Тепло

      Всё было не так. Если бы Юрию кто-нибудь сказал о том, что его жизнь, в прямом смысле, полетит с горы вниз кубарем, он непременно послал бы говорившего к праотцам и прабабушкам. Даже будучи сейчас очевидцем, он бы всё равно послал, ибо Мог и Хотел. Никто ему не был указом, люди в глазах Юрия были не более, чем надоедливой мошкарой. Их хотелось прихлопнуть, чтобы не жужжали на ухо.       Всё началось довольно банально: Япония, Виктор, Кацудон и странные желания Никифорова. На кой ему понадобилось лезть на гору, для Юрия до сих пор остаётся загадкой, ответа на которую он знать, если честно, не хочет. Важен сам факт: в Викторе взыграло детство со всеми его исследовательскими замашками. И жертвами стали все находящиеся рядом на тот момент люди. В их число входил и Юра.       Ещё одно, что бесило неимоверно - это Юри, который и стал затейником, если учитывать, что именно он предложил сходить посмотреть на горные пейзажи на вопрос Никифорова о том, где у них здесь находятся горы. Хоть каким-то отголоском разума Юрий и понимал, что Юри такая же жертва, как и он сам, но не злиться не мог. Именно потому что в который раз он оказывается в такой откровенно дерьмовой ситуации из-за этих двух недо-молодожёнов. И самое, что обидно, он - единственная жертва, ведь в последний момент, перед тем как на него обрушилась снежная лавина, Юрий увидел Виктора, обнимающего Юри и кинувшегося в сторону от места, куда упал снег.       В голову лезут абсурдные мысли, вроде: «Ну и ладно, так даже лучше» и «Интересно, он почувствует, что я умираю? Вот было бы клёво!». Злорадствовать - это всё, что сейчас мог Юрий. Он лежит под завалом снега, на глубине не меньше трёх-четырёх метров, и медленно замерзает. Он едва мог дышать, не говоря уж о движении: он не ощущает руку по локоть, ноги до колен и едва ли мог с уверенностью сказать, что лежит, а не, скажем, стоит - снег позади казался не более, чем очень мягкой периной. Глаза ничего не видели, а слух улавливал только собственное сбитое дыхание и редкое шмыганье носом.       Когда лежишь в полной темноте, время теряет свою актуальность. Юрий не знает, сколько он уже под снегом, не знает, собираются ли его спасать (На самом деле, ему уже плевать), он не знает ничего. И весь мир, вся его жизнь там, за пределами этого холода, кажется сейчас такой далёкой... Такой не его. Словно он всегда был здесь - холодный и одинокий. И никто там, наверху, никогда не знал, даже не догадывался о шестнадцатилетнем парне - Юрии Плисецком, что замерзает в пучине тьмы без надежды ещё хоть раз увидеть синие, бескрайние синие небеса. Он любил смотреть на них и думать о том, какие же все они мелкие по сравнению с ними.       Кто он?       Никто.       Кем он был?       Никем.       Нужен ли он был хоть кому-нибудь?       В памяти всплывает образ, а на шее позади немного зудит, навивая больные и неприятные воспоминания.       Он был никому не нужен, но был человек, который нужен Юрию, как воздух. А сейчас, под ледяным гробом, ещё сильнее. Почему-то Юрий думал, что если бы рядом с ним был Виктор, ему не было бы холодно настолько, насколько есть. И от этого во рту становилось горче, а на душе - паршивее.       «Какая ирония, - смеётся про себя Юра. - Знак моего соулмейта - огонь, а я умираю во льду!» Говорят, противоположности притягиваются. Но Юра давно научился не верить людским словам.       В том, что его соулмейт - Виктор, нет ничьей вины. Просто случайность, любил повторять про себя Юрий. И в том, что Виктор знал свою родственную душу с самого начала, но ничего не делал - тоже. Никому не нравится сидеть за решёткой из-за малолеток, а молодому пятикратному призёру к такому не обязывало по профессии. Юра всё понимал. Но легче от этого не было.       В фильмах обычно главные герои, попавшие в ситуацию, подобной Юры, пытались как-то выбраться. Они, как правило, разгребали себе путь наверх. Но Плисецкий так не мог. Потому что не мог управлять собственным, почти уже окоченевшем, телом.       «И в этом ещё одна ирония! Ведь я ледяной фигурист! Значит, для меня не должно быть преградой что-то вроде снега, учитывая, что лёд - куда твёрже! В этом моя задача - преодоление преград! Но я не могу, потому что банально не владею телом! Узнал бы тренер - непременно выпорол бы!».       Думать об этом было тепло. Воспоминания о Якове, о тех людях, что поддерживали его в моменты, когда сам себя он поддержать не мог, грели уже смирившуюся со своей участью душу.       Юра не тешит себя надеждой, что его найдут. Если его расчёт верен, и он и правда под трёхметровым завалом снега, то найти его будет почти невозможно: лавина была огромной, снегу не было конца (Так казалось, когда на них шла лавина), а горная местность была вся заснежена и до того.       Юра не пытается выбраться, даже и не допускает такой мысли. Нет, промелькнуло, конечно, что-то похожее на инстинкт выживания, но весь пыл быстро увял, когда пришло понимание, что он не может пошевелить руками и ногами - каждое движение приносило боль. Юра, несмотря на предрассудки, ненавидел боль ни в одном из её проявлений.       Всё, что волнует Юру, так это мысль о том, что Виктор с Юри тоже могли оказаться под завалом. Эта мысль приносила боль и смятение в душе. Он молится Богу (впервые в жизни), чтобы эти два олуха были живы. Потому что они должны жить, в отличие от Юрия, который всегда был «лишним».       Он радуется тому, что сейчас с ним никого нет - никто не услышит, как он тихо воет от безысходности и осознания, что его никто не спасёт, и он всё-таки боится умирать. Он не храбрый мальчик из какого-нибудь боевика, нет. Он самый, мать-его-дери, Обычный Парень! И ему тоже свойственно бояться. А смерти особенно.       Он жалеет. Жалеет о многом. О том, что так и не смог увидеть в глазах Виктора ту радость, что он излучает, смотря на Юри, будь тот на льду или нет. О том, что так и не смог признаться своему дедушке в том, почему он даже дома не снимает тёмную вуаль с шеи. О том, что не смог выиграть Гран При, о том, что не смог доказать, что достоин Виктора ни чуть не меньше Юри. О том, что так и не смог сказать Виктору, что ему, блять, очень больно, когда того нет рядом и когда тот дарит свои поцелуи не ему. Потому что он всё чувствует. Чувствует ощущения Виктора, его удовольствие, его горечь и печаль, радость и гнев. Он вычитал, что соулмейты ощущают эмоции друг друга только в том случае, если любят. Юра, как оказалось, любит, и сильно. А вот Виктор нет, и в этом Юра его не осуждает. Сердцу ведь, как говорил отец, не прикажешь.       А ещё он жалеет о том, что так и не смог украсть у Виктора свой первый поцелуй.       В голове разрастается боль, огромной волной накатывает усталость, Юру клонит в сон и он ему не противится.       «Знаешь, Вить, хоть ты этого и не узнаешь, но я надеюсь, что Юри - именно тот, кто сделает тебя счастливым»       - Я - твой соулмейт! - уверенный взгляд вперемешку с нарастающим раздражением.       - Чего? - растерянная, но сука-вечная-улыбка и удивлённый, непонимающий взгляд.       - Что слышал! - злой крик, он быстро смахивает со своей шеи шарф и становится к Виктору в полуоборот, показывая метку в виде огненных всполохов.       Глаза Виктора округляются, он расстёгивает горло куртки, становясь рядом с Юрой и соприкасаясь с ним правым плечом, давая парню увидеть собственное клеймо. На его шее, чуть выше плеча, зияют и так и веют своим холодом ледяные всполохи. Ошибки не могло быть - они соулмейты.       Юра усмехается, получается самодовольно. Он рад, думал уже, что всё складывается как никогда лучше, но Виктор так не думал: между бровями залегла морщинка.       - Юр, я знаю, такое явление, как у нас с тобой - противоположные метки - редкость и говорит о многом, но... Я не могу.       - Что? - улыбка медленно сходит с губ, он смотрит на Виктора изумлёнными и подозрительными глазами. Он просит неведомое божество, чтобы Виктор сейчас не сказал то, чего он так боялся и из-за чего едва смог вообще подойти к своему пока-ещё-тренеру и признаться.       - Я Знаю, - быстро проговаривает мужчина, заметно нервничая, - что так нельзя, что последствия могут быть серьёзными, но... Ялюблюдругого.       Он говорит последнее скороговоркой, не решаясь взглянуть на него. А Юра улыбается. Потому что в который раз наступает на те же грабли. Ни чему его жизнь не учит.       - Что ж, ясно, - говорит он и даже не пытается скрыть всю ту боль и разочарование, которые испытывал. Не до напускного презрения и злости ему было. Его душа, его жизнь и надежды, что всё будет хорошо, что на этот раз не оступится, были разбиты на триллионы осколков.       Он уходит, шатаясь и едва не падая. В голове шум, а перед глазам всё плывёт, но он упорно преодолевает двери тренировочного здания, идя куда-то, лишь бы подальше. Виктор окликает его, в голосе явно слышна тревога.       - Юр!...       - Вить, - он оборачивается и смотрит на мужчину, остановившегося в паре шагов от него, разбитым взглядом. - Если и правда не любишь - оставь и никогда - слышишь, блять?! - никогда больше не смей волноваться обо мне!       Он не срывается на крик, даже не шипит. Он говорит сиплым и еле слышимым голосом. Ему не хочется кричать, не хочется поднимать шум, устраивать истерику. Ему ничего не хочется. Разве что забраться куда-нибудь в тёмные подворотни, сесть на запыленный и грязный асфальт и просто дать волю слезам. Потому что ему пятнадцать и даже собственной родственной душе он нахрен не сдался.       Ему пятнадцать - и его третий раз в жизни бросили.       Он уходит всё дальше, ускоряя шаги, вскоре и вовсе срываясь на бег. Он знает, что Виктор за ним не пошёл, но в спину ему упирается взгляд бирюзовых глаз, а метка на шее пронзает позвоночник. Юре больно и он хочет как можно скорее избавиться от всех чувств, чтобы завтра стать Тем-Самым-Юрием-Плисецким, которого все боятся за скверный характер и которым восхищаются за невероятный талант в фигурном катании.       Воспоминания медленно сменяют друг друга, ты видишь все важные и далеко не радостные моменты жизни. А было ли у тебя хоть одно - радостное? И перед глазами встают ваши с Виктором тренировки: как ты учился чувствовать и копировать движения наставника, как каждый раз хватался за протянутую руку, когда падал и разбивал колени в кровь, как... Как улыбался, светло и так по-настоящему, когда у него получалось выполнить что-то, что так долго не выходило. Ты смотришь на Виктора сияющими, наполненными жизнью глазами, пытаясь передать этим взглядом всё, что ощущаешь, Виктору. И становишься ещё счастливее, когда Виктор улыбается в ответ (так же радостно и нежно), лохматит твои волосы и говорит: «Вот видишь? Я же говорил, что у тебя всё получится!».       А потом ты видишь, как вы стоите напротив друг друга около аэропорта: Виктор уезжал вместе с Юри в Японию, вроде как не собираясь возвращаться больше в Россию.Ты не смотришь на Виктора, а тот - на тебя. Тебя гложет обида, непонимание и ещё куча негативных эмоций. И ты слышишь голос Виктора, как будто не воспоминание вовсе, а взаправду:       - Знаешь, роль наставника заключается в том, чтобы направить своего ученика... Ну, научить азам, а потом отпустить, как только станет ясно, что того уже нечему учить. Вот и у нас с тобой так: ты во мне больше не нуждаешься.       - Неправда! - ты вскидываешь голову, но Виктор качает головой.       - Так, Юр, и даже не спорь. Понимаешь, ты сильный. Как бы жизнь тебя не била, ты всё выстоишь, и даже, думаю, покажешь средний палец. Может, ты этого не замечаешь, но я наблюдал это на протяжении пяти лет. Я видел, как ты тренировался, не жалея себя, как из кожи вон лез, лишь бы сделать всё правильно. Ты слушал других, хоть и делал всё по-своему, и превосходил все ожидания. Ты - настоящая фея! Когда смотришь на тебя, начинаешь верить в чудеса, что всё обязательно получится, не смотря на все трудности. Это удивительно, ты - Юр, именно ты! - удивительный!       - Раз так, то почему...       Виктор качает головой, наконец посмотрев тебе в глаза: в них плескалась лёгкая грусть.       - Потому что я тебе не нужен, Юр. Несмотря на наши тренировки, все свои медали и своё признание, ты заполучил своими силами. Я лишь слегка направил тебя.       Он скрывается за дверями аэропорта, а ты так и стоишь на улице, опустив голову и едва ли замечая, что происходит вокруг. В голове эхом звучат слова Виктора:       - «Не стоит из-за меня ломать свою жизнь, Юрий. Бывают случаи, когда соулмейты не вместе, и мы с тобой не исключение.Так сложилось. Ты главное помни: ты - сильный, а значит, обязательно со всем справишься! А ещё ты - кот, такой дикий и своевольный, что навряд ли тебе кто-нибудь по-настоящему нужен. А вот Юри я нужен, как и он мне. У нас с тобой ничего бы не вышло...»       Почему-то только сейчас ты замечаешь, что Никифоров говорил в этот раз слишком много, даже для него самого. Задаёшься вопросом «Почему?», но усмехаешься, подумав: «Чтоб отъебался от него скорее».       Не замечаешь, в какой момент начинает накрапывать дождь, но уходить не думаешь. Ты стоишь под каплями октябрьского дождя и думаешь о том, какого чёрта Судьба тебя так невзлюбила. Потому что ты-то знаешь,что может у обычных соулмейтов и могут быть отношения не с родственными душами, но у противоположных - нет. Потому что они - магниты, разные полюса, которые притягиваются по законам физики. И в той книге, которую когда-то читал Юра, сказано, что если один из таких, как он, влюбился в свою родственную душу, то всё - это на всю жизнь. И чёрта с два у него теперь будут какие-то отношения. Он будет мучиться от эмоций своего соулмейта всю жизнь и медленно умирать изнутри от понимания, что не он - их причина.       - Знаешь, Вить, может я и сильный, но даже сильные хотят иногда быть слабыми.       Ты шепчешь эти слова и идёшь прочь от аэропорта. Самолёт с Виктором и Юри давно уже улетел.       Ты видишь, как в тот день впервые возвращаешься домой. Не в тот дом, где живёт дедушка, который всю твою юность заботился о тебе, и где всегда тепло, нет. А в тот, где с самого рождения было холодно, где не было любви, а были лишь ссоры и пьяные драки, где каждый день походил на Ад, а голод был нормальным состоянием. Была одежда, были наигранные волнения, разговоры наподобие: «Ах, Юрочка у нас такой хороший, такой умный!» с учителями в школе, а дома - уже настоящее безразличие и уже приготовленная заранее бутылка водки.       Ты уже не помнишь, почему пошёл именно туда, зачем. Уже столько лет ты не видел ни матери, ни отца, и сказать по чести, тебя они не особо и волновали. Ты ни разу за эти года не думал о них, живы ли они или нет. Всё, о чём была забита твоя голова, были тренировки и здоровье дедушки, которое временами приковывало пожилого мужчину к постели.       Но ты звонишь в звонок, даже и не надеясь на то, что тебе откроют. Или что откроют именно родители. Тебе почему-то казалось, что они, возможно, давно переехали. Именно поэтому ты немного опешил, когда дверь открылась и на пороге ты увидел мать. Она изменилась, и намного: исчезли фиолетовые круги под глазами, которые для тебя когда-то были родными и привычными, худобы как не бывало, наоборот, она даже слегка пополнела, что только придавало женщине напротив тебя сексуальности. Она стала красивой, ты не мог с этим поспорить.       - А... - она сначала не признала тебя (ведь ты тоже изменился), но потом её глаза округляются. - Юра! Неужели ты?!       Но ты не отвечаешь. Ты просто подходишь к ней и обнимаешь, сжимая в объятиях. Утыкаешься носом в её плечо и тихо плачешь. Тебе плевать, что она может тебя оттолкнуть, тебе всё равно, если вас кто-нибудь увидит из соседей. Ты устал, и ты ищешь поддержки. Ты тихо, сквозь всхлипы, просишь мать, чтобы они постояли вот так и она его не отталкивала. Что он вот сейчас успокоится и уйдёт, только пусть даст ему немного времени. Ты никогда бы не подумал, что когда-нибудь окажешься в таком отчаянном состоянии, что будешь обнимать, словно спасательный круг, мать, которую когда-то даже ненавидел.       Сейчас, смотря на эти воспоминания, ты удивляешься тому, как мать бережно обняла тебя в ответ, как она аккуратно, не отпуская, затащила тебя в квартиру, затем закрыла дверь, а потом и вовсе так же сильно сжала тебя в своих руках. Вы не удержали равновесия, ты спиной ударяешься о дверь и скатываешься вниз, утаскивая за собой мать. Она тоже тебя не отпускает.       Она обнимала и прижимала тебя к своему сердцу, она целовала тебя в голову (впервые в жизни) и шептала о том, как они с отцом скучали по тебе, о том, как они виноваты. Она просила прощения и говорила, что теперь всё хорошо. И ты, в первый за свои пятнадцать лет раз, верил её словам.       Когда ты успокоился, она отвела тебя в кухню, где всё поменялось в корне. Обои были бежевого цвета, на окнах висела белая прозрачная занавеска, кожаный мягкий диван, белый холодильник. Всего этого не было, ты помнил это. Поэтому с интересом осматривал помещение. Мама на твои взгляды только посмеивалась. Смех у неё тоже стал другим - добрым, открытым, без хрипов. Ты смущаешься, вызывая у женщины ещё больший приступ веселья. Она говорит тебе, что бояться и стесняться нечего, ведь они не чужие люди. А ещё она говорит, что понимает его изумление.       Она наливает вам чай, ставит на стол тарелку с печеньем (твоим любимым) и ласково (от удивления ты едва не захлебываешься чаем) спрашивает тебя о том, что послужило причиной твоих слёз. Ты отставляешь от себя кружку с вкусным чаем и некоторое время не решаешься начать разговор. С чего-то тебе стало стыдно перед матерью. Но женщина ненавязчиво просит тебя рассказать, говорит, что выслушает и что ему самому станет легче, если он расскажет. И ты берёшь в ладони кружку и, смотря на тёмную гладь напитка, начинаешь говорить.       Ты рассказываешь своё знакомство с Виктором, ваши тренировки, момент, когда ты увидел метку соулмейта, о своём признании и отказе. И сегодняшний день, и всё, что было до него. Ты говоришь ей, что не понимаешь, почему это происходит с тобой, и в конце, подняв взгляд на мать, спрашиваешь, что с тобой не так. Каким-то отголоском ты понимаешь, что довериться человеку, что семь лет назад выгнал тебя из дома, назвав лишним ртом, - опрометчиво и глупо. Но кому мы ещё всегда сможем довериться безоглядно, как не матери? Ведь она подарила тебе жизнь, и ты не мог за это быть ей не благодарен. Ведь ты, несмотря на всё то дерьмо, что сейчас происходит с тобой, любишь жизнь и ни за что не променяешь её.       И женщина начинает говорить, что ты - чудо, которое когда-то появилось в её жизни. Она рассказывает тебе о такой болезни, как бесплодность, и о счастье, которое испытала, когда увидела на тесте на беременность две полоски. Она рассказала тебе, что алкоголизм - довольно странная болезнь, от которой избавиться можно, но стоит выпить хоть одну банку пива - и в голове туман, и человек себя уже не контролирует. В перерывах между предложениями, она просит у тебя прощения. А ты сидишь, удивляешься тому, как жила мать, и не до конца понимаешь, зачем она тебе всё это рассказывает. Понимаешь в конце, когда она, также посмотрев тебе в глаза, говорит:       - Юра, каким бы говном тебя не назвали, помни о том, что ты - чудо. И этот Виктор - тот ещё мудак, если бросил собственное, личное счастье! Знаешь, у меня был соулмейт, ещё до твоего отца, но он погиб. Он любил меня, но я его - нет. Мне потом, после его смерти, рассказали о том, как он страдал, но после моего отказа даже не пытался как-то связаться со мной. Знаешь, Юр, противоположным соулмейтам намного сложнее, чем обычным, потому что они - редкость, это раз. А во-вторых, у одного из них есть другой соулмейт, с одной на двоих меткой. Такая метка есть у твоего отца. Не знаю, чем я думала, наверное, побоялась пойти против традиций, но после смерти Петра и двух месяцев замужества я поняла, какой была стервой и дурой. Ведь Пётр был таким заботливым, внимательным, он, как мне сказала его сестра, целый мир бы положил к моим ногам, если бы это сделало меня счастливой. Именно после этого я начала пить. Странно, я винила себя в его смерти и понимала, что на самом деле люблю его, но этим его не вернёшь... В общем, о чём я? Юр, с тобой всё хорошо, даже отлично! И всё, что тебе сейчас нужно - это подняться на ноги и послать этого Виктора нахуй. А ещё лучше - отпустить его. Он не первый в твоей жизни, пойми это. Когда ты его разлюбишь, тогда, поверь мне, тебе станет намного проще.       - Но... - ты неуверенно смотришь на женщину, - что мне делать сейчас?       Она пожимает плечами.       - Жить. И не показывать свою боль. Потому что такие люди, как этот мудак, только тешат своё самолюбие, видя чужую боль. Им нравится, когда кто-то в них нуждается. Но ты, Юра, не такой. Ты - сильный. Поэтому ты должен справиться. И мы с отцом, если понадобится, поможем тебе. Поверь только нам.       Последнюю фразу она произносит с мольбой в голосе, и ты понимаешь, что и твоя мать не тешит себя мыслями о быстром прощении. И в этом она чертовски права.       - Хорошо, - киваешь ты и отпиваешь, наконец, из кружки, скрывая улыбку от удивлённого взгляда матери.       Просто потому что ты решаешь начать жизнь с чистого листа. А прошлую сжечь. И Виктора с Юри решаешь забыть на время, чтобы зализать раны. Совсем как кот.       Ты видишь, как потом тренируешься, но уже не выбиваешься из сил, а наоборот, стоит только стрелкам часов перевалить за семь вечера, как ты уже выбегаешь из здания, слыша за спиной наставления Якова. Ты только кричишь в ответ и ускоряешь бег. Ты бежишь домой - к матери, наверняка готовящей вкусный ужин, и отцу, который пришёл незадолго до тебя и устало сидит на диване, слушая вечерние новости. Ты не можешь сказать, что простил их. Ты всё ещё напряжён, всё ещё в глубине души ждёшь срыва, но всё же ты стараешься сблизиться с ними, ведь они - твои родители, которых, как сказал кто-то, не выбирают.       Тебе с ними проще ещё и по той причине, что это единственное место, где ты не боишься скрывать свою шею. Ты никогда до этого не задумывался о том, как тяжело носить всё время шарф или вуаль или обычный бинт. Никто из тренеров не задавал тебе вопросов, чему ты был только рад, но с дедушкой было сложнее. Хоть ты и справлялся до этого, но только в доме матери и отца понял, как же тебе было тяжело носить всю эту ткань. И это стало ещё одним шагом на путь прощения родителей. Ты даже в один из вечеров, особенно задумавшись о своей участи, так и признался родителям, от души поблагодарив за то, что они не выгнали тебя. Мать в ответ расплакалась, а отец смутился. После этого они стали чаще, как бы вскользь, просить у тебя прощения. Ты мысленно кивал и говорил им, что время покажет.       И всё же, задаёшься вопросом, смотря на то, как едешь в такси в сторону аэропорта, какого чёрта тебе взбрело в голову?       Спустя пять месяцев Виктор всё же решил вспомнить о тебе. У тебя дома лежит четвёртая золотая медаль, а в инстаграме куча фоток из разных уголков мира и России. Ты и думать забыл о Викторе с его кацудоном, но тут, за три дня до годовщины начала новой жизни, объявляется Никифоров. Он не приезжает в Россию, он всего лишь оставляет в комментариях под одной из недавних фотографий всего одно предложение:       «Эй, Юрио, как думаешь, ничего не случится, если ты приедешь к нам с Юри на небольшой отпуск?»       И тебя словно переключают. Ты бесишься (хотя за последние месяцы у тебя ни разу не было всплесков гнева), ты разворашиваешь всю комнату, разбиваешь телевизор, вазу, кубок, рвёшь фотографии, какие-то документы, ломаешь собственную кровать и едва ли оставляешь на стенах новенькие обои. Ты сам не понимаешь собственной злости, а об объяснении с родителями и вовсе лучше молчать. Но те, что странно, ничего не спрашивают, только улыбаются сочувственно так, и молча помогают тебе приводить комнату в порядок. И за это ты им тоже потом говоришь спасибо.       Мать тебя почему-то не отговаривает от поездки, хоть ты честно всё ей рассказал и поставил перед фактом, что хочешь поехать в Японию. Она лишь спрашивает:       - Ты любишь его?       На что ты честно отвечаешь, что уже не так сильно, как раньше. Что уже не ревнуешь, а даже немного рад, что у этих двоих всё сложилось.       - Всё-таки найти своего соулмейта и так нелегко, а у этих двоих - одна метка, так что им более, чем повезло.       И никто из вас не произносит вслух, что найти свою противоположность - и вовсе невозможно.       Они встречают тебя в аэропорту. Вся семья Кацуки и Виктор в придачу. И тебе уже не больно видеть мужчину, от чего ты усмехаешься.       «Чего и стоило ожидать».       Ты приветливо здороваешься, чем вызываешь у всего семейства шок, а потом и вовсе кровь из носа. Они честно говорят тебе, что удивлены твоими переменами.       - Уже и не скажешь, что ты тот самый Юрий Плисецкий, который всё время бросался на людей с оскорблениями! - смеясь, сказал тебе Юри. В ответ ты усмехаешься.       - Ну, не могу же я всё время быть ребёнком. Я уже вырос из этого возраста.       «И из тебя, Виктор, тоже», мысленно произносишь ты на взгляд Виктора, настороженно смотрящего на тебя всё то время, что ты находишься рядом с ними. Наверное боялся, что ты выкинешь что-нибудь и тем самым обидишь семью кацудона. Но у тебя и в мыслях такого не было, всё-таки семья у Юри славная.. Да и сам мужчина (уже не мальчишка) тоже. Ты признался себе в этом четыре месяца назад.       И всё-таки видя, как мужчина соприкасается с Юри плечами, держась за рукав куртки (на дворе начало марта, но на улицах ещё морось), в районе солнечного сплетения что-то больно сжимается, и ты отводишь взгляд. Нужно быть сильным, ты уже смирился с одиночеством, осталось только отпустить.       «Ещё немного, Виктор, и ты будешь свободен от меня».       И плевать, что от этого тебе становится до тошноты херово.       Этот чёртов разговор происходит в день твоей собственной годовщины о которой никто, конечно же, не знает, кроме тебя и матери с отцом.       Это произошло после ужина, вы все сидите за котацу, Виктор и Юри немного выпили саке, ты же тихо пьёшь сок. Виктор пьяно смеётся, лезет к Юри, тот слабо отбивается, а ты раздражённо говоришь им, чтобы шли в свою комнату и там устраивали поебушки. Ты так и говоришь - поебушки. На твоё заявление Никифоров разражается смехом, а Юри весь покрывается красными пятнами - видимо, Виктор за это время научил его русскому. Ты не слышишь (точнее, не помнишь), что говорит Виктор, но от Юри тот отстаёт. Ты тихо про себя выдыхаешь.       «Это сложнее, чем я думал».       Ты понимаешь, что всё ещё любишь Виктора. Хоть так ты и сказал матери, но себе ты говорил совсем другое.       «Я его уже не люблю. Мне на него похуй».       Но сидя рядом с ним и слыша его голос, его смех, ты осознаешь - нихера тебе не похуй. И ты кисло улыбаешься, скрывая это за стаканом апельсинового сока.       - А, Юри, - говорит задумчиво Виктор, - я у вас живу уже почти два года, но так ни разу не увидел гор. Хотя когда-то читал про гору Фудзи, но вот интересно, а у вас здесь они есть - горы?       - Да, есть гора Хико, но она находится в префектуре Фукуока, туда нужно ехать...       - Ооо, - разочаровано протягивает Виктор и понимающе кивает: - Ничего, я всего лишь хотел узнать.       - Да что ты, Виктор! - тут же восклицает Юри, чем вызывает в тебе легкий приступ бешенства. Но ты только морщишься. - Давайте поедем туда! Я уверен, там просто прекрасные виды!       - И как же мы поедем, умник?! На чём?! - ты говоришь со злостью, тебе вся эта затея не нравится и ты уже заранее знаешь, что в любом случае не поедешь. Если этим голубкам не хватает адреналина - флаг им в руки. Японский.       - У Минако можно одолжить машину, а уж о бензине не стоит волноваться: деньги у нас есть.       Ты вздыхаешь и машешь рукой, сдаваясь. Тебе не тягаться с оптимизмом этих двоих. Ты задумываешься о чём-то своём, на фоне слыша щебет Виктора и смех Юри. Оставшийся вечер проходит для тебя спокойно, ты серьёзно о чём-то размышляешь и только временами разнимаешь очень любвеобильного Виктора от Юри, едва ли сильно повышая на него голос - скорее делая всё по привычке. Как смешно, прошло уже почти полгода, а привычки всё ещё дают о себе знать.       На следующий день ты просыпаешься от того, что подпрыгнул и больно ударился обо что-то. Ты, ещё не открыв толком глаза, слышишь шум ветра и непонятное жужжание. И только потом, услышав сигнал машины, резко вскакиваешь, и ударяешься о крышу авто.       - КАКОГО ЧЁРТА?! - орёшь ты на всю машину, отчего двое сидящих впереди вздрагивают.       - О, Юрий! - радостно говорит Юри, смотря на тебя через зеркало. - Ты уже проснулся? Как спалось?       - Это самый тупой вопрос за всю историю наших отношений, тупая котлета! - огрызаешься ты, ни секунды не медля. Ты потираешь ушибленную голову и со злостью пытаешься вникнуть в сложившуюся ситуацию. - Я спрашиваю вас: какого хера вы творите?!       - Едем в горы, конечно же! Что за глупые вопросы, Юрио? - весело говорит Виктор, обернувшись к тебе. Его улыбку ты хочешь выдрать и выкинуть в открытое окно. Но не делаешь задуманное только потому, что машина опять наехала на какой-то ухаб.       - Да вы в конец охерели, чтоб вас раки ебли, пидарасы!!!! - ругаешься ты, даже и не думая сбавить тон. Тебя всё бесит, а твоё настроение уже с утра оставляет желать лучшего. Ты обещаешь себе, что если кто-нибудь будет приставать к тебе с неважно каким делом - ты обязательно вгрызёшься в глотку придурка. И что-то тебе подсказывало, что первым на очереди будет Виктор.       - Юрио, не стоит ругаться так сильно! - пытается донести до тебя бывший-сука-тренер, но ты смотришь на него таким ненавидящим и презирающим взглядом, что тот замолкает и переключается на Юри, который сидит за рулём.       Ты откидываешься на спинку и смотришь в окно, с раздражением шаря по карманам и понимая, что у тебя нет телефона. И даже сил не находишь на то, чтобы повозмущаться по этому поводу: один взгляд на улыбающегося Виктора и радостного Юри отбивали всё желание. Лишь через время ты, немного поутихнув, тихо проговариваешь, ни к кому особо не обращаясь:       - И на кой хрен вы меня взяли?..       И удивляешься, когда слышишь голос Юри:       - Ну так ведь как же мы без тебя, Юрий! Виктор ведь специально позвал тебя к нам, чтобы ты отдохнул! Наверняка за всеми тренировками и чемпионатами особо не отдыхал, правда же?       - Ага... - выдавливаешь ты и, не контролируя своих действий, переводишь взгляд на Виктора, который почему-то никак не отреагировал на заявление Юри. Он всё также продолжал налаживать радио, которое выдавало помехи.       Ты хочешь задать мужчине вопрос, но что-то тебя останавливает. Ты вспоминаешь, зачем вообще сюда приехал: чтобы наконец доказать себе, что прошлый ты остался позади, а Виктора Никифорова в твоей жизни нет и никогда не было. И ты презрительно фыркаешь, отворачиваясь к окну и смотря на проносящиеся мимо дороги.       И совсем не чувствуешь пронизывающую позвоночник боль. Не потому что она слаба, а потому, что она стала одной из привычек, связанных с Виктором и которые для тебя уже ничего не значат.       Гора Хико выглядит впечатляюще, ты даже приоткрываешь от восторга рот. И совсем не замечаешь смеха мужчин, которые были чуть впереди тебя. Ты поглощён красотой природы, и ты даже думаешь о том, что простоял бы здесь целый день, наблюдая за горными видами. В который раз Япония удивляет тебя, а ты уже и рад этому. Вы держите путь к вершине, временами делая привалы, но не особо задерживаясь.       На следующий день вы уже где-то в центре горы и продолжаете подниматься. Чем выше - тем холоднее, и ты (мысленно, конечно же!) благодаришь Виктора за тёплые вещи, которые тот прикупил (готовился, сволочь!!) заранее, и которые были тебе до странного в пору (откуда только узнал размеры? Ты ведь изрядно изменился!). Вокруг только белоснежные равнины, а внизу всё стало настолько маленьким, что ты едва ли видишь вашу машину, которая осталась где-то за линией границы. Ты смотришь наверх и видишь только множество снега, даже горной породы нигде не просвечивается. Словно вы и вовсе не на горе, а попали в Нарнию, разве что не хватает деревьев. Пару раз где-то позади ты слышишь топот копыт, а обернувшись, видел ногу козла, скрывшуюся за сугробами. И в тебе зарождается истинно детское желание бросится вслед за козлом, чтобы убедиться, что тебе не привиделось. Но когда ты делаешь два шага в сторону скрывшегося козла, тебя окликает Виктор. Ты с недовольством оборачиваешься и встречаешься с его глазами. В них плескалось что-то, чего ты ещё ни разу не видел, но осознать ничего не успеваешь - Виктор улыбается и весело предупреждает тебя, что здесь легко заблудиться и тебе лучше быть поближе к ним. Ты огрызаешься.       Ночь. Ты не спишь, мысли в голове не дают покоя. Да и спящий Виктор рядом - тоже. Вы все вместе спите в одной палатке так, что мужчина оказался между тобой и Юри. Он спит к тебе спиной и ты убеждаешь себя, что так лучше, но с раздражением понимаешь, что нифига. Что его близость вызывает в тебе все те чувства, что ты за эти месяцы пытался захоронить. Как видно, те оказались на редкость живучими.       Понимаешь, что по-любому не уснёшь, и вылезаешь из спального мешка. Выходишь из палатки, застёгивая молнию, чтобы холод не смог проникнуть внутрь. На улице поднялся ветер, он холодный и почти сразу пронизывает всё твоё лицо, но возвращаться обратно в палатку ты не хочешь.       - Немного сейчас прогуляюсь и обратно, - говоришь ты себе и идёшь прочь от палатки. Когда ты доходишь до маленького кустика, даже скорее веточки, то палатка ещё видна, хоть и стала очень маленькой. Ты присаживаешься около растения и, щуря глаза от ветра, пытаешься его разглядеть. У тебя ничего не выходит.       - Юри-и-ий!!! - ты слышишь крик Юри и оборачиваешься назад. В палатке горит свет, а на его фоне вырисовывается фигура юноши. Из-за ветра ты едва слышишь его голос, а потому понимаешь, что кричать в ответ - глупо.       Юри зовёт тебя, а ты видишь, как его фигура на палатке становится меньше - юноша видимо решил пойти тебя искать. Вскоре свет в палатке становится ярче, и ты слышишь голос Юри немного отчётливей, но идти на него не хочешь. Ты думаешь о том, что вот сейчас, когда тот подойдёт ближе, ты пошлёшь его обратно, сказав, что скоро придёшь. Ты и правда собираешься так поступить. Но не успеваешь.       - Иди обратно, Бака-Юри! - кричишь ты, как только голос Кацуки стал отчетливей. - Я скоро приду!       - Юрий! - слышишь ты в ответ радостный голос Юри, и чем больше он кричал, тем ближе становился его голос. Видимо от понимания, что ты нашёлся, Юри решил как можно скорее найти тебя и ускорил шаг. - Юрий, скорее возвращайся назад! Здесь опасно! Буря усиливается, может начаться лавина! Скорей!       - Да иди ты обратно, тупая котлета!! - кричишь ты, потому что начинаешь чувствовать вибрацию под ногами. Ты знаешь,что это значит - начался обвал.       - Без тебя - нет! - упрямо кричит Юри. А потом ты улавливаешь звук. Ты не знаешь, как лучше его охарактеризовать, но точно помнишь: резко стало тихо, ветра как не бывало, а где-то со стороны раздаётся легкий, похожий на шорох, звук. А потом земля под твоими ногами начала сходить с ума, ты не удерживаешь равновесия, падаешь и упираешься руками в снег.       - ЮРИЙ!!! - Ты слышишь крик Юри и поднимаешь взгляд. В темноте сверкнул отблеск его очков. Последнее, что ты видишь - это стремительно несущуюся лавину и то, как Виктор хватает Юри и оттаскивает назад. А потом - темнота.       На этом твои воспоминания заканчиваются и ты оказываешься в кромешной тьме. Ты не понимаешь, в каком положении находишься: сидячем или стоячем. Здесь нет ни одного звука, ты словно в вакууме, а эта безмолвность давит на тебя со всех сторон. Давит, и в то же время дарит успокоение. Здесь так спокойно, что ты решаешь побыть тут ещё немного, а может даже и остаться, ведь прекрасно теперь знаешь - ты мёртв.       В этом месте нет понятия времени, в нём вообще нет никаких понятий, и это ещё один плюс к нему. Ты не различаешь: открыты ли твои глаза или нет, потому что разницы нет. Тебе определённо не хочется никуда отсюда уходить. А потом в глаза тебе внезапно бьёт свет.       Ты жмуришься, глазам больно, а когда открываешь их обратно, прикрывшись ладонью, то видишь всего в сотнях шагах от себя дверь. Она большая, в тысячу раз огромней тебя, а когда ты смотришь наверх, то не видишь ей конца. Словно она бесконечно растёт вверх.       Её ручки, как и края, покрыты отливающем золотом, а сама она сделана из белого мрамора, на котором узорами расположись странные разводы. Ты как завороженный смотришь на эту дверь, а потом замечаешь, что по сторонам от двери струится свет. Он тоже странный: белый с желтыми линиями. Они почти не видны, но ты почему-то замечаешь их.       - И что мне делать? - спрашиваешь ты в пустоту, а потом откуда-то (словно кто-то так ответил тебе) приходит понимание, что нужно пройти за эту дверь.       - А как я её открою? - задаёшь ты логичный вопрос, потому что ручки находятся далеко вверху. Ты ещё не сделал ни шага навстречу двери, но и так понимаешь всю огромность этой явно неземной двери. В ответ тебя что-то или кто-то легонько подталкивает сзади. Ты вскрикиваешь и оборачиваешься. «Тьма - и больше ничего», всплывают в голове строчки Эдгаровского стихотворения.       Жутко ли тебе? Скорее... прохладно? Ты с недоумением прислушиваешься к себе и понимаешь, что тебе и правда стало как-то холодновато. Хотя до этого тебе было совсем не холодно, а даже тепло и уютно, как если бы ты сидел у камина и просто смотрел на огонь.       Тебе становится всё холоднее, ты обнимаешь себя руками, пытаясь согреться и всматриваясь в темноту. Вдруг там всё же кто-то есть?.. И вот теперь ты и правда немного напуган, потому что это место уже не кажется тебе таким уж доброжелательным.       В спину вдруг бьёт теплом. Оно мягкое, словно аккуратно подошло сзади и прикоснулось к твоей спине. Ты оборачиваешься, с паникой уже осматриваясь на дверь. Лицо опаляет тёплым воздухом. И ты, сам не понимая своих действий, медленно начал идти к двери, понимая, что с каждым шагом твоё тело медленно согревается теплом, исходящим (ты был в этом уже уверен) от двери.       Она манит тебя своим теплом и ты ничему не противишься - просто не видишь смысла. Свет уже не режет глаза, наоборот, он словно исцеляет всего тебя. Ты уже бежишь к двери, желая как можно скорее оказаться за ней, ведь ты уверен - там ещё теплее.       И вот ты уже у двери, её ручки чуть выше твоего роста, и ты тянешься изо всех сил к ним. И вот, когда ты уже ухватился за одну из них, позади раздаётся вопль:       - Юрий, НЕТ!!!       Ты опускаешь ручку и оборачиваешься. Там никого нет, но ты точно ни с кем не перепутаешь этот голос. Это был Виктор.       - Пожалуйста, Юрий, не уходи, я молю тебя, пожалуйста! Знаю, я идиот, последняя сволочь, я столько боли причинил тебе, знаю - такое не прощают, но... Но пожалуйста, Юр, не уходи, не покидай меня! Я... Я обещаю, что никогда больше не оставлю тебя, не забуду о тебе, что всегда буду выполнять свои обещания, какими бы они ни были. Только пожалуйста!.. Я не прошу, чтобы ты простил меня, я этого недостоин, но молю тебя о том, чтобы ты жил. Юр, пожалуйста, живи!! Я не могу смотреть на то, как ты умираешь!!!! Мне больно, мне очень больно!!! Я.. Юр, я так боюсь больше не услышать твой голос и твою улыбку...       Этот шёпот. Он раздаётся где-то впереди, там, откуда ты пришёл. Он наполнен такой болью, таким отчаянием, что тебе хочется кинуться к Виктору и накричать на него, чтобы тот ещё больше страдал от понимания, сколько боли ты испытал. И ты делаешь шаг, но на тебя налетает холодный ветер. Ты отступаешь. И понимаешь, что, чтобы накричать на Виктора, ты должен вернуться назад - в мир живых. Понимаешь ты и то, для чего предназначены эти двери, возле которых ты сейчас стоишь.       Ты в смятении. Ты не знаешь, что делать дальше. Шёпот Виктора раздаётся несмолкающей мелодией где-то впереди, кажется, мужчина и не думает останавливаться. Тебя его шёпот откровенно раздражает и злит. Ты хочешь, чтобы Виктор прекратил этот цирк, но не можешь ему сказать об этом, потому что тогда тебе придётся преодолевать холод, который находится в темноте. А тебе этого не хочется. Ты понимаешь, что у тебя есть выбор: либо ты открываешь дверь и наконец покидаешь этот мир, либо идёшь сквозь холод только ради того, чтобы заткнуть настырного и не в меру разговорчивого Никифорова. И ты знаешь, что ДОЛЖЕН сделать, но почему-то медлишь.       - И какого чёрта я творю? - бормочешь ты и, глубоко вдохнув, делаешь шаг от двери. Тебя тут же сносит порывом ветра, но ты упрямо делаешь ещё один шаг.       Стиснув зубы и прикрыв руками лицо, ты медленно идёшь сквозь злой холодный ветер. Это нелегко, несколько раз ты едва не падал и возвращался на несколько шагов назад. Но ты принял решение, и уж никто тебя не остановит от того, чтобы врезать по голове мудаку-Виктору, голос которого с каждым твои шагом становился ближе и громче.       Ты не удивляешься, когда в конце концов приходишь к другой двери. Она совсем другая - её не освещает свет, она не облачена в золото и сделана она совсем не из мрамора. Эта дверь отталкивает всем своим видом. Она покрыта колючей чёрной лозой, на ней растут мёртвые бутоны роз, и на ручках у неё висит такая же чёрная цепь. Что тебя радует - на ней нет замка.       От двери не веет теплом, она вся излучает холод, и ты это чувствуешь, так как этот холод пробирается под твою футболку и штаны. Тебе хочется уйти от неё и как можно скорее. Потому что в голове бьётся только одна мысль: «Если я её открою - превращусь в снеговика!». И ты уже заносишь ногу назад, как из-за двери разносится голос Виктора:       - Юр! Юра! Ты слышишь меня?! Я знаю - слышишь, все люди, находящиеся в коме, слышат. Так вот, Юр, что хочу сказать: ты в коме вот уже третий месяц. За эти месяцы тебя навещали все твои родные: дедушка, мать и отец. А ещё к тебе приходили Яков с Барановской, вся семья Кацуки, ребята с чемпионатов, с которыми ты соревновался за золотую медаль. Все они приходили и приходят до сих пор. Они разговаривают с тобой, ты, наверное, слышишь, да? Но... я пришёл к тебе только сегодня. Да, Юр, я знаю, что это подлый поступок, что я трус и лучше бы вообще не приходил. Я знаю, что, будь ты сейчас с нами, ты непременно бы обматерил меня по полной. Но я не мог прийти к тебе. Не потому, что был занят Юри и его тренировками. А потому, что я не мог найти в себе силы ещё хоть раз взглянуть на тебя. Когда мы привезли тебя в эту больницу, то я едва оставался в своём уме. А когда твоё сердце остановилось... Я думал, что сам умру, вслед за тобой. Я... я всё это время чувствовал тебя, Юр. Какая ирония, правда? Я влюбился в тебя, точнее, осознал это, когда чуть было не потерял тебя. Я знаю, что тебе уже не нужен. Знаю, что не должен был приходить. Но я пришёл. Потому что, Юр, я люблю тебя! Слышишь? Люблю! Поэтому, пожалуйста, хватит убегать от меня. Я знаю твою твердолобость, Плисецкий, и что на мои слова ты, возможно, ещё долго будешь в коме. Но я свой выбор сделал, Юр. Поэтому теперь буду с тобой всё время. И буду разговаривать с тобой тоже - всё время. Потому что я знаю, как тебя раздражает, когда я развожу сопли. Так что выбор у тебя невелик: либо ты слушаешь моё нытьё, либо просыпаешься.       Ты не видишь его лицо, но знаешь - тот улыбается победоносной улыбкой. Ты, конечно же, злишься на его слова. И некоторое время, упрямства ради, сидишь на холодном полу около двери и, скрестив руки, слушаешь разговоры Никифорова. Мысль вернуться назад, к светлой двери, тебя почему-то не посещает.       Но после того, как ты слышишь голос злого мужчины (видимо директора больницы), который просит Виктора покинуть палату, и ответ Никифорова: «Чёрта с два!», ты понимаешь, что замёрз, и надо бы уже вправить своему соулмейту мозги.       Когда ты решительно сдёргиваешь цепь с дверей, ты не знаешь, что тебя ждёт. Ты не думаешь о том, что Виктор, после твоего выздоровления, опять может оставить тебя. Ты не думаешь о том, что возможно после того, как зайдёшь в дверь, твоя жизнь станет сущим Адом. Ты не думаешь обо всём этом, ты лишь решительным движением тянешься за ручку двери и, уцепившись за неё, тянешь на себя...       Юрий открывает глаза - нерешительно и медленно. Он мычит от боли, потому что свет всё-таки приносит боль глазам. Спорящие до того мужчины оборачиваются на звук, и мужчина в белом халате быстро кричит в коридор:       - Медсестра!!!       А потом, обойдя застывшего Виктора, направился к Юрию, который пытался проморгаться.       - Так, молодой человек, давайте договоримся - никаких резких движений! Вы слышите меня? Если да - медленно кивни. Вот так, да...       Пока врачи осматривали Юрия, Виктор всё время стоял около двери, прислонившись спиной о стену. Он немигающим взглядом смотрел на юношу и ничем не выдавал своего присутствия. Лишь когда все покинули палату, он медленно приблизился к кровати. Юра чувствовал его приближение, Виктор видел это по напрягшимся плечам. Но чувствовал ли он его эмоции? Потому что Виктор - да. Юра сейчас был похож на потерянного котёнка, которого по забывчивости оставил на улице хозяин.       Мысль была такой подходящей под их ситуацию, что Виктор не сдержал смешка. От его действия Юра дёрнулся, как от звука выстрела. И от вида сжавшегося Юры Виктору резко расхотелось смеяться.       - Юрий.. как ты себя чувствуешь?       Он и не надеялся, что Плисецкий ответит, но тот тихо и сипло ответил:       - А.. как ты... кха-хка... думаешь?! Эй, какого чёрта, Никифоров?! От... пусти меня!       Но Виктор и не думал отпускать, он сжимал в своих руках худое, бледное тело и думал о том, что если бы не здоровье Юрия, то он бы держал его так вечность. Потому что ещё никогда Виктор не был так рад слышать недовольный голос Русской Феи, обращённый к нему. А ещё он никогда не ощущал смущение Юрия так, как чувствовал теперь благодаря метке на шее.       Ему всё-таки пришлось выпустить Юрия из объятий, когда пришли врачи делать анализы. Они приходили не раз, и Виктору было бы лучше и вовсе вернуться к семье Кацуки, что ему и сказал Юрий. Он говорил это недовольным голосом и Виктор бы так и сделал, если бы не ощущал эмоции мальчика, которые ясно кричали ему: «НЕ УХОДИ!». И это было так мило, что Виктор каждый раз, стоило врачам прикрыть за собой дверь, ложился рядом с Юрой и сжимал его своих объятиях, словно плюшевую игрушку. Плисецкий ворчал, говорил, что ему трудно дышать, но Виктор чувствовал, что тому это нравится, и не отпускал.       В какой-то момент они начали разговаривать. Виктор сказал, что Юрий пробыл в коме пять месяцев, два из которых Виктор провёл подле него. Он кивал на удивлённый вопрос Юрия, что тот вообще безвылазно сидел в больнице, даже не думая о фигурном катании. Он улыбался, видя красное лицо Юрия, и рассказывал ему о том, что все ребята, которые его навещали, ночуют в доме Кацуки, а Яков с семьёй Юрия и вовсе там живут. Его родители помирились с Николаем и общаются довольно хорошо. Больше, чем два раза в неделю, их сюда не пускают, потому что одного Виктора им хватает.       - Но постой, - говорит Юрий, немного высвобождаясь из объятий и садясь. - А как ты-то смог тут проторчать два месяца? И почему тебя не выгнали? Ведь ты мне, по сути, никем не приходишься, в отличие от родителей!       У него было такое милое недоуменное лицо, что Виктор всё-таки не сдержался - поддался чуть-чуть вперёд и поцеловал юношу в нос. Реакция Юрия была из разряда «Бесценно».       - Может потому, что на все их возражения я показывал им это? - и Виктор продемонстрировал Юре ледяную метку на шее, которая почему-то была очень насыщенного цвета и немного сияла.       - И... - Юра сглотнул, не сводя взгляда с шеи Никифорова, - давно она так?       - С тех пор, как ты впал в кому, - улыбнулся Виктор и притянул к себе Юрия. Тот, офигевая от происходящего и не веря своему счастью, даже не сопротивлялся.       Они проговорили до вечера, и никто из них не заметил, как Виктор прекратил вставать с постели и отпускать Юру из объятий, когда приходили врачи. Те, что понятно, не пытались их разнять.       Юра цвел на глазах, он уже не был бледен, из голоса исчезли сиплость и хрипота, а тело понемногу начинало слушаться своего хозяина всё лучше. Он смеялся, он говорил, даже пару раз давал Виктору кулаком в плечо - не сильно, конечно же. А Никифоров смотрел на этого славного котёнка и думал о том, каким же он был безалаберным хозяином, если оставил такой комочек счастья.       Ближе к ночи, когда уже был объявлен отбой, Юра устало примостился на груди Виктора и прикрыл глаза. Мужчина под его руками сразу напрягся.       - Что такое? - сонно пробормотал Юрий.       - Да так, - улыбнулся Виктор, - ничего.       - Не ври, я чувствую твой... - Юра прислушался к своим ощущениям и удивлённо произнёс: - Страх?       Он отстранился от тяжело вздохнувшего Виктора и с подозрением посмотрел на него.       - Ты боишься? - он говорил и сам не верил в то, что говорит. За всё время их знакомства Юра ни разу не замечал за своим тренером такой эмоции, как страх. Тот всегда казался беззаботным, иногда серьёзным, но пугливым? Никогда!       Никифоров молчал, а Юра тихонько злился - ему хотелось спать, но напряжение соулмейта ничего хорошего, кроме кошмаров, ему не подарит.       - Вить, - тихо спросил он, - чего ты боишься?       - Того, - выдохнул мужчина и прикрыл глаза, - что ты не проснёшься.       - Чего?! - тонким голосом прошипел Юра. Он круглыми глазами вытаращился на мужчину, а потом и вовсе рассмеялся. - Ты серьёзно?!       - Серьёзно, - без какой-либо капли веселья сказал Виктор, и Юра замолчал. - Я понимаю твоё веселье, Юр, но мне сейчас не до того. Пойми, ты пробыл в коме пять месяцев - я не говорю, что это много, но для меня они текли, словно года. Знаешь, как я боялся того, что у тебя в любой момент может остановиться сердце?! Как я со страхом ждал возвращения твоих родителей или ещё кого и боялся услышать, что тебя нет?! И даже Юри не мог меня успокоить, за эти пять месяцев я изрядно с ним не разговаривал. Я стал замкнутым, реже улыбался и больше проводил время наедине с собой. Для меня было неописуемой радостью, когда говорили: «Никаких ухудшений нет, его состояние стабильно»! И сейчас, когда ты только-только пришёл в себя, я... я едва ли верю, что это не очередной бред моего воспалённого мозга. Я боюсь, что если ты уснёшь, то... А если усну я - то проснусь, а ты...       -Эй, - Юрий положил руку на щёку мужчины и приблизился к лицу, заглядывая в глаза. - Ты от меня никуда не денешься, Никифоров! Сам же говорил - никогда и ни за что! Так что нечего теперь бояться того, что я уйду. Ведь из нас двоих именно ты бросил меня.       - Ты мне теперь всю жизнь будешь припоминать это? - мужчина наконец улыбнулся - чисто и счастливо.       - При каждом удобном случае, - довольно усмехнулся Юрий и лёг обратно на мужчину, чувствуя, как ладонь того зарывается в волосы и ближе притягивает к себе.       Он уснул под неровный стук сердца Виктора, ощущая безграничное счастье того, и не мог не признать, что чувствовал то же самое. Юрий спал спокойно, умиротворённо улыбаясь во сне и теснее прижимаясь к телу мужчины.       Он знал - он обязательно проснётся. Ведь ему здесь уже не холодно.