Колыбельная для Тэлли

Я иду прочь по каменному коридору, и мои шаги едва ли громче треска освещающих его факелов, режущих глаза жёлтым бессмысленным пламенем. Поздно. Эта мысль единственная бьётся в висках, разрывая голову на части, и остальное становится неважно. Слишком поздно. Рука в бессильном отчаянии бьёт по камню, но стены гладкие настолько, что на костяшках не выступает даже кровь, и только тупая боль в правой ладони начинает пульсировать в такт неотвязным мыслям. Я снова опоздал… От осознания этого хочется кричать во всё горло, до боли, до хрипоты срывая голос, и биться головой о подвернувшуюся стену. Почему?! И хуже всего то, что винить некого, кроме самого себя. Что мне стоило прийти сюда раньше? Хотя бы на день… на несколько часов. Быть может, тогда… Солёный вкус резким рывком возвращает к действительности, от которой успеваю отключиться, вняв манящим грёзам. Наконец-то кровь… Прокушенная губа саднит, а правая рука всё так же ноет. Я что, умудрился сломать её о стену? Губы кривит усмешка, и мне не нужно зеркало, чтобы знать, что она черна и пропитана горечью настолько, что её капли вместе с кровью медленно стекают вниз. Тихо ползу дальше, шаг за шагом попирая каменные плиты. Я приходил забрать её, на одну ночь получив право безнаказанно быть здесь и делать всё, что придёт мне на ум. Я мог это сделать! Но она отказалась уходить. И я ничего не смог поделать. Если жалкий приговор людей можно с лёгкостью обжаловать, сказав «Я не хочу!», то сделать что-то с поцелуем Смерти, лежащем на её челе, я просто не властен. Поздно. Серая Госпожа не отдаёт своего. Вновь стискиваю зубы, задыхаясь вкусом собственной крови. Больно… Так больно, что хочется пойти и самому сознаться в колдовстве, чтобы пытки инквизиторов принесли хоть какое-то облегчение. Клещи, щипцы, раскалённое железо, дыба, дева – да что угодно, лишь бы заглушить это чувство пустоты, выедающей изнутри! Перед глазами вновь встают словно выцветшие кудри, когда-то бывшие каштановыми с красноватым отливом, бледное, почти прозрачное лицо, на котором выделяются огромные агатовые глаза, и губы без единой кровинки, тихо шепчущие мне «Живи…», и к горлу подкатывает стон. Зачем?! Для меня это многократно хуже смертного приговора… Ещё один шаг… ещё… Торопиться больше некуда – коридор не настолько длинный, чтобы я не смог уйти до утра, а как жить дальше, не имеет значения. Без неё всё, что от меня остаётся – лишь тень, которая год за годом будет молить о внимании Госпожу. - Засыпай, до рассвета осталось чуть-чуть … Тихий голос, долетевший откуда-то со стороны, действует не хуже ударившей молнии. Окунувшись в собственное горе, я забыл, что здесь не один. А через пару секунд до сознания доходит и то, что именно шокировало его в первый момент. Поёт ребёнок. Дети …здесь? Может, на почве отчаяния у меня уже начались видения? - Ты устала, и надо поспать… Нет. Голос по-прежнему звучит, старательно выпевая каждое слово, и его хватает, чтобы на грани яви зазвучали переливы недостающих гитарных струн. - Уходи в царство снов, обо всём позабудь – и душа перестанет страдать… Вздох. И на глаза наворачиваются слёзы, обжигающие лицо. Вот как… а я думал, что услышав её «Нет», я разучился плакать. А песня льётся дальше, простыми словами, от которых не получается скрыться, словно острым клинком вскрывая сердце и выворачивая душу наизнанку. И хочется слушать – ведь от этой боли почему-то становится легче. - Лунный свет из окна на холодных камнях потускневшим блестит серебром… Засыпай – пусть уйдут от тебя боль и страх, и неважно… - пауза, небольшая, но достаточная, чтобы услышать всю печальную обречённость, владеющую певцом, - …что будет потом… Его жизнь тоже кончена, это как признание звучит в каждой ноте. Но его обрекают на эту участь всего лишь люди… и быть может, я смогу что-нибудь сделать для него, раз уж… Вкус соли и крови на губах становится сильнее, и, подавившись последним вздохом, я делаю шаг вперёд. - Пусть приснится тебе голубая река, кони в сумерках на берегу… Смотровое оконце, крохотная щель в обитой железом дубовой двери. И сквозь него видны двое: мальчик и девочка, сжавшиеся у стены и льнущие друг к другу в холоде и горе. Даже в полумраке видно, как они похожи, почти как близнецы. И у обоих длинные каштановые волосы, которые косые блики лунного света превращают в тёмную медь. Со сдавленным стоном вцепляюсь пальцами в дерево, моментально сбивая их в кровь. - И дорога, что лентой уходит в закат… Я чудесный твой сон сберегу. Меня не слышали. И мальчик продолжает петь, обнимая сестрёнку и ласково гладя её растрепавшиеся кудри. - Не тревожься, пусть снятся тебе острова из цветов в океане травы… Колыбельная и впрямь убаюкала девочку, и если присмотреться, можно заметить на её губах улыбку, так странно смотрящуюся на измученном лице. - Пусть сплетаются в песню простые слова, в песню леса и новой листвы… Вздрагиваю и ещё плотнее приникаю к оконцу, вновь не замечая ничего вокруг. Менестрель. Из тех, что действительно наделены этим редким и поистине бесценным Даром своими песнями нести душам чистоту и свет. - Первый раз я жалею, что я не колдун… В голосе мальчика слышится горькая насмешка, и я понимаю, за что он оказался здесь. Колдовство… Это страшное обвинение подобно смертному приговору, и отклонить его нет никакой возможности. Особенно, когда действительно имеешь Дар. У некоторых инквизиторов просто чутьё на его искоренение. - Я бы в птицу тебя превратил… А менестрель поёт, изливая собственную душу в простых словах, и его печаль превращается в ноты, ни одна из которых не нарушает гармонии песни. И сестра безмятежно спит на его руках, прижимаясь ближе и уцепившись тонкими пальчиками за изорванный в лохмотья камзол. - И отправил туда, где тебя не найдут, от врагов и от смерти укрыл… Он знает, что такое Сила. И не хочет зла никому, желая её только чтобы защитить. Не себя – более дорогое и важное. А сам готов отправиться на смерть. - Но сейчас я могу только песню сложить, подарить тебе дивные сны… И свою Силу он тоже знает… Но менестрели не умеют сражаться, и если чёрные сердца остаются глухи к их песням, некому и нечему их защитить. - Остаётся недолго на свете нам жить, мы сейчас так друг другу нужны… Мальчик плачет, без слёз, без крика, отдавая всё своей незамысловатой песне, и ставшая ещё более ласковой и печальной мелодия затихает, как вздох, а я уже не замечаю катящихся по моим щекам слёз. Решение принято, и я знаю, что не буду сожалеть о нём, а она поймёт меня. В коридоре слышатся шаги, и вскоре из темноты показывается стражник в лёгкой кольчуге и шлеме. У него на поясе ключи, и он направляется к той двери, возле которой дежурю я. Как близко… Но хотя бы здесь я успел появиться вовремя. А песня за стеной продолжает звучать. Мальчик поёт, делая то единственное, чем он может хоть немного помочь своей маленькой сестрёнке. Стражник прислушивается и, неопределённо качнув головой, отодвигает меня в сторону и тянется ключом к замочной скважине. Мягко кладу руку ему на плечо. - Постой, - тихо, почти шёпотом, чтобы не тревожить юного менестреля раньше срока. - Чего тебе? – стражник отвечает, тоже понизив тон. – Их требует священник, через два часа костёр. Иди на улицу, если хочешь посмотреть. Качаю головой: - Не хочу. Ладони мягко скользят к вискам стражника. Это будет тяжело, но сейчас не время экономить магию. Больше она всё равно мне не понадобится. Тот непонимающим взглядом таращится на меня и тянется убрать мои руки, но я уже чувствую, как кончики пальцев потеплели. Сейчас… Поворачиваю лицо стражника к оконцу, и тот столбенеет, статуей замерев на месте. У меня тоже есть Дар – я умею видеть чужие души, и могу при желании показать их другим. А у этого менестреля кристально чистая, огненно-светлая душа, и с непривычки его, наверное, можно перепутать с ангелом. - Смотри… - тихо, шёпотом ему в самое ухо. – Видишь это? - Да… - хрипло отзывается тот. Откровение. И может, потом он задумается о том, что увидел, и начнёт, как прочие, кричать о колдовстве, но сейчас истина не вызывает у стражника сомнений. Этот мальчик своими песнями может спасти ещё очень много жизней и исцелить сотни и тысячи невинных душ. Преступление – поднимать на него руку. Нет страшнее вины, чем пролить кровь Менестреля. - Я вплету в твои сны отражения звёзд из серебряной чаши с водой… Тяжело… Руки слабеют и соскальзывают с чужой головы. Силы закончились, и я стою, хватаясь за стену, чтобы не упасть. А мальчик поёт, и его чистый серебристый голос – лучшее подтверждение тому, что я ценой кусочка собственной жизни и Дара сейчас показал стражнику. - Ты пройдёшь по дорогам видений и грёз, что волшебной встают чередой… - Отпусти их… Голос надтреснуто хрипит. Открывать глаза другим трудно, но сейчас цена не имеет никакого значения. - Но светлеет восход и исчезла луна, гаснут звёзды в небесной дали… Голос становится тише. Через крохотное окошечко в коридор сочатся розоватые сумерки. Уже светает. Как быстро… Скоро выйдет и моё время здесь. Но это тоже не имеет значения. До рассвета решится всё. - Скрип замка разобьёт мир волшебного сна… Голос мальчика как пророчество, а мне ничего не остаётся, кроме как смотреть на стражника с немым напряжённым ожиданием. Я мог бы драться… но не теперь. Тот медленно тянется к замку и, повернув в нём ключ, тянет дверь на себя. Хорошо смазанные петли не скрипят, но движения довольно, чтобы мальчик встрепенулся, поворачиваясь в сторону выхода. - Просыпайся… Он ласково тормошит сестру, и та трёт ладошками заспанные глазёнки. Менестрель поднимается с пола, держа девочку на руках. Голос мальчика едва слышен, и слова можно угадать скорее по шевелению губ. - За нами пришли… Менестрель умолкает. Бескровные губы сжимаются в одну линию, а глаза смотрят прямо, словно перед собой он уже увидел Смерть. Но к этим детям Серая Госпожа ещё не снизошла, и это – лишь обречённость и страх. Стражник долго, очень долго смотрит на брата и сестру, а затем поворачивается ко мне, и в его глазах я вижу сострадание. - Инквизиция ждёт колдуна, - негромко сожалеюще произносит он и, извиняясь, добавляет. – Если я отпущу их, то как отступника и еретика сожгут меня. Мальчик, поднявший было голову, вновь опускает её. Он понимает… и не надеется, что кто-то принесёт за него такую страшную жертву. Он молод, и пока не знает, что уготованная ему участь кому-то может показаться благом. К счастью. Тихо повторяю: - Отпусти… Я пойду на костёр вместо него. - Не надо! – мальчик вскидывается, и его серебристый голос вновь звенит, отражаясь от каменных стен. – Вы… вы тут ни при чём! Вы нас даже не знаете! Вам незачем умирать! Качаю головой и, сделав шаг, опускаюсь перед ним на колено, заглядывая в глаза. - Шш-ш, - прикладываю палец к его губам. – У меня есть на это серьёзная причина. Поверь, я счастлив буду умереть. Недоверчивые огромные глаза цвета агата, кажется, заглядывают в самую душу: - Так разве бывает? Выдержав его испытующий взгляд, чуть склоняю голову: - Да. Не вдаваясь в подробности, поднимаюсь с колен и подталкиваю детей к выходу. Негромко прошу молча наблюдающего стражника: - Проводи их наружу. Я буду там, - киваю на камеру в конце коридора, из которой я недавно с таким тяжёлым сердцем уходил прочь. Стражник опускает ладони на плечи мальчика. Это остаточный эффект магии – я знаю, что он не обманет и выведет его с сестрёнкой на свободу, он знает, что я тоже не лгу. Стражник кивает и уводит детей в полумрак освещённого факелами коридора. Я иду в противоположную сторону. Времени осталось очень мало. Путь обратно кажется короче в несколько раз. С тихим шорохом приоткрываю дверь и тенью проскальзываю внутрь. Потрясение, стоит ей меня рассмотреть, огромными рунами проступает в агатовых расширившихся глазах. - Зачем ты вернулся? – тихо спрашивает она, и я вновь слышу в её голосе слёзы, так же, как когда она просила меня уйти. – Мне было бы легче умереть одной… Опускаюсь рядом с ней на лавку и прижимаю голову с растрепавшимися выцветшими кудрями к груди. - Жить без тебя – это пытка, - склоняюсь к ней, почти касаясь губами волос, неуловимо пахнущих горькой полынью. – Я не могу… пусть вместо меня живут дети. - Дети? – она поднимает на меня удивлённые глаза. - Дети, - киваю и зарываюсь пальцами в её невесомые волосы. – Девочка и мальчик. Менестрель. С истинным Даром. Несколько секунд она смотрит почти в упор, а затем я вижу бледную улыбку на её губах. - Ты нашёл хороший повод, чтобы остаться, - едва слышно говорит она, прижимаясь к моей груди. – Правда? - Да… Ласково глажу её по волосам. В голове сами собой всплывают строки песни, не той, которую пел мальчик, а другой, которую я слышал когда-то давно, и мелодия рождается, словно сама по себе: - Лёгкий ветра вздох – смерти нет … И она засыпает, убаюканная магией слов, что оставил мне в наследство другой безымянный Менестрель. А я со счастливой улыбкой перебираю её волосы и любуюсь любимым лицом, твёрдо зная, что через несколько часов мне не будет больно, когда я буду обнимать её в пламени костра.