когда бар пустеет.

Когда в баре гаснет свет, они остаются друг с другом один на один. Рик Граймс отличный коп, лучший в своем деле, но он понятия не имеет, какого черта его трясет так, что мышцы сводит невыносимой болью. Рик не знает о нем почти ничего, настоящее имя — неизвестно, но он почему-то думает, что его зовут Макс, Сэм или Джон, другие, в любом случае, зовут его иначе. Отец всех пороков. Не человек. Доставщик пиццы — совсем еще мальчишка, избалованный сынок мэра города, бывший военный раза в два его самого сильнее наверняка отлично знали его в лицо, они все про себя, наверное, называли его Ниганом. Называли. Рика снова бросает в дрожь. Это его имя ассоциируется у Граймса с зубной болью, с плачем его младшей дочери, с бессонными ночами и запахом напалма в полицейском тире после очередного тяжелого дежурства. Когда в баре гаснет свет, Рик заказывает еще пятьдесят виски со льдом и бутылку «Гиннеса» — он не любит пиво, но уверен, так надо, он делает все правильно, — и думает о том, что Ниган пьет только темное, а еще у него наверняка есть дети; Рик не знает этого и знать не может, но Ниган выглядит уставшим и еще немного так, словно когда-то у него была семья — двое мальчиков, так друг на друга не похожих, и Рик Граймс отдал бы все на свете, чтобы взглянуть в их глаза хотя бы раз. Рик повторяет про себя, что он хороший коп и отличный отец, словно давно уже веру потерял, — вера сделала для него ровным счетом нихуя, — но все еще пытается себя в чем-то убедить. Он думает, Лори бы им гордилась, даже если бы к этому времени им пришлось бы развестись, и он бы видел своих детей только по вторникам и четвергам, она бы не стала с ним портить отношения, потому что Рик Граймс вообще-то прекрасный человек, и разрешала бы забирать Карла из школы и гулять с ним в парке; на один из дней рождений Рик подарил бы ему щенка, о котором он мечтал лет десять назад, золотистый ретривер или, черт его знает, на самом деле, лабрадор со светло-персиковой шерсткой – не пистолет или охотничий нож, а гребаного щенка. Но Лори здесь нет, она умерла при родах лет пять назад — с Лори не все было в порядке, у Рика с собой теперь тоже, — будь она сейчас здесь, заказала бы их общую песню, допила бы свое красное-полусладкое и потащила бы Рика танцевать. Когда в баре гаснет свет, Рика начинает трясти от холода под клетчатой синей рубашкой с неудобным жестким воротом, который он так и не научился идеально гладить после смерти жены. Он смотрит на Нигана из другого конца зала и чувствует, как тот сверлит его взглядом в ответ. Граймс думает, если тот когда-нибудь решится сесть ближе, он обязательно заставит себя спросить у него о детях; о двух мальчиках с болотного цвета глазами, совершенно друг на друга не похожих, которых он наверняка давным-давно бросил за пределами Атланты, где-нибудь в Канзасе или Пенсильвании. Рик не знает, Рик не может знать, но он почему-то уверен, что за них Ниган любому перегрыз бы глотки — он сам сделал бы все, что угодно и даже больше ради собственных детей. Им обоим наверняка уже за двадцать, а их мать умерла еще лет десять назад, у нее, скорее всего, было очень необычное имя, а еще она, наверное, любила джаз и новогодние гирлянды только синего цвета. Когда бар пустеет, у Рика начинает болеть голова, он не спит третьи сутки, это Лори приходит по ночам в белом платье с кружевными бретельками, укрывает Карла, снова заснувшего в одежде за книгой, и целует в лоб Джудит; это Лори гладит его по затылку и осторожно губами прижимается к выступающим косточкам на шее, ложась за его спиной так тихо и осторожно, что он не оборачивается — это просто сквозняк, он снова забыл закрыть окно. Рик задыхается, ледяные красноватые искры неоновой вывеской над барной стойкой режут глаза, воздух в легких заканчивается, и он склоняется над столом, упираясь в изрезанную липкую поверхность локтями. Его тошнит — Лори всегда знала его личную меру, Лори всегда знала, когда нужно забрать у него стакан. Мир шатается, кружится, переворачивается, Граймс моргает так часто, что глаза начинают слезиться и болеть, он вычитал это в какой-то книге — нужно моргать как можно чаще, чтобы мир не перевернулся окончательно. Он говорит ему: дыши, и Рик начинает дышать, стягивая уставшей рукой галстук с покрасневшей шеи. Отблески уличной жизни ложатся на мокрые уставшие пальцы липким сине-фиолетовым, почти лиловым, Рику хочется расплакаться, сбитые костяшки обдает холодом, глаза напротив кажутся желтыми, не желто-зелеными, не зелеными, не темными и больными – он приедет домой и проспит десять часов, глаза напротив въедаются в него жидким золотом. Он говорит Рику: дыши, и он начинает дышать. — Ты дьявол? От него пахнет бензином и машинным маслом. — Дьявола я видел, Рик и поверь мне, он выглядит иначе. Граймс смотрит на его руки — тонкие пальцы в грязных разводах, совсем не дрожат, — кто он, черт возьми, на самом деле такой. — Механик? Что-то проскальзывает в его глазах. Рик цепляется за это. Два прекрасных мальчика, совершенно друг на друга не похожих. Он держится за это, но недостаточно крепко, и оно ускользает от него так же быстро, как появилось. — Я видел твоего сына. Красивый мальчишка. Он сходит с ума, Рику кажется, что он видит намеки во всем, тот, кого должны называть Джоном, Сэмом или Максом его родные, говорит про его сына и усмехается. Рик сходит с ума. Заплати за пиво — он говорит ему заплатить за пиво, и Рик тянется за бумажником в заднем кармане потертых джинсов, несколько монет падают на деревянный пол из порванного кармашка для мелочи, он не наклоняется за ними, успевает лишь растерянно сверкнуть полицейским значком, поспешно надевая форменную куртку. Он не помнит — не помнит-не помнит-не помнит — как оказывается дома, Карл бьет его по щекам на диване в прихожей, Рику кажется, что он плачет впервые за столько лет или это свет так неудачно падает на его осунувшееся лицо. Рик не помнит, как он здесь оказался, его тошнит и запах выпитого алкоголя сводит его с ума. Карл ненавидит его, после смерти Лори Карл ненавидит его, Джудит уже три, еще немного и четыре, она продолжает молчать и почти не ходит — Карл ненавидит его и смотрит так, словно это должен был быть он, а не Лори. Рик сжимает его руки чуть ниже сгиба локтя и просит остановиться, хотя бы ненадолго, потому что у него кружится голова. Карл не задает вопросов, Карлу плевать, где он и с кем, он не приводит никого домой и не пытается помогать с учебой, Карла это больше, чем устраивает. Джудит цепляется пальчиками за полы его рубашки и бессвязно мычит, Рик снова задыхается — это его-только его вина, — он не понимает, когда это произошло впервые, первую паническую атаку пережить было куда проще, чем последующие. Атланта устала — это ведь не Париж, Софи Марин лежит в коме, — господь бог видел, как она мучается, истекая кровью; господь бог сжалился над ней, опустив ее воспаленные веки, она вздохнула в последний раз и умерла с мыслью о том, что у бога, на самом деле, такие холодные руки. Его жена пугалась каждый раз, когда видела красный закат — больше всего на свете она боялась конца света. Его жена плакала каждый раз, когда по телевизору показывали очередной сюжет про башни-близнецы, теперь в новой квартире за пределами Кинг-Каунти она не снится ему больше по ночам, когда удается заснуть дома. Там все равно все кричит о ней. Когда бар пустеет, Рик Граймс оказывается абсолютно прав, поэтому чаще он ночует в мастерской напротив заправки, гудящие неоновые вывески над круглосуточным магазином уже давно не мешают спать, привыкнуть к запаху бензина и краски было куда сложнее. Здесь ничего не напоминает о Люсиль, у нее были светлые волосы и бледно-зеленые глаза, такого же цвета, как любимое платье его матери — здесь ржавая раковина в разводах краски, затертые кровяные пятна на бетонном полу и завтраки за два доллара и семьдесят пять центов в крошечной кафешке на заправке напротив. Проходит неделя бесконечных дежурств и перестрелок в полицейском тире после работы, у Рика болит голова и ноет шея — сон на пассажирском сидении в душном салоне служебной машины делает его уязвимым. Уолш ставит его пистолет на предохранитель и покупает самый сладкий кофе в кофейне на заправке, там ему говорят, что техника безопасности запрещает курение в таких местах и просят уйти по-хорошему, он забывает свой значок в машине и раздраженно чертыхается, озираясь по сторонам. — Так он действительно механик? Сознание Рика сжигает чертов предохранитель и ветер разносит пепел по асфальту в метре от заправки, кривая вывеска над автомастерской выцветшего красного цвета напоминает Рику о пустом баре в центре Атланты, его кофе пахнет гарью, и он отмечает про себя, что не будет его допивать. — Может тогда стоит начать с частных мастерских? Рик уверен, жженый сахар пахнет по-другому. Частные мастерские — да пошел ты нахуй, Уолш, — звучит куда поэтичнее, чем три трупа за три дня и пропущенные звонки из дома. Нет, ему все это приснилось, Лори умерла почти четыре года назад, Карл ненавидит его, он ему никогда не звонит. Может стоит действительно начать с частных мастерских? Ему нужно еще немного времени. Еще немного времени и заглянуть в ближайший бар. Когда в баре гаснет свет, Номи проводит пальчиками по шесту и наклоняется за блестящим синим бюстгальтером, который она обронила на глянцевый пол невысокой сцены больше получаса назад, здесь никого кроме Рика, и она снова становится Мари — примерной дочерью и верной женой, — стыдливо прикрывая руками обнаженную грудь. Когда в баре гаснет свет, Номи накидывает на плечи шелковую ткань темно-синего халата с ажурной вышивкой и, сжимая в руках искрящиеся стразами босоножки, уходит за сцену, остервенело хлопая дверью. Когда бар пустеет, Рик понимает, что он здесь совершенно один, уставший бармен — Дэнни или Томми, — просит его уйти даже когда он показывает полицейский жетон. Он говорит ему, что больше никого не осталось, мы закрываемся, сэр и добавляет еще: — Такие правила, но на заправке, недалеко отсюда, есть круглосуточный магазин. Граймс напивается самым дешевым пивом, продавец в магазинчике на заправке настаивает на том, что бутылки нужно прятать в бумажный пакет, такой закон, так принято — Рик тычет ему в лицо полицейским жетоном и снова хочет расплакаться. Седой старик за кассой разрешает ему пить на улице, и Рик расспрашивает его про мастерскую напротив, старик говорит мало и почти не по делу, Рик понимает лишь то, что о владельце неизвестно почти ничего: по утрам пьет кофе без сахара, заказывает стандартный завтрак за два доллара и семьдесят пять центов, раз в год просит черничный пирог и чай с бергамотом, оставляет щедрые чаевые, уходит молча. Граймс напивается самым дешевым пивом и сжигает свою машину у автомастерской напротив заправки — он не знает, что еще он должен сделать, чтобы Ниган наконец-то вскрыл свои блядские вены. Граймс напивается самым дешевым пивом и думает, что должен был придти сюда неделей раньше (он ведь даже не пытался замести следы, подумать только, пятна крови на пыльном бетоне и багровые разводы на стенках ржавой раковины, подумать только, у него, черт возьми, не все дома), когда Ниган бьет его по лицу и говорит прекратить — Ниган не просит, Рик делает это сам. Он думает, что Нигану нравится, когда перед ним стоят на коленях и падает на пол, и слезы подступают к его воспаленным глазам. Внутри пахнет краской и машинным маслом, и Рик понимает, что снаружи жизнь была жизнью, боль была болью, смерть была смертью — все было настоящим. Все, что внутри — Ниган; все, что внутри — не жизнь; все, что внутри — пахнет кровью и болью; все это — Ниган. Он сжимает пальцами колено Нигана — это вымысел это вымысел это вымысел — и просит его сделать что-нибудь. — Ты такой же как я, не лучше и не хуже. Пальцы Нигана горькие на вкус, как апельсиновые корки — он разрешает ему это, Ниган не просит, он делает это сам. Рик задыхается, и он не просит его дышать, совсем не как в тот раз, Рик не надеется на это, он откашливается и чувствует, что краснеет, когда Ниган помогает ему подняться с коленей и только потом дает сделать глубокий вдох. Я хочу быть лучше — все, что он должен сказать в ответ, все, чего он хочет, это выплюнуть слова в лицо Нигана. Рик закрывает глаза и Номи кусает криво накрашенные ярко-красным ногти, ожидая своей очереди у шеста, вокруг пахнет бензином и горечью апельсиновых корок, Лори расчесывает влажные после душа волосы перед большим зеркалом в их общей спальне и размазывает крем по тонкой, в родинках, шее. Рик закусывает губы до крови и вжимается щекой в холодную шершавую стену, последний убитый был сыном мэра города — избалованный бездельник не заслужил такую смерть, — неоновый свет от вывески напротив разливается по его сведенным судорогой пальцам так равномерно, что ему становится страшно. Боль не кажется ему настоящей, Шейн не успевает прикрыть его и пуля застревает в нескольких сантиметрах от предплечья, боль превращается во что-то другое — в яркую вспышку, — лицо медсестры, которая делала ему перевязки, он никогда больше не вспомнит. Позже он обнаруживает, что рубашка выбилась из брюк – они все мертвы Рик мертвы из-за тебя, – от Нигана пахнет смертью, и мальчики, так друг на друга не похожие, от Нигана пахнет потерями. Он кусает губы так сильно, что они начинают сочиться кровью, пальцы нервно бегают по кромке брюк, – я хочу быть лучше ты слышишь меня я хочу быть лучше, — он стягивает их вместе с бельем, и те сползают до уровня коленей. Рик вспоминает когда все это началось — сколько лет прошло со смерти Лори, он считает исправно, — раньше он цеплялся за любую мелочь: потрепанный плакат с показа фильма «Оно» (позже оказалось, что он ненавидит Кинга) в прихожей, черничный пирог раз в год, кофе без сахара, апельсины и билеты на бейсбольные матчи. Когда все это началось, они встречались в баре каждый вечер перед закрытием, Номи меняла наряды и превращалась в Мари, Мари подсаживалась к ним за столик и надоедливо шутила, она прекрасно знала про Лори, она также хорошо знала про Люсиль. Ниган говорит Рику: дыши и пихает его голову под холодную воду. Из слива в раковине пахнет кровью и растворителем, Рика тошнит, и он вытирает лицо рукавом помятой рубашки. Когда в баре гаснет свет, они остаются друг с другом один на один. Когда в баре гаснет свет, Рик заказывает еще пятьдесят виски со льдом и бутылку «Гиннеса» — он не любит пиво, но уверен, так надо, он делает все правильно, — и думает о том, что Ниган пьет только темное, а еще у него наверняка есть дети; Рик не знает этого и знать не может, но Ниган выглядит уставшим и еще немного так, словно когда-то у него была семья — двое мальчиков, так друг на друга не похожих, и Рик Граймс отдал бы все на свете, чтобы взглянуть в их глаза хотя бы раз. Когда в баре гаснет свет. — Как ты узнал про моего сына? Когда все это началось, секс в грязном туалете за баром казался ему наивной попыткой выбраться — все, что он помнил, неоновую вывеску и то, что от Нигана всегда пахло горечью апельсиновых корок. Позже попытки стали казаться не только наивными, но и детскими, привыкнуть к этому казалось почти невозможным, убийственным для Рика, дальше он помнит только то, что он ненавидит Кинга, после все это стало казаться простым и удобным, свет в баре всегда гасили в полночь. — Как? Ты же коп, Рик.