В горе и в радости

Клянусь любить тебя в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас. В Японии царила ранняя весна. Звонкий от морозца воздух был прозрачен и чист. - А потом будет Барселона. Помнишь, Юри? - Виктор вместе с пакетами сделал танцевальное па. Полы бежевого пальто красиво разошлись, открывая подтянутую фигуру в приталенной рубашке и обтягивающих деловых брюках. - Помню, - как подобное можно забыть? Предложение, свадьба, на которой гуляли всей компанией финалистов Гран-при. Юри машинально коснулся золотого кольца, Виктор перехватил руку, поцеловал украшение. Блестящее, как будто новенькое, фигуристы не забывали чистить их, заботиться о символе брака. - Завтра будет уличная ярмарка, много-много еды под открытым небом. Мы обязаны туда заглянуть! - Виктор посмотрел в глаза супруга, серебристые волосы свесились дождиком. Звонко гавкнул кудрявый пес. - Вот и Маккачин со мной согласен. - Ну, раз Маккачин... - Да! - Никифоров выбросил кулак вверх, торжествуя. Юри закатил глаза. Кто из них младше еще вопрос - Виктор или Юрио. Кстати... - Юрио обещал приехать через неделю, у них вместе с Алтыном какое-то там путешествие... не до конца понял, Юрио так быстро пробормотал. - Свадебное, - кивнул довольно Никифоров. - Котенок все еще стесняется. Нет, ну, честное слово, как ребенок. Оно и понятно - столько ругал Криса и Виктора, а сам... Поэтому и везет Отабека в Хасецу, где его знают и любят просто так, не станут задавать дурацких вопросов, подкалывать... Ну, разве что Виктор. - Не дразни его. - У ребенка уже муж имеется, какой же он тогда ребенок, - пробормотал Никифоров. - Ему, значит, дразнить меня можно, а мне его - нельзя? - Ты же старше, умнее должен быть. - Если поцелуешь, я подумаю, - прищурился лукаво Виктор. Юри покраснел, хотя давно уже не стеснялся выказывать свои чувства на людях. Не после приезда Криса. Не после того, как осознал, насколько это важно для Виктора. Они стояли возле дома, осталось только войти. Юри передвинул пакеты из магазина, чтобы не мешались, прижался боком к супругу. Тот заурчал, прищурился, наклонился... Поцелуй грозил унести в дальние-дали, заставлял забыть об окружающем мире. Целоваться на морозе, обмениваться горячим сладким дыханием, цепляться кончиками пальцев за шерстяную ткань было упоительно. Пакеты, не дававшие прижаться целиком, придавали ласке основательности, нотку быта. - Здравствуйте, Кацуки-сенсей! - Здравствуй, Мина! Девочка помахала рукой и убежала вслед за хихикающими подружками. Юри прижался горячим лбом к пальто Виктора. - Ух, - тот выдохнул. - За такой поцелуй я готов лет двадцать Юрио не доставать. Но, разумеется, придется подкреплять мою решимость к отречению от шуток. - Обязательно. Сразу после такояки и рассольника. Виктор прищурился. - Тебя Юрио научил? - На самом деле его дедушка, - хихикнул Кацуки. - После того, как я освоил борщ и щи. Муж подхватил улыбку, вновь наклонился... Машинально посмотрел на улицу, и улыбка сползла с его губ. Виктор смертельно побледнел, практически слился по цвету со своими волосами. Расширенные глаза смотрели на другую сторону улицы. Юри перевел взгляд, сжал кулаки. Мужчина и женщина, у женщины были такие же светлые волосы, как у Виктора, длинные-длинные, блестящие. В приталенном пальто она напоминала эльфийку. Мужчина рядом с ней блестел очками, в темных волосах его появились ниточки седины. Юри знал это, так как видел фотографии, которые изредка рассматривал Виктор. Что им здесь нужно? Юри бежал, куда-то торопился, потом внезапно оказался в своей комнате, в Хасецу. Старый черный телефон, еще с проводом, который был у родителей несколько лет назад, требовательно зазвонил. Юри поднял трубку, но на вопрос никто не отвечал. Тишина. Потом снова звонок, как будто трубку не брали. Юри с трудом выбрался из цепких лап сна, с трудом осознавая, где он и кто он. Прервали самую сладкую, самую желанную часть сна. Соседняя кровать пустовала, значит, Виктор снова убежал куда-то с кем-то общаться. Тренер наконец-то вырвался из-под строгого надзора спортивных врачей и теперь отрывался на полную катушку. Поначалу было немного обидно, но стоило только приобрести прежнюю форму, как Виктор взялся за японца всерьез. Тренером он оказался весьма требовательным. Юри потряс головой. Кажется, ответ на вопрос, где же Никифоров, он получит очень скоро. Телефон возле подушки ползал и трезвонил, на экране светилась фотография Виктора в обнимку с Маккачином. - Алло? - спросонья Юри не сразу переключился на английский. - Забирай его, - хриплый голос Якова он узнал моментально. Только не сообразил сразу, о ком идет речь. Мозг с трудом включался в работу, после насыщенного событиями дня. Еще банкет этот... О ком может говорить русский тренер и требовать забрать? Ну, не Юрио же! - Где он? Мужчина назвал адрес и отключился. Юри быстро начал собираться, его в принципе мало интересовало, как оказался телефон Виктора и сам Виктор - судя по всему невменяемый - в компании Якова. Соотечественники же, соскучился. Все очень плохо. Юри понял это моментально. Виктор мог напиться до невменяемого состояния, но никогда при этом не был... подавленным. Сейчас Никифоров распластался на столе, гонял пальцами пустой бокал. Пальто неаккуратной кучей лежало у ног, возле перевернутой пустой бутылки. На соседних стульях сидели Фельцман и Юрио. - Что произошло? На появление ученика Виктор никак не отреагировал, что было очень, очень плохо. Юри прикусил губу. Ему не нравился пустой взгляд, не нравилось темное спокойствие Юрия. Лучше бы накричал, огрызнулся, чем вот так поддерживать и сочувствовать. Все очень, очень плохо. - Родителям звонил, - мрачно проговорил Фельцман. - Понятно. Сердце перевернулось. Виктор не раз и не два со смехом рассказывал, как родители ищут ему "хорошую девушку из приличной семьи", а он сам возьми да влюбись в японца. После этих слов, как правило, целовал Юри, крепко, до саднящих губ, как будто пытался в чем-то убедить себя. Юри прогибался, подавался навстречу, а про себя задавался вопросом, что гнетет его тренера. Он предлагал держать все в секрете, но Виктор отказался наотрез, даже обиделся слегка. Кольца отчасти были попыткой извиниться и показать, что Юри ни капельки своих чувств и самого Виктора не стесняется. Юри вызвал такси, оплатил счет - привычная рутина. - Пойдем, ляжем, Виктор, нам завтра рано вставать. Никифоров то и дело оседал, как кукла, у которой подрезали веревочки. Видеть оптимистичного, полного энергии человека в таком раздавленном стоянии было физически нелегко. Юри тащил тело на себе до такси, усадил в машину, сам сел рядом и сказал адрес, махнув на прощание русским. Серебристая голова тяжело легла на плечо, Виктор нащупал и сжал руку Юри. Сквозь перчатки ощущался холод, а лицо мужчины было мертвенно бледно, словно краски ушли из него. Умерли. В номере Юри сгрузил молчаливого Виктора на постель, начал раздевать. Молчание угнетало, молчаливый Виктор - нонсенс. Он всегда готов поделиться историей, своим мнением, да просто поболтать ни о чем. Особенно в поддатом состоянии. - Тебе повезло с родителями, - прошептал Виктор, мертво смотря в окно за постелью Юри. Кацуки убрал ботинки, повесил на плечики пальто, сложил свитер. Снять рубашку с Виктора будет труднее, но, кажется, он не сильно пьян. Только больно ему, а как лечить душевные раны, нанесенные близкими, Юри не знал. - Отец... сказал, что фигурное катание не равняется гомосексуализму. Но если я когда-нибудь приведу мальчика в дом, ничего не скажет. Потому что не дело терять сына из-за такого. Ребенок имеет право на самовыражение, - губы не улыбаются, потому что своими словами Юри наносит еще одну рану, ворошит прошлые на душе у Виктора. - Тогда думал, умру от смущения. Но это подтверждение требовалось. Виктор должен знать, что есть место, где его примут любым. Где его ждут. - Тебе повезло, - Виктор всхлипывает и начинает говорить, быстро-быстро: - Сказали, что у них нет больше сына, что бабушка расстроилась, у нее чуть не сердечный приступ. Мама сказала больше не звонить. Никогда, - из горла вырвался тихий всхлип, Никифоров положил руки на глаза, уткнулся в локти. - Что со мной не так? От горячего шепота сердце разрывалось, по щекам катились слезы. Это все его вина. - Все так, - Юри наклонился, прижался лбом к груди Виктора. От рубашки пахло дымом, алкоголем и телом самого мужчины, его потом и гелем для душа. - Прости, прости, прости-прости-прости... Это я виноват... Если бы это только могло что-нибудь изменить. - Нет, я сам позвонил им, хотел признаться... Твои кольца... Давно надо было перестать бояться... Юри не находит правильных слов и как всегда несет глупости. - Скажи, что бросил меня. Хочешь, я тебя брошу? - он умрет тогда, сразу, не сможет жить без Виктора. Но если это вернет ему родителей... - Нет! - Никифоров подскакивает, руки смыкаются за спиной у Кацуки, он жадно и жарко дышит в ухо. - Не оставляй меня, только не ты... Пожалуйста... Это странное слово, выстраданное, выдавленное, становится последней каплей. Юри зарывается носом в плечо Виктора и плачет. Вот так всегда: грустят оба, а плачет он один. За двоих. - Я солгал, прости. Я не смогу тебя оставить, - он прерывисто вздохнул. - Я слишком люблю тебя... я так люблю тебя, Виктор! Руки сжимаются крепче, впиваются пальцы в спину. Завтра будут синяки, но какая разница! - Я тоже люблю тебя. Никогда не оставлю. Поэтому... не оставляй ты меня. Лицо отстранившегося Никифорова кривится, он кусает губы, как маленький ребенок. Юри внезапно вспоминает, что ему уже двадцать четыре, он вполне способен позаботиться о ком-то. Сейчас тренеру необходима его поддержка, сейчас он здесь взрослый. Рука сама нашла серебристую макушку. Юри гладит Виктора, прижимает его голову к себе. - У нас все будет. Дом, семья, ученики. Даже еще одну собаку заведем, если захочешь. Мама с папой тебя обожают, иногда мне кажется, больше меня. Виктор истерично хмыкает, трется лицом. Юри сжимает руку с кольцом, гладит прохладный обод. - В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас. Клятва звучит торжественно в темноте комнаты, глаза Виктора расширяются. Неверие, восторг... Юри укладывает мужчину, гладит по волосам, когда тот закрывает глаза. - Я выиграю завтра, мы поженимся, пригласим всех друзей, как в том кафе, можем попросить Криса захватить шест. Потом вернемся домой, там мама и папа скажут, что нами недовольны, так как мы не устроили праздник в Ю-топии, где могли бы порадоваться все нашему счастью. А затем все же скажут, что довольны и жутко нами гордятся. Мы переедем в квартиру в центре Хасецу, будем тренировать учеников. Я выпрошу у Плисецкого рецепт борща, того самого, в который он обещал меня превратить. Дыхание Виктора выровнялось, он успокоился. Юри вздохнул. Гроза миновала. - Поэтому... смотри завтра только на меня. Женщина остановилась в паре метров. Ухоженные руки нервно мяли ремешок сумочки. От нее Виктор унаследовал не только цвет волос, но и прекрасные синие глаза. Мужчина за ее спиной неуверенно переминался с ноги на ногу. - Мама... - горло Виктора перехватило, Юри ощутил, как муж в поисках поддержки крепко сжал его ладонь. - Витя... мы... - накрашенные губы скривились в жалкой гримасе, на глазах выступили слезы. Плакала она некрасиво, не так, как Виктор. - Мы хотели бы извиниться... Прости... Больше всего Юри боялся, что в Викторе взыграет гордость, поэтому подпихнул мужа вперед. Они так давно не виделись, Виктор восемь лет избегал Санкт-Петербурга, туда его не могли загнать даже соревнования, как правило ездил Юри. Виктор неловко обнял женщину, неуклюже, как будто не знал, куда деть руки. Это с Кацуки просто - подхватить, усадить на колени и целовать до умопомрачения, а тут что делать? Он не простил, их отношения никогда не станут прежними, но... это же родители! Разве можно злиться на тех, кого любишь? Пусть слова причинили боль, раны зарубцевались, их вылечил Юри своей любовью. - Мы так скучали, Витя, - шептала женщина. - Как ты тут? Прости, тогда... сгоряча... Мы следили за твоими успехами... смотрели... ты тренером стал... - неловкие, искренние слова. Он тоже скучал, безумно. Все эти годы. - Думаю, нам лучше пройти в квартиру. Не хотите чашку чая? - за восемь лет можно выучить и русский, особенно если есть стимул. Стимулировать Никифоров умел. Отец Виктора кивнул, сам фигурист обнял женщину за плечи. - Пойдем... мама. Мне столько нужно тебе рассказать.