Шанс всё исправить

      Я подросток и у меня, понятное дело, сложные отношения с семьёй. Мы с отцом практически не разговариваем, а братья съехали. Когда я просыпаюсь и нужно собираться в школу, папа спит. Когда я прихожу домой после школы и тренировок, я слишком уставшая и сил у меня хватает только на то, чтобы забаррикадироваться в своей комнате с чашкой чая, тарелкой бутербродов и учебниками.       Но, конечно же, мы с отцом очень любим друг друга. Просто это совсем не похоже на то, что я вижу в семьях моих друзей. Мы никогда не дарим друг другу подарки на День Рождения или Новый Год. Мы не устраиваем совместные поездки на природу, наш максимум — совместная поездка в продуктовый магазин. Но, тем не менее, нельзя сказать, что нам друг на друга плевать, ведь это было бы неправдой.       Это было зимой, на каникулах. Не знаю, чем занимался отец, но я была в своей комнате и подписывала новогоднюю открытку для лучшей подруги. Громко играла музыка, огоньки, повешенные над кроватью, предавали освещению что-то волшебное. На душе было спокойно, и хотелось, чтобы этот вечер никогда не заканчивался. Когда мне невероятно весело, такого желания в моей голове не возникает. Такое со мной случается, лишь когда в душу пробирается умиротворение и начинает вить там своё гнездо. Наверное, мне бы стоило уйти к тибетским монахам, чтобы достигнуть там верха умиротворения, чтобы добиться чувства никогда не покидающей тебя гармонии. Но я не в Тибете, а здесь. И здесь мне тоже неплохо.       На столе стоял горячий шоколад, им пропахла, наверное, вся комната, вся моя одежда и мои волосы. Шоколад был каким-то химическим на вкус, поэтому пить мне его не нравилось, но я любила запах, который он источал. За окном, покрытым узором, напоминающим пальмовые листья, завывала метель. Из-за льда, покрывшего стекло, улицы не было видно. Я понимала только то, что там, на улице, сейчас по-настоящему холодно и темно. И именно из-за этого я с двойной силой ощущала вокруг себя домашний уют.       Я усердно водила по бумаге синим карандашом, и отчего-то мне вспоминалось детство. Мне нравится зима, но, клянусь, в детстве я её просто обожала, я была в восторге от снега и искрящихся на солнце сосулек. Летом, осенью и весной я не всегда понимала, чем можно себя занять, но зимой таких глупых вопросов о том, чем бы таким мне себя развлечь, у меня не возникало. Я лепила снеговиков, а когда мне это надоедало, я принималась лепить единорогов, чтобы сделать им рога не из моркови, но из блестящих сосулек.       А ещё я отважно взбиралась на самые крутые горки и съезжала с них на санках. Однажды санки сломались, и тогда я поняла, что они вовсе не нужны, чтобы хорошо провести время. Я легла поперёк прокатанной дорожки и покатилась, перекатываясь то на спину, то на живот. Весьма увлекательно, скажу я вам. Когда встаёшь после такого на ноги, мир вокруг слегка покачивается, а тебя шатает из стороны в сторону. Да, очень весело.       А когда я ещё немного подросла, родители на Новый Год подарили мне коньки. Наш дом находится на окраине города, я и понятия не имею, что значит жить в центре, в многоэтажном доме, который приходится делить с десятком других людей и который находится совсем рядом с городским катком. Я, как житель периферии, каталась не на катке, а на озере. И, знаете, думаю, это весьма не плохо. Конечно, мне не доводилось утопать в романтике вечерних фонарей, в свете которых кружат снежинки, но зато я твёрдо стояла там, куда летом можно добраться только на деревянном плоту, вмёрзшем сейчас в лёд.       Я раскрашивала открытку, вдыхала полной грудью запах горячего шоколада и ощущала, как на моём лице играет отблеск от висящих над кроватью гирлянд. Всё было прекрасно, пока не погас свет. Какое-то время я просто сидела в темноте и ждала, когда он снова появится. Только вот он не появлялся и, по всей видимости, не спешил этого делать. Оставалось только одно: решать проблему самой. Ну, или почти самой.       Найдя в темноте фонарик, я отправилась на поиски папы. Он был в прихожей.       — Пробки выбило? — поинтересовалась я, светя фонариком прямо в его небритое лицо.       — Похоже, что нет, — он почесал щетину. — Проблемы в сети, так что нам остаётся только ждать. Да ведь уже поздно, так что можно просто пойти спать.       — Нет, ещё рано ложиться! Давай подождём!       — Как скажешь.       Мы пошли в гостиную и сели у потрескивающей печи. Да, жизнь на окраине включает в себя потрескивающую печь, что, определённо, здорово, и отсутствие водопровода, что куда менее здорово. Точнее не здорово совсем.       Папа открыл дверцу печи и нас осветил красный свет огня. Я почувствовала, как щёки у меня покраснели, от исходящего от горящего дерева жара. Отец сидел на диване и смотрел своими добрыми и умными, совсем как у собаки, карими глазами на огонь. В руках у него была наполовину пустая бутылка пива, поэтому мне сразу стало ясно, что пришло время историй.       У нас так всегда. Чтобы поговорить, должно случиться одно из двух: либо папа пьян, либо я невероятно чем-то взбудоражена и возбуждена. Пьяный папа всегда начинает рассказывать истории из своей молодости, а историй из молодости у него хватает. А счастливая я всегда невероятно болтливая, жаждущая внимания и внимательных слушателей. Поэтому мы говорим редко, но если и говорим, то с душой, то с чувством.       Признаться, я была рада, что свет отключили. Мне нравится слушать папины истории, мне даже просто его голос нравится, сам по себе. Такой спокойный, такой мягкий и тёплый. Голос человека, способного защитить тебя от всего на свете. В такой голос хочется укутаться, как в одеяло, и станет так мягко, так легко и спокойно, как бывает перед сном, за минуту до того мгновения, как сознание уйдёт отдыхать, и ты останешься наедине с пустотой.       Когда я была совсем маленькой, я спала с мамой, но постоянно уходила к папе, лежащему на диване, забиралась под плед, устраивалась у него под тёплым боком и просила рассказать мне сказку. Он всегда рассказывал мне одну и ту же сказку, и она всегда одинаково сильно мне нравилась. Он рассказывал о том, как волк хотел съесть коня, но конь сказал, что слишком стар, да и мясо у него жёсткое. «Посмотри срок годности на моих подковах!» — предложил волку конь. А когда волк посмотрел, то копытом конь ударил его так сильно, что тот улетел далеко за лес. Я эту сказку до сих пор помню. В садике, когда я взяла с собой книгу сказок, мне даже разрешили прочесть одну на тихом часу. Читать я не умела, зато я едва ли не слово в слово пересказала сказку про волка и коня, и когда мама пришла забирать меня, воспитательница, то ли серьёзно, то ли шутя, хвалила мои способности к чтению. А читать то я и не умела.       А ещё я очень часто просила папу рассказать истории о нём в моём возрасте. И у него всегда находилось что-нибудь подходящее, чаще всего это было что-то смешное. Он очень много шутит и раньше много шутил тоже. А вот я шутить совсем не умею, хотя, наверное, это не так уж и плохо: из-за этого я сильно ценю способность хорошо шутить у других людей.       Но тем вечером папа рассказал мне совсем несмешную историю. Но от этого она не перестала быть интересной. В одной песне поётся, что истории часто несут в себе беды. И это чистая правда. Но скажите мне, кто захотел бы слушать историю, где сплошь счастье и спокойствие? Всегда должна быть какая-то проблема, которую нужно решить, какой-нибудь злодей, с которым непременно нужно разобраться. А иначе в чём смысл? Жизнь, как и хорошая история, должна быть полна невзгод и проблем. А иначе о чём будешь рассказывать зимним вечером, держа в руках бутылку пива, своей уже почти взрослой дочери?       Папа отпил из горла немного пива, поставил бутылку на пол и протянул ноги к огню. Кто-то из нас должен был начать. Всё шло к одному, неизвестным было лишь то, кто начнёт. Мне было ужасно скучно: в доме без электричества занять себя практически нечем. Поэтому, свернувшись на кресле в калачик и зевнув, я попросила сонным голосом:       — Пап, расскажи историю.       — Хорошо, — ответил он голосом довольным, как у толстого кота из детских мультфильмов. — А про что тебе рассказать?       — Не знаю даже. Что-нибудь зимнее. Что-нибудь такое, про что ты мне раньше никогда не рассказывал.       — Тут надо подумать. Я, пока думаю, схожу на кухню, за ещё одной бутылкой. Тебе чего-нибудь захватить?       — Да. Сделаешь мне бутерброд?       — Конечно. Обычный или есть особые пожелания?       — На вкус шеф-повара, — ответила я.       Папа ушёл, а я осталась одна в комнате залитой красным светом. Совсем как в моих кошмарах. В кошмарах, которые мне снятся, всегда освещение красное. И пусть они мне снятся редко, но всякий раз, когда в реальной жизни случается находиться в таком освещении, меня передёргивает, и по коже бегут мурашки.       На самом деле я не люблю, когда папа много пьёт. Мне не нравится алкоголь, его вкус и запах. И пьяные люди мне тоже не нравятся. Но я люблю истории, которые рассказывает папа, когда пьян. Они отличаются от тех, которые он рассказывает в трезвом состоянии. Даже и не знаю, в чём разница. Может быть, они более честные. Даже не честные, а скорее искренние. А ещё мне кажется, что они тревожат его, и ему приятно рассказать о них кому-то, кто внимательно выслушает и даст какой-никакой, но всё-таки комментарий. Наверное, все рассказчики только этого и хотят. Хотя, наверное, всё-таки большинству просто хочется высказаться, хочется рассказать о том, что болит и разъедает изнутри душу. Словно со словами, вылетевшими изо рта, вылетает что-то такое, что долгие годы находилось внутри и отравляло их.       Папа вернулся с полной бутылкой пива для себя и горячим бутербродом с колбасой и сыром для меня. Мне было приятно лежать на мягком и широком кресле, подобрав под себя ноги, греться от живого огня и есть что-то вкусное и тёплое. Теплота бутерброда стала теплотой моего живота. Мне нравится это чувство, когда съешь на ночь что-нибудь тёпленькое. Да, я знаю, что это якобы вредно, но меня это не сильно волнует. Когда проваливаешься в сон, а глаза слипаются, лишь немногое кажется важным. И папины истории входили в этот короткий список важных вещей, которые волнуют меня, даже когда очень хочется спать.       — Придумал? — спросила я, повернувшись лицом к огню.       — Да, придумал. Эта история случилась со мной, когда я был твоего возраста. Ну, может быть, на год или два старше, но не это главное.        — О, всегда любила, когда истории были подходящими для моего возраста. И что же с тобой случилось, когда ты был юнцом?       — Когда я был юнцом, я впервые выехал надолго из своей деревни. Уже не помню почему, наверное, нужно было выполнить какое-то важное поручение родителей, передать какие-нибудь бумаги, например. Но я точно не просто отправился путешествовать, помню, у меня была какая-то цель в дороге. А путешествовать, ты знаешь, я люблю без цели.       — Да, это у нас семейное, — ответила я сонным голосом.       И, наверное, мой сонный голос как-то подстегнул отца, и он перешёл к истории, опустив все прелюдии. Не до прелюдий, когда твой единственный слушатель вот-вот уснёт. Когда твой единственный слушатель вот-вот уснёт, нужно переходить к самому главному, нужно поскорее высказать всё, что тебя волнует, а иначе придётся снова носить в себе всё долгое и долгое время.       — Я ехал в электричке. Мне было лет семнадцать, а, может быть, двадцать. Или что-то между. Я возвращался из большого города и был горд собой, потому что не заблудился, не потерялся, прошёл через все невзгоды и выстоял. Мне тогда впервые пришлось ночевать на вокзале, и это был, знаешь, интересный опыт. Надеюсь, тебе тоже придётся когда-нибудь встречать закат, стоя в зале ожидания и предвкушать только ночь.       Но всё прошло, и я возвращался домой. Электричка была почти пустая, я был уверен, что уже на середине пути я останусь единственным, кто будет ехать в ней. И мне этого очень хотелось. Как и сейчас, тогда была зима, а зимой вид, конечно, такой же однообразный, как и осенью, но зато чистый и потому красивый.       Но в электричке я мало любовался видом. Я видел кое-что другое, ещё более чистое и красивое, чем декабрьский снег. Вместе со мной ехала какая-то незнакомая девушка. Она была без шапки и волосы у неё были собраны в длинную косу. Помнишь, когда у тебя в детстве были длинные волосы? Так вот такие же были у неё. И она была очень красива. Хотя…       Я не знаю. Я не знаю, была ли она красива вообще. Что такое красота? Стандарты, не больше. Это же сугубо индивидуально. Но для меня она была красива, а это значит, что да, она была настоящей красавицей.        И у меня тогда единственный раз в жизни появилось чувство, что мне нужно обязательно, во что бы то ни стало познакомиться с совершенно чужим человеком. Такое, наверное, редко бывает. Это был единственный раз за всю мою жизнь. Я просто-напросто знал, что симпатичен ей, что она и сама хочет со мной познакомиться. Удивительное чувство, не понимаю, что тогда мной руководило.       В итоге я оказался прав, на середине пути все пассажиры уже сошли. Только та девушка осталась. Вот и представь себе: едим мы вдвоём, сидя на разных местах, но лицами друг к другу. И мы переглядывались, снова и снова отводя взгляд, и снова и снова поднимая его. В конце концов, я подумал: а что я потеряю, если заговорю с ней? Милая, всегда задавай себе этот вопрос. А что я потеряю, если выучу ещё один язык? А что я потеряю, если заберу эту собаку к себе домой? А что я потеряю?       И я решил, что в худшем случае, выставлю себя дураком перед ней. И что с того? Гораздо хуже будет, если не выставлю. И я подошёл и сел рядом с ней. И она улыбнулась мне так, что сразу стало ясно, что дураком я себя точно не выставлю. А если бы и выставил, то я уверен, что оказалось бы, что она из тех девиц, которым дураки больше всех то и нравятся.       Мы познакомились. И сейчас ты упадёшь. Знаешь, какая у неё была фамилия? Дуксо. Как у меня, как у тебя. Вот это да, я был здорово удивлён. После этого стало понятно, почему я сразу же почувствовал какую-то связь между нами. Она не была моей родственницей, просто однофамилица.       Мы поговорили. И я буквально за пару остановок влюбился в неё. Насколько я помню, её звали Леной. Да, я до сих пор помню, как её звали, её точно звали Леной. И, боже, как же мне было интересно проехать с ней те несколько остановок! Но она выходила за две-три станции до моей. И нам пришлось попрощаться.       И только когда двери захлопнулись за ней, только когда я помахал ей на прощание рукой и остался один в пустом вагоне я понял: мы не обменялись данным. Я не смогу найти её! Боже мой, я не смогу её найти! Но я ведь был молод, так что меня переполняли надежды.       Я ещё долго её искал, а ведь всё, что мне было о ней известно — имя и фамилия. Я обошёл все деревушки, которые находились около той самой станции, где она вышла. Я спрашивал случайных встречных, живёт ли в их деревне Лена Дуксо. И они говорил, что никого с таким именем не знают.       Я не терял надежды. Я стал кататься без цели на электричках, только затем, чтобы снова пересечься с ней. Но мы так и не встретились больше. И я иногда очень жалею, что не спросил у неё тогда об адресе. Я уверен, что всё было бы иначе, да, всё могло бы быть иначе.       Голос отца стал грустным и задумчивым. Он немного помолчал, потом отхлебнул из бутылки и сказал:       — Но зато если бы я не женился на твоей маме, тебя бы здесь не было, и ты не слушала бы эту историю.       Я ответила так:       — Нет, я бы была и, возможно, я была бы лучше. Но в любом случае, как минимум на половину, я бы была. Гены ведь разделяются поровну.       — Верно. Это верно.       Я громко зевнула, и папа накрыл меня пледом.       — Спи.       — И вы с ней совсем-совсем больше не виделись? — как-то по-детски спросила я.       — Совсем-совсем.       — Это такая грустная история.       — Да, не очень весёлая. Но я рад, что она со мной приключилась. Те несколько остановок нужно было проехать, нужно было их прожить. Спокойной ночи, детка.       — Спокойной ночи, пап.       На следующее утро вернулось электричество. Всё было, как и раньше. Но не прошло и недели, как мне позвонил неизвестный номер. Я ответила, я всегда отвечаю: может ведь такое случиться, что неизвестный номер станет известным, станет самым любимым номером на свете.       — Дуксо? — спросил женский голос на том конце.       — Да, — ответила я.       — Лена, слушай…       — Я не Лена. Я Анна, а вы ошиблись номером.       — Ой, извините, пожалуйста.       — Да ничего страшного.       Когда папа вернулся с работы, я первым же делом рассказала ему об этом звонке. Всё-таки удивительно, что мне позвонили именно после того, как папа рассказал историю о Лене Дуксо. Удивительно, что это случилось всего через несколько дней. Словно знак какой-то.       Я оставила свой телефон на столе кухни и ушла к себе в комнату. Я хотела, чтобы он позвонил на тот номер, чтобы он отыскал её. Но на следующее утро, проверяя исходящие звонки, я поняла, что он не воспользовался этим шансом.       Наверное, он спросил себя: что я потеряю, если позвоню и попробую разузнать о девушке из электрички? И, наверное, он понял, что потеряет что-то неимоверно важное, что-то важнее настоящей любви.       Внимание, вопрос: что?