Цветущий миндаль и вишневые ягоды

Инквизитор великой католической церкви, отец Персиваль Грейвс не привык сожалеть об отнятых его руками жизнях. Он смотрит на запертых в камерах ватиканских подвалов еретиков как на уже мертвых сыновей дьявола. Он видит в них только грех, и ничего больше. Он всегда работает методично, уделяя много внимания деталям, крики отступников, колдунов и прочего жалкого сброда придают ему сил. Ему не чужда красота, и сейчас, когда на Рим спустилась с небес нежная теплая весна, инквизитор наслаждается свежим воздухом, цветущим в порту миндалем и пением птиц. В гавани хлопают парусами корабли и пронзительно кричат чайки, а от лазурной воды, в которой отражаются золотистые лучи солнца, веет легким бризом, и Грейвс возносит Богу благодарственную молитву за еще один прекрасный день, который, увы, пережить дано не всем. Сегодня святой Каликвиум поручил ему допрос одного из пойманных в городе мальчишек, которые так изводят простых горожан своими богомерзкими песнями и поносят Господа на каждом углу. Персиваль знает их всех, видел грубо гогочущую кампанию юных еретиков в порту и возле кабака шутов, где один из них, большеглазый и чернявый заводил матросов, танцевал для них и нагло хохотал на попытки себя облапать. Криденс Бэрбоун, неграмотный мальчишка-цыган, воровавший фрукты на площади Кампо деи Фиори и заливисто певший на площади Пьяццы какие-то похабные песенки, смотрит на Персиваля исподлобья и сверкает белыми зубами, а в его глазах пляшут чертики... Он совсем ничего не боится, этот глупый чернявый оборванец, поэтому только и может, что скалить зубы и похрустывать костяшками грязных пальцев, словно дразня Персиваля своим вызывающим видом. Грейвс обвиняет его в богохульстве, воровстве и колдовстве (да, он пару раз видел, как мальчишка ловко дурит моряков в порту с помощью фокусов и карт), а тот только хохочет, откидывая голову назад и встряхивая длинными кудрявыми волосами как породистый конь. Персивалю нестерпимо хочется накрыть эти растянутые в застывшей на красивом лице улыбке губы поцелуем и заставить наконец насмешливого глупца замолчать. Вместо этого он начинает допрос, долго и мучительно вытягивая из мальчишки никому ненужные признания во всех смертных грехах. Криденс все так же улыбается разбитыми губами. Персиваль смотрит ему в глаза и называет его маленьким негодником, а тот по-птичьи склоняет голову на правое плечо и с трудом отвечает, путаясь в словах и плавясь под взглядом Грейвса. Персиваль ломает тонкие изящные пальцы с грязными ногтями, мальчишка стонет, капелька пота скатывается по его виску, но в глазах все равно сияют крошечные звезды, и он упрямо посмеивается. Грейвс начинает злиться, теряя самообладание. Он не думает о последствиях, он может лишь думать о том, что сейчас худой гибкий мальчишка полностью зависит от его воли, что на его узких слабых запястьях жесткие ремни оставляют алые полосы, что он сейчас словно пьян от боли, и что опьянение это делает его таким желанным... Персиваль тащит мальчишку на дыбу, предварительно как следует выпоров. Вся спина юноши в крови, он ослабел телом и поубавил спесь, но все равно его взгляд непокорный и дерзкий ранит Персивалю душу почище самых острых ножей. Когда громко трещат кости и растягиваются упругие пластичные мышцы под напором безжалостного железа, Грейвс думает, что даже сейчас Криденс танцует, изгибаясь от боли, а его стоны больше похожи на сладкую песню отчаяния, чем на простые жалкие крики. Оставаясь на свободе мальчишка бы кончил жизнь в каком-нибудь трактире, в пьяной жестокой драке, а утром его тело свалили бы в отвал, и больше никто о нем не вспомнил бы. А сейчас нежная кожа больше похожая на белоснежный цветок миндаля покрывается алыми каплями крови, и это безумно красиво. Персиваль больше всего сейчас желает подчинить мальчишку себе, сломить его волю, уничтожить непокорство и насладиться его слабостью. Но в слабости маленького свободолюбивого цыгана чувствуется сталь, он цепляется за жизнь с отчаянием человека, обреченного на неминуемую гибель. Он отказывается сдаваться и не уступает. Персиваль дает ему время подумать до утра, обещая лживую насквозь свободу в случае признания. А ночью громко поют и свистят соловьи, Криденс с трудом встает, цепляясь изувеченными ладонями за железную решетку на окне, и слушает, слушает их, а по его лицу катятся слезы. Одуряюще пахнет сирень, с моря дует соленый ветер, луна своим серебристым светом отражается на белых и голубых волнах гавани. Мальчишка всем седцем рвется туда, к воде, к чистому воздуху, он умирает и гниет от боли в своей каменной клетке, а перед глазами его цветущее дерево миндаля, а кровь на руках так похожа на спелые капли вишни... Так больно и обидно знать, что с восходом солнца ты умрешь, не дожив до семнадцати. Это так горько, ощущать вкус ржавой крови на губах, так больно дышать через раз. Персиваль приходит в камеру к мальчишке рано, еще до рассвета и подает ему руку. Криденс сжимает широкую ладонь и послушно идет следом. Обидно, но совсем не страшно, поэтому и идет, поэтому доверяет высокому инвизитору в черной сутане и с крестом в руках. Солнце, лениво поднимаясь над гаванью, окрашивает воду залива в розовый цвет, стремительно краснеющий розовый цвет, цвет, который через несколько минут окрасится в багровый, потом в золотой, а потом из-за горизонта брызнет яркий свет, и запоют птицы, встречая новый день. Криденс стоит на пирсе, смотрит в воду и изо всех сил старается не плакать, хотя от боли у него подгибаются ноги, а в голове кружится плотный туман. Персиваль читает отходную молитву, его слова раскатываются над водой и отражаются от алой воды. Мальчишка оборачивается и улыбается, а потом, не давая Грейвсу даже приблизиться, делает шаг с пирса, и его тело с негромким плеском принимают слишком холодные для весны волны. На воде расходятся круги, Персиваль смотрит туда, в глубину, где на лимонно-желтом песке обрел свой покой единственный на свете человек, пробудивший в его ледяной мертвой душе чувство, ставшее причиной человоческого грехопадения, чувство всепоглощающей и всепрощающей любви...