Ты рядом

      Я устало посматривала в сторону, откуда должен был приехать автобус. Смешно. Как будто он быстрее от этого придёт. Но всё равно это бесполезное движение я проделывала раза два в минуту. После недавно пережитого меня всё жутко нервировало, поэтому просто так стоять, уткнувшись в одну точку, было тяжело. Я неловко поправила сбившийся наушник, из которого — уверена — слишком громко доносилась музыка. На меня, наверное, все смотрят. Да нет же, успокойся. Никому ты не нужна. Я окинула взглядом расположившийся на холме парк, нежная зелень которого вечером уже не манила, виднеющуюся за ветвями парочку влюблённых, и не успели мои мысли поползти, куда не следует, как показался автобус. Расслабленно я полезла в тесный карман за билетом. Ехать предстояло долго, а батарея на телефоне грозилась разрядиться, оставив без раковины музыки, в которой так уютно прятаться от людей.       — Свободно?       Я испуганно оторвала взгляд от асфальта, на который пялилась несколько минут, пока в автобус набивался народ.       — Да, конечно, — бормотнула я, суетливо отодвинувшись дальше, хотя в этом не было необходимости: на чужое кресло не попадал ни сантиметр моих вещей. Музыку скорее сделала тише. Разумеется. Не дай боже кто-то услышит, что у меня в плейлисте. Хотя какая, чёрт подери, разница?       — Ты в Нью-Йорк? — хрипловатый женский голос.       — Что? — не расслышав, я повернула голову.       Рядом сидела высокая девушка (поразил её рост, пока она расплачивалась), ухоженная, с блестящими тёмными волосами, в чёрных брюках и свободной мятной футболке, поверх которой фантастическим узлом был повязан лёгкий шарфик. Я с трудом подавила шевельнувшуюся внутри зависть: у меня вечно были намотаны какая-то верёвка с виселицы, непонятный ворох, кокон — всё, что угодно, но не элегантный аксессуар, подчёркивающий индивидуальность. Ах, да. И её чёрный маникюр. Мне стало даже неловко за свои короткие ногти.       — В Нью-Йорк? — странно, но она улыбалась.       — Да, — я утвердительно кивнула, ожидая, что за этим последует какое-то продолжение разговора, но она замолчала.       Я повертела в руках вытащенный наушник, искоса взглянула на девушку, но она спокойно смотрела перед собой. Странная. Я снова погрузилась в музыку на следующие километров двадцать, а потом телефон пропищал что-то на своём языке, видимо, прощался с бренным миром, и выключился. Блестяще. Просто блестяще. Ещё километров пять я не вытаскивала наушники, но смотрелось это довольно глупо, и я с сожалением убрала телефон, стараясь как можно глубже вжаться в кресло, чтобы меня никто не трогал. Ох уж эта неуверенность в себе. Внезапно девушка протянула мне свой телефон, в котором она, улыбаясь, что-то печатала до этого. Я машинально взяла его, встретившись с лукавым взглядом. Вот это глаза. Невероятные! Зелёного цвета, они смотрели с долей понимания и сочувствием.       «Почтим минутой молчания отошедший в мир иной телефон?..» — «Да. Это было подло с его стороны». — «О мёртвых либо хорошо, либо ничего». — «Тогда… Он был верным спутником. Но это не делает его… Впрочем, этого уже говорить не позволяет светский этикет».       Девушка улыбнулась, закрыла заметки, в которых мы переписывались, и просто сказала:       — Меня Лекса зовут.       — Эмн… Меня Кларк.       — Если верить значению твоего имени, ты очень общительная, — улыбнулась она.       — Ты изучаешь имена, чтобы знать, с кем лучше сесть в автобусе?       — Просто в колледже как-то увлекалась ономастикой.       — Судя по всему, это умное слово должно означать что-то, связанное с именами?       — Именно, — она вновь растянула губы в лёгкой улыбке. — Но вообще-то потом я перевелась на дизайн.       По ней и не скажешь. Хотя по ней ничего не скажешь. И тем более, не угадаешь, почему она вдруг так любезно со мной болтает. Так, стоп. Прекрати эту манию преследования: мы приедем только утром, разумно с её стороны завязать разговор, чтобы не умереть от скуки. А с моей стороны — весьма недальновидно не зарядить телефон. Но, к удивлению, я уже забыла об этом. С Лексой было легко общаться; в окно смотреть всё равно смысла не было: стемнело, и в автобусе зажгли мягкий притушенный зеленоватый свет. Из её рассказа я узнала, что она живёт в Нью-Йорке уже лет пять, учится на последнем курсе какого-то трудновыговариваемого университета, работает с сестрой в компании отца, подрабатывает переводчиком и свободно владеет французским.       — Когда будет совсем темно и все вокруг уснут, спою тебе колыбельную на французском, — засмеялась она. — Это первое, что я выучила в школе.       — Надеюсь, у тебя хороший слух, — серьёзно сказала я. — Иначе уснуть будет трудно.       Лекса (имя было так приятно произносить даже про себя) закатила глаза, притворно пихнув меня локтем. Я довольно улыбнулась.       — Если мой голос придётся тебе не по душе, воспользуюсь снотворным. Подброшу в бутылку с водой. Ну, или подсыплю клофелин.       — Ого, — я приподняла брови. — Какие познания в криминальной области. Что, я не первая, кому не понравился твой голос?       — Так и знала, что нужно было садиться в другой автобус, — съязвила Лекса. — Там меня хотя бы никто не оскорблял.        — Просто строю теории! — защищаясь, я подняла руки.       — Ох, ладно, строитель, расскажи, зачем едешь в Нью-Йорк? Надеюсь, ты там не живёшь?       — К сожалению не только твоему, но и других — живу. В Детройт ездила в гости.       — К кому?       Я замялась. Лекса уловила мои колебания и поспешно добавила:       — Прости, я машинально. Если это какой-то секрет…       — Да нет, — теперь уже неудобно стало мне.       Но не вываливать же ей через полчаса общения, что в грёбаном Детройте мне необходимо было разобраться в отношениях с парнем. Вернее, поставить в них жирную точку. На мгновение представив, как вытянется лицо Лексы, если откроется «лавочка сплетен», я незаметно улыбнулась.       — А я приезжала к подруге, она вышла замуж, — преувеличенно бодро поделилась Лекса, стараясь замять неловкую ситуацию.       — Да? Ты ходила в таком виде? — скептично покосилась я на её одежду. И когда я успела стать такой нахальной?       — На самом деле в шортах, — поддержала словесную перепалку Лекса. — Клофелин делает своё дело: никто ничего не заметил.       Я улыбнулась и не стала парировать; беседовать с Лексой было до странного спокойно и уютно, поэтому я поймала себя на мысли, что ехать осталось всего лишь девять часов, а не целых девять часов, как думалось ранее.       Мы поболтали ещё немного о пустяках, а потом разговор сошёл на нет, к тому же я заметила, что Лекса несколько раз сдерживала зевки. Она удобно устроилась на кресле, подложив под голову сложенную кофту, а я бессмысленно уставилась в окно, без конца про себя улыбаясь, согретая общением с Лексой. Мне было невероятно комфортно, и прежние тревоги постепенно уходили, оставляя место чему-то светлому. Внезапно перед моим лицом появился наушник. Я озадаченно сморщила лоб, уставившись на блаженно закрывшую глаза Лексу.       — Я обещала тебе колыбельную, — напомнила она. — Ну и память у вас, мадемуазель.       Игнорируя внезапно участившееся сердцебиение, я взяла протянутый наушник и с любопытством засунула в ухо. И тут самое время написать, что голос был божественный, очаровательный, неземной, невероятный, что я влюбилась без памяти, забыв про угрозу клофелина и снотворного… Но нет. Голос просто принадлежал Лексе, и это само по себе было чудесно. Спокойная мелодия, красивый французский выговор. Внутри у меня что-то радостно задрожало. Дослушав, я только шепнула:       — Красиво.       — Ага, — просто отозвалась она и добавила: — Спокойных снов, если только ты умеешь спать в автобусе.       Она умела. Я нет.       Никогда не умела спать в автобусе; вроде, мерное движение укачивает, но я неотрывно смотрю в окно — на проносящиеся фонари, на дальние огоньки в темноте, думая о том, что где-то там живут люди, которым абсолютно нет до меня дела, с которыми мы никогда не встретимся или встретимся, но не будем знать, что когда-то я смотрела издали на их дома, проезжая мимо. И иногда становится страшно, что я проеду мимо кого-то очень похожего на меня взглядами на жизнь.       Обычные во время путешествий мысли перебивались теперь еле слышным дыханием, доносящимся совсем рядом. Мы сидели в конце автобуса, поэтому никто не мог увидеть, что я половину ночи рассматривала лицо Лексы. Густые ресницы, подрагивающие во сне, чуть вздёрнутые полоски бровей, пряди тёмных волос, упавших на лицо. Мне нестерпимо хотелось убрать их, но я не смела: вдруг разбужу. И что она тогда подумает?       Я покосилась на её руки, держащие телефон, чудом не падающий, ведь Лекса спала. Чёрный маникюр, смуглые, худые. На тонком запястье едва заметный шрам. Мне стало не по себе: какая-то невероятная нежность охватила меня, а следом за тем испуг. Боже, успокойся, через пять часов вы разойдётесь в Нью-Йорке и всё. Хватит строить иллюзии. Я хмуро отвернулась.       Невероятно, но перед самым приездом — около шести утра — мне всё же удалось уснуть. Ненавижу возвращаться, когда город ещё дремлет. Нью-Йорк, конечно, просыпается рано, вокзалы так и вообще не спят, но попадать в бурлящий поток жизни днём легче: отвлекаешься, несёшься куда-то по инерции, чувствуя важную озабоченность. Нужно успеть в сто мест, пробежать тысячу светофоров, на мгновение застыть в неподвижном вагончике метро, где у людей такие же застывшие лица. А потом одиночество уже забывается, а проблемы полностью поглощают до позднего вечера, пока не остаёшься наедине с собой.       Я резко открыла глаза. Автобус не двигался, Лексы рядом не было. Я встревоженно привстала, оглядела людей поверх кресел. Человек пятерых не было: вышли, где было удобнее, раньше конечной остановки. Видимо, Лекса тоже.       У меня неожиданно неприятно сжалось сердце, хотя Лекса и не обязана была прощаться. И не было шансов, что после мимолётного разговора в автобусе мы станем лучшими подругами. Но была же колыбельная. Был французский язык. Было спокойствие, исходящее волнами от неё, которое позволило мне (первый раз за все поездки!) заснуть.       Водитель следил за тем, как пассажиры достают сумки из багажника. Я высунулась в окно, чуть не расплющив нос при этом, пытаясь высмотреть её фигуру. Внезапно она возникла прямо перед моим лицом. Я от неожиданности отшатнулась, но сразу же, хотя и не поверила глазам, приблизилась обратно. Она улыбалась и забавно махала рукой. В другой у неё была довольно приличная (и я сейчас о тяжести) сумка. Она знаками показала мне: ты уснула. И по слогам бесшумно произнесла: кло-фе-лин.       Я облегчённо рассмеялась и отрицательно помотала головой. Почему-то не хотелось шутить, хотелось поблагодарить её. Не знаю, за что. Я показала на неё пальцем, потом на наушники и медленно закрыла глаза. Она довольно заулыбалась, хотя и смутилась, показала рукой на карман моей рубашки, а потом внезапно пошла прочь. Я оторопела, но машинально полезла в карман.       «Когда покойник оживёт, хочу при этом присутствовать. Ещё никто не жаловался на мой голос. Я не могу так просто этого оставить».       А ниже несколько цифр. У меня внутри всё потеплело, а с лица не сходила улыбка — глупая, но искренняя. Поверить не могу: она оставила свой номер, и теперь я могу ей позвонить. Да! Когда оживёт покойник, когда заряжу телефон. И первое, что я сделаю, это ещё раз пожалуюсь на голос.