё не сказала. Пальцами скользит по прозрачному стеклу, прижимаясь лбом и закрывая глаза с такой силой, с какой сердце её сжимается в непрерывных пульсациях боли. — Я люблю тебя, — Наташа шепчет, скрывая лицо за запотевшим вмиг от её горячего отчаянного дыхания стеклом. — Я люблю. Я люблю. Я люблю. И я тебя теряю. Опять. Образ обездвиженного тела бьёт в живот, перекрывая дыхание, которого и так нет. Романова сползает на пол, размазывая по лицу тушь. Наверняка она сейчас похожа на грустного клоуна из цирка. Грудь сотрясается под жуткими ударами рыданий, которые её ничуть не жалеют. Ей всё ещё холодно, и Наташа даже чувствует, как под действием мороза криогенной камеры её сердце тоже покрывается коркой льда. — Это чертовски больно.