Бесконечность

– Я знал, что ты придешь, – его голос. Все такой же, но другой. Меньше дерзости. Его походка. Все такая же, но другая. Меньше уверенности. – Я знал, что ты придешь, – повторяет он, но на этот раз мягче, словно в качестве напоминания самому себе, что это реально. Словно он и не думал, что ты появишься. Ты пытался оставаться в стороне. Пытался. Но Микки – магнит. У тебя не было выбора. Ты встречаешь его на полпути, и его губы на твоих пускают вспышки пламени по твоим венам. Его язык влажный, теплый и настойчивый, и ты никогда не чувствовал себя так, как чувствуешь, когда он целует тебя. В последний раз. Это тебя злит. Ты отлично справлялся и без него. Все было в порядке. Просто хорошо. И жизнь, которую ты аккуратно выстроил без него, все то хорошее, чего ты достиг – теперь все это под ударом, потому что он здесь, и он в бегах, и Боже, ты хочешь просто пойти за ним. Последовать за ним куда бы то ни было. И ты не можешь. Ты кричишь на него. Ты кричишь на себя. На кого ты злишься? А он просто смотрит на тебя. Он спокоен. Он знает тебя. Он знает тебя. Он примет все, что ты ему дашь. Всегда принимал. Ты говоришь ему, что у тебя есть бойфренд. Ты произносишь это вслух, чтобы напомнить об этом и самому себе. Тревор – хороший парень. Интересный, но безопасный. Привлекательный. Преданный. Но Тревор не смотрит на тебя так. Так, будто ты единственный человек в этом мире. Тревор не знает твоей темной стороны. Микки знает. Микки знает тебя. – Что же ты тогда здесь делаешь? – провоцирует Микки, делая шаг назад, его голос смягчается. – А? Он вовсе не удивлен тем, что ты двинулся вперед, ты видишь это в его лице, пусть, и после быстрой вспышки боли. Сделать это было не сложно, оставить его позади. С глаз долой – из сердца вон, вот так просто. Может быть, еще немного отрицания. Или много. Но вот и он. Перед тобой. Как ты вообще собирался его забыть? Как ты стоял - дышал - без него? – Попрощайся со мной, – выдыхает в твой рот Микки и тянется к твоему ремню. И ты отталкиваешь его. Сильнее, чем хотел, потому что пошел он нахуй, ты не собираешься этого делать. – Что? – он просто кидает на тебя этот взгляд. Говоря тебе попробовать уйти от него, и зная, что ты этого не сделаешь. Не сейчас. Не тогда, когда он здесь, и он такой. Ты тянешься к кромке своей рубашки и ловишь этот знакомый поощряющий взгляд, которым он вознаграждал тебя так много раз в прошлом, прежде чем его лицо исчезает из поля зрения, когда ты снимаешь рубашку через голову. Ты с треском срываешь свой ремень и глаза Микки темнеют, он разворачивается и стягивает собственные штаны, как в прежние времена. Когда тинейджерами вы торопили тайный перепих. Но больше вам не нужно этого делать. Вы уже давно выучили друг друга, вещи, которые заставляют другого дрожать. Прошло много времени, но твое тело, твои губы двигаются на автопилоте. Мышечная память. Микки вздыхает, когда ты целуешь его ухо, его шею, расслабляется под тобой, и ты внутри него, и Господи. Он пришел подготовленный. Ты представляешь его, разрабатывающего себя и думающего о тебе. Ты представляешь его, фантазирующего о тебе, когда он был один в своей камере. И вспоминаешь, как думал о нем. Каждый раз, только на мгновение, прежде чем трахнуть кого-то. Кого угодно. Он тянется назад и сжимает твое бедро, и ты знаешь, что он чувствует, что ему нужно. Ему нужно больше, но и тебе тоже. Ты уже вжат в него, но все равно не можешь подобраться достаточно близко. Ты вплетаешь свои пальцы в его, а он крепко хватается за твою руку, так крепко, будто боится тебя отпустить. Ты знаешь, что так и есть. Ты никуда не уходишь. Не сейчас. Он издает эти маленькие звуки, которые ты знаешь наизусть. Он стонет, и он бормочет, а ты ничего не можешь с собой поделать. Ты опять зарываешься носом в его шею. Скорее всего он давно не принимал душ. Скорее всего носил эту шапку и всю эту одежду уже несколько дней. Но, Боже, под этим всем он пахнет собой. Ты бы не смог объяснить этот запах, даже если бы захотел. Но ты любишь его. Всегда любил. – Блядь, – шипит он. – Йен. Ты не продержишься долго, услышав свое имя на его губах. Чувствуя его вокруг тебя. Секс с Тревором хорош. Ты не можешь жаловаться. Но это. Это. На долю секунды ты спрашиваешь себя: это то, как только вы работаете, ты и Микки? Эта искра, эта сексуальная химия, это вы оба, или другие парни, которые были с Микки, тоже это ощущали? Ревность, пронзающая тебя, тот факт, что были другие, что после тебя будут другие, подстегивает тебя двигаться жестче и быстрее, и Микки стонет, толкается назад еще сильнее, а ты кончаешь прежде чем можешь хоть что-то поделать с этим. Микки сжимается вокруг тебя и выдыхает смешок, и ты не можешь сказать, удивлен ли он, раздражен ли, или доволен, а может быть и все вместе. – Развернись, – торопишь ты его, уже прижимая его спиной к лодке, и выскальзывая из него. Он притягивает тебя для быстрого, жесткого поцелуя, прежде чем ты отталкиваешь его вновь и опускаешься на колени. Его руки в твоих волосах, но он не направляет тебя, не делает ничего, кроме того, что царапает твой скальп и вздыхает. Он всегда любил твои волосы, ты это знаешь. То, как он ласкал тебя в сентиментальные моменты. Мыл их в душе после долгой смены в клубе. Пробегал пальцами над тем местом, где короткие волоски встречают шею, когда обнимал тебя, или во время секса, или пока вы смотрели телевизор, или, когда он успокаивал тебя. Его член выскакивает из боксеров, когда ты сдергиваешь их, и он твердый, истекающий, красивый, и господи боже, возможно ли так скучать по части тела? Ты видел множество хороших членов в своей жизни. Длиннее. Толще. Но этот ты знаешь почти так же хорошо, как свой собственный. Ты мог бы закрыть глаза прямо сейчас и открыть их, а картинка бы не изменилась. Ты смотришь слишком долго. Он может принять это за отказ. – Йен, – он произносит твое имя с благоговением. Он поднимает твой подбородок так, чтобы ты посмотрел на него. И улыбается. Он не растерян, не расстроен. – Я не хочу, чтобы это заканчивалось, – признаешься ты. Эта ухмылка. Эти игривые глаза. – А кто, блядь, сказал, что это должно закончиться? – и на мгновение ты уверен, что он говорит о своем предложении отправиться в Мексику с ним, а, может, так и есть, и, может быть, твое лицо немного угасает, потому что Микки мягко смеется – глаза выдают грусть, но только на секунду, пока он не убирает руку с твоего лица. – Думаешь, я отпущу тебя до того, пока ты не заставишь меня кончить хотя бы дважды? Мне нужен новый материал для моего дрочебанка, Галлагер. Этого достаточно, чтобы ослабить напряжение, и ты тоже смеешься, а потом, блядь, его член у тебя во рту. И вы оба стонете одновременно, потому что ощущения охуенные. Снова быть связанными вот так. Его хватка на твоих волосах укрепляется, и ты поднимаешь на него глаза, двигая ртом и языком. Он смотрит на тебя в ответ: глаза чистые, сердце обнажено. Ты должен отвести взгляд. Ты не хочешь плакать, делая минет. Вместо этого ты сосредотачиваешься на деле, и Микки скулит вновь, когда ты отдельно уделяешь внимание головке его члена. Ему всегда это нравилось, даже больше, чем глубокая глотка. Он кончает без всякого предупреждения, постанывая от облегчения, сжимая в кулаках и отпуская твои волосы вновь и вновь, пока не опустошается окончательно. А затем поднимает тебя на ноги и целует – и почему ты вообще перестал это делать? – Деймон со своей девочкой на всю ночь, – говорит Микки, отстраняясь достаточно далеко, чтобы выдыхать тебе в рот, но крепко цепляясь за твои обнаженные плечи. – Фургон в нескольких кварталах отсюда, – он снова придвигается ближе, пробегая ладонями вверх и вниз по твоим рукам. Неожиданно ты понимаешь, что дрожишь. – Давай согреем тебя, – он медленно отодвигается от тебя, нагибаясь, чтобы поднять твои рубашку и ремень, прежде чем натянуть собственные штаны. Затем он снова жмется к тебе, будто не может остаться в стороне ни на секунду, и он ведет тебя через поле, а ты беспрекословно следуешь за ним. – Ты хорошо выглядишь, – тихо говорит он, пока вы идете. И это не комплимент твоему физическому состоянию, ты можешь сказать это по его мягкому голосу. – Держишь все под контролем, – это не вопрос. Он видел тебя в мании, он видел тебя в депрессии, он знает разницу. – Ага, – это все, что ты можешь ответить. Ты не хочешь углубляться в это. Не хотел тогда – не хочешь и сейчас. Но, может, он заслуживает большего, чем это. В последний раз, когда вы говорили, ты был против лекарств, но не теперь. Теперь ты на таблетках. Ты функционируешь. – Все хорошо. Прямо сейчас все работает, как нужно. Брови Микки резко поднимаются. – Прямо сейчас? – повторяет он. Ты пожимаешь плечами. – Вверх-вниз. Ты знаешь, как это бывает, – он снова бросает на тебя этот взгляд, понимающий взгляд, может быть, немного жалостливый, тот, который ты ненавидел тогда, и тот, который ты ненавидишь теперь, но уже по другим причинам. – Чаще всего все хорошо. Микки кивает. Прочищает горло. – Хорошо, – вы оба затихаете, и плечо Микки задевает твое, пока вы идете. Так же, как вы вместе шли домой из Kash & Grab после поздней смены, когда вокруг ни души. Миллион гребанных лет назад, но будто бы вчера. Микки открывает дверь фургона и жестом показывает тебе заходить первым – на его губах намек на ухмылку. Ты забираешься внутрь, а он следует за тобой и захлопывает дверь. Здесь темно и пахнет чем-то затхлым, но под твоими ногами одеяла и даже есть немного места, чтобы передвигаться. – Это здесь ты спишь? Лунный свет едва подсвечивает лицо Микки. Он встречает твои глаза и почти что выглядит смущенным. – Лучше, чем на тюремной койке, – отвечает он наконец, и впервые за всю ночь ты чувствуешь дистанцию между вами. – Почему? – спрашиваешь ты его. – Почему ты сделал это? Микки пожимает плечами. Пододвигается ближе. Тянется к пуговицам на твоем хенли. – Решил, что лучше быть живым и в бегах, чем мертвым внутри, – он поднимает на тебя глаза и вновь опускает. Больше он не говорит ничего. Ты тяжело сглатываешь. – Было плохо? – спрашиваешь ты. Он кидает на тебя взгляд, который ты не можешь интерпретировать, а затем мягко улыбается. – Неа, – отвечает он, и ты знаешь, что он что-то утаивает от тебя, что-то, от чего, по его мнению, нужно тебя защитить. Ты не хочешь знать детали. Ты знаешь, что это эгоистично. Ты знаешь, что должен позволить ему рассказать тебе все, каждую ужасную вещь, которая с ним произошла, пока вы были врозь, а он был взаперти. Но он ничего тебе не скажет, если ты не спросишь. Ты не можешь поверить, что всего несколько дней назад думал, что не увидишь его еще долгие годы, возможно, не увидишь его никогда, и ты думал, что можешь примириться с этим. Но внезапно ты и в самом деле можешь никогда его не увидеть, и ты чертовски не хочешь с этим мириться. – Тебе нужно поспать, – говорит тебе Микки, и передвигает руку с пуговиц на рубашке на твою шею. – Ты говоришь мне проваливать? – дразнишь ты, а он ухмыляется и поднимает другую руку, притягивая тебя за воротник парки. – Говорил же, – выдыхает Микки в твой рот, ваши носы сталкиваются, и хотя в фургоне тепло, ты ощущаешь дрожь. – Сначала ты должен трахнуть меня. От этого ты не можешь отказаться. Как? Микки сдергивает с тебя куртку. – Хочу увидеть тебя. Увидеть, что я пропустил. Поэтому ты становишься на колени и снимаешь рубашку, а он притягивает тебя вновь, его пальцы отслеживают твой пресс, волосы на твоей груди. – Мне нравится. – Правда? – Ага. А теперь все остальное. Ты смеешься, потому что он смотрит на тебя этими глазами и прикусывает нижнюю губу, а тебя ведет от всего этого. Ты подчиняешься и вылезаешь из своих штанов, по пути сбрасывая ботинки. – Ты охуенно… – он вновь целует тебя, его пальцы царапают по твоим бедрам, его руки повсюду, а ты закрываешь глаза и просто чувствуешь, как он касается тебя. – Блядь. – Микки, – ты выдыхаешь его имя, а потом не можешь остановить себя от того, чтобы повторять его снова и снова, пока он толкает тебя на спину и опускается поцелуями по твоей груди, стягивает свою куртку, кофту и штаны. Микки. Микки. Микки Микки Микки. Ты переворачиваешь его на спину, и теперь твоя очередь усыпать его тело поцелуями. Ты останавливаешься у большой татуировки прямо над его сердцем: это твое исковерканное имя, спрятанное темнотой, но оно все еще здесь. Прямо здесь. Над его чертовым сердцем. Он оборачивает ноги вокруг твоей талии, и ваши члены соприкасаются, а он изгибается еще сильнее, и вы третесь друг о друга, как тинейджеры, и целуетесь опять. Так много поцелуев. Ты хоть раз целовал кого-то столько за одну ночь? Вы целовались много, ты и он, ночью, перед тем как ваша жизнь изменилась навсегда. Ты пришел к нему домой взволнованный, блядски взволнованный. А он сделал пицца-роллы, и вы притворялись будто смотрите фильм, пока оба не выдержали и не начали целоваться, пока губы не начало саднить. И ты помнишь эту мысль, лучше быть уже не может. Твоя эйфория длилась до самого утра, пока все не покатилось к чертям. Блядь. Нет. Нет. Ты не можешь разрушить этот момент. Не сегодня. Ты разберешься с последствиями утром. Он отстраняется от тебя, но лишь на мгновение, чтобы порыться в коробке рядом с импровизированной кроватью. Он вжимает бутылочку смазки тебе в ладонь, и одаривает удовлетворенной улыбкой, когда ты приподнимаешь брови в удивлении. – Приступай уже к делу, – и несмотря на свой же приказ, он целует тебя медленно и нежно и оборачивает свою руку вокруг твоего члена. Ты нависаешь над ним, и вы дышите друг другу в рот. От его прикосновений по всему телу остаются ожоги. Ты думаешь, что будешь ощущать его на своей коже еще очень долго. Ты надеешься на это. Ты хочешь лежать в кровати ночью один, чувствуя, где он был. Всегда. И затем внезапно ты уже внутри его (как это продолжает происходить?), ты смотришь на него, а он смотрит на тебя, пока вы двигаетесь вместе. У лодки все было по-другому, сейчас оргазм приходит постепенно, и ты смотришь на его лицо, приближаясь к кульминации, а он кусает губы и закрывает глаза, когда кончает секундой позже. Он издает удовлетворенный звук, пробегая пальцами сквозь твои волосы. Нежно. Так нежно. Ты закрываешь глаза и тяжело опускаешься на него. Ты не знаешь, как долго был в отключке, прежде чем Микки ласково будит тебя. – Эй. Ты заболеешь. По ночам здесь прохладно. Он вылезает из-под тебя и помогает тебе с рубашкой, будто ты ребенок, протягивает тебе джинсы и боксеры. Пока ты надеваешь их, Микки садится на корточки и роется в той самой коробке, доставая рулон пыльной туалетной бумаги. Он вытирает свою грудь и небрежно выбрасывает использованную бумагу с остальным рулоном куда-то за плечо. Ты лежа смотришь на него из-под тяжелых век. Он натягивает свою толстовку и боксеры, вытаскивает из-под тебя одеяло, и это немного приводит тебя в чувство. Это он. Он? Это может быть ваш последний раз. Микки укутывает тебя одеялом, пропускает пальцы сквозь твои волосы и наконец, наконец, ложится рядом с тобой. Ему всегда нравилось заботиться о тебе. Блядь. – Мик, – хрипотца, эмоции в твоем голосе застают тебя врасплох. – Мик, – повторяешь ты, но не хочешь плакать, не сейчас. Когда и из-за чего ты вообще плакал в последний раз? Может, из-за него? Микки шикает на тебя и придвигается ближе. Его руки обрамляют твое лицо, и он оставляет поцелуи на твоем лбу, твоей щеке, твоих губах. – Я не хочу сейчас об этом говорить, – произносит он мягко, хрипло, эмоционально. – Хорошо? Просто… – он отодвигается и переворачивается. Затем снова придвигается и прижимается к твоей груди, оборачивая твою руку вокруг своей талии. Так, как ему нравится. Так, как тебе нравится. – Просто обними меня. Ты так и поступаешь. Ты находишь его руку и крепко сжимаешь ее, склоняешься к своему любимому месту, туда, где плечо переходит в шею и вдыхаешь его, и внезапно вы лежите вместе в вашей кровати, в вашем доме, удовлетворенные после секса и счастливые, такие счастливые. Завтра вы оба отправитесь на работу, а затем придете к себе домой и поужинаете вместе, а он будет жаловаться на свой день, и ты будешь смеяться над его гримасами, а потом ты подойдешь к нему сзади, пока он моет посуду, и он пробежит своими мыльными пальцами сквозь твои волосы, и вы не сумеете дойти до спальни, потому что это неважно. Вы дома. Вы вместе. Нечего бояться, не от кого прятаться. Я люблю тебя, говоришь ты во сне, и Микки смеется, целует тебя и крепко обнимает. Я люблю тебя.