Твой дождь

Он всегда приходил с запахом дождя. Когда за окошком темнело. Когда казалось, что помочь уже ничего не может. Тим не помнила точно, когда он пришёл первый раз. Иногда ей казалось, что так было всегда. Что целую вечность он открывал окно и чёрной тенью проскальзывал в комнату, чтобы подарить ей ещё один кусочек космоса. Да он и был самим космосом. И открываясь ей по чуть-чуть, впуская в свой мир, дарил ей раз за разом по щепотке бесконечности, его бесконечности. Как же она обожала его шоколадный взгляд. Именно шоколадный. Тёплый, мягкий. ⁃ Шон? ⁃ Что, воробушек? Воробей. Так он её звал. — Ты приходишь ко мне. Почему? — Потому что тебе это надо. Разве не так? — Так. А тебе? Тебе надо? — Покажи, ты за сегодня что-нибудь сотворила? Целыми днями она только читала и делала маленькие железные фигурки. В остальное время ждала его. — Ты мастер переводить тему. Сделала. Ворона. Тебе понравится. И они рассматривали железную птицу, изучая каждый штришок, каждую полосочку, каждое отточенное пёрышко на железном теле. — Как назовёшь? Она всегда называла свои поделки. Ей казалось, что обретя имя, они обретают и жизнь. Ей казалось, что с железными фигурками, в которых есть жизнь, она не так одинока. — Мрак. Мне нравится мрак. Посмотри, он похож на тебя. Правда же похож? — Похож. Хочешь, посчитаем звёзды? И они снова считали звёзды. Шон знал сотни созвездий и тысячи звёзд. Куда не ткни — есть название, история, легенда. Всё это завораживало, заставляло забывать о реальности. Отправлять на задворки сознания всё, что было до. Потому что оно казалось настолько мелким и неважным, что и думать не хотелось. Казалось, что с его приходом комната оживала. Серые стены. Грубые занавески. Холодный пол. Железная кровать. Нет, всё становилось другим. Чуть ли не волшебно-изящно-изысканно-королевским, думала она. До чего же дорого смотрится. Пожалуй, она могла бы быть и герцогиней в такой-то комнате. Потому что с его приходом и она становилась другой. *** — Тим? — Да? — Скажи, ты что-нибудь ела сегодня? — Ммм… Нет, не ела. Не хотела, не могла. Да даже если и хотела, не съела назло. Чтобы не кивали многозначительно, мол, всё налаживается. — Не ела, значит. Опять. У меня есть пирожок. И она с жадностью сжёвывала горячую выпечку. Чёрт возьми, как у него это получалось? А потом запивала тёплым напитком со странным названием. Иногда ей казалось, что он волшебник. Иногда ей казалось, что ей совсем не кажется. *** А потом он уходил. И наступал рассвет. В детстве Тим боялась темноты и любила утро. Теперь же наоборот. Утром она оставалась одна. Приходил сухощавый старик с натянутой улыбкой и интересовался: — Ну как у нас сегодня? Считала звёзды? И тогда она назло, захлёбываясь начинала рассказывать ему услышанные ночью легенды и выученные слова на незнакомом языке. Выплёвывала странные названия и сведения о магических животных. Бросала в лицо историю далёкой планеты. Далёкой счастливой планеты. А старик только улыбался и кивал головой. — Ничего, милая, ничего. Были у нас и похуже. Вылечили их… И тебя обязательно вылечат. А потом приходила светловолосая медсестра и вкалывала ей успокоительное, утешающе говоря что-то ласковое. Из-за всего наступала апатия, безграничная усталость. Будто всё во сне. Всплывали кошмары из детства. Отчим. Побои. Попытки изнасилования пьяными соседями. Побег. Темноволосая женщина. Тим не помнила её имени. Помнила только нежные руки и зелёные глаза. Да ещё и слова о том, что не все люди плохие. Помнила ещё, как вытаскивала из реки черноволосого мальчишку. Грела в своём убежище, даже чулками поделилась. Кажется, он обещал обязательно расплатиться, когда дома все уляжется. Кажется, она его ещё послала. …А потом возвращение. Опять побои. Грязные слова отчима. Помнила ещё, как тот замахнулся на мать. А потом нож в руке. Допрос, истерика, медицинское постановление. Психушка. Шон. Нет, не так. Нельзя ставить эти слова рядом. Серая мрачность и безграничная ясная свобода. Хотя, если бы не этот ад, он бы и не пришёл. Такие никогда не приходят, пока не свихнёшься. *** — Ждала, воробей? — Ты же знаешь, я всегда жду. Кривая улыбка. — А у меня для тебя сюрприз. Закрой глаза, открой рот. Секунда. — Шоколад? Чёрт возьми, сколько она не ела шоколад? Долго. Последний раз, когда ещё нормальной была, наверное. — Ты и сейчас в полном адеквате, уверяю тебя. Опять он читает мысли. Нет, всё-таки волшебник. Конечно, она в полном адеквате. Особенно когда кусает медсестру, которая пытается впихнуть в неё очередную дозу таблеток. Особенно, когда царапает запястье ногтями, лишь бы не думать ни о чём. Особенно когда считает звёзды рядом с нестареющим волшебником, который прилетает к ней драконом. Тим давно уже не удивляется. И знакомство с огромным чёрным ящером восприняла только с интересом. Никакого удивления. Она ненормальная, ей можно. *** За окном накрапывал дождь. Шон скоро должен был появиться. Тим забралась с ногами на кровать и, подтянув худые коленки к себе, стала думать. Думать она любила. Когда отбирали все — тепло, гордость, её любимые книги — единственным спасением было уйти в себя, отгородиться от остального мира и думать, думать, думать. Сейчас она думала о свободе. Когда-то она у неё была. И свобода заключается не в том, что ты идёшь куда хочешь, куда глаза глядят. А в том, что ты уходишь, не оставляя ничего важного, ничего нужного позади. Уходишь целиком, без отколотого кусочка сердца. А сейчас? Ха. Сейчас. Чёртов запах дождя намертво въелся в сознание, четыре стены не дадут уйти. По рукам и ногам. Иногда Тим ловила себя на том, что глубокие, важные мысли комкались при переосмысливании, становились рваными и глупыми. Виноваты ли в этом таблетки, которыми её пичкали, или же это просто осень… Это всё осень. А по ночам — летний ливень. *** А звёзды рассыпались по чёрному небу. Рассыпались хаотично, беспорядочно. Но вместе с тем так прекрасно. Да, нужно было пить эту чёрную красоту. Пусть бы небо стекало по подбородку, звёзды оседали на губах…а она бы всё пила и пила бесконечность, захлёбываясь от полноты, такой наполненности всего сущего. Такой наполненности, от которой в сердце поют скрипки и хочется плакать, таким всё кажется прекрасным. Тёплое плечо под головой. ⁃ Шон, ты бы выпил небо? ⁃ Да, только будет слишком горько. ⁃? Не отвечает, только запускает руку в её волосы. Длинные каштановые волосы. Сколько раз она хотела их отстричь? Да, Тим подумала, что если уж ему так нравится эта грива, то она, пожалуй, могла бы распрощаться с мыслями о коротких волосах навсегда. Если сказать, что Тим не думает, то это будет неправда. Потому что перед тем как поцеловать Шона она долю секунды размышляет, прибегут ли на его вопль санитары или это только её персональный глюк. А потом…а потом она чувствует, как замирает от её действия маг, а затем тёплая рука ложится на талию, прижимая к тому, что с шоколадными глазами. И целовалась она, забыв про все штампы. Тёплые, сухие губы. Всё тот же привкус шоколада. Раствориться, исчезнуть. Пропасть без следа в бескрайнем шоколадном океане под названием Шон. В поцелуе, тягучем словно патока. И хрустально тёплым, словно янтарь на солнце. Плевать же, что таких сравнений нет. Ведь самое главное не то, что есть на самом деле, а то, что ты чувствуешь. И горячо-горячо. И с губ непроизвольно — тихий стон. Это всё штампы. Он отшатывается, конечно, тяжело дыша. А Тим отрешённо думает, что это, конечно, она где-то читала. Всё что происходит сейчас. Всё уже описывалось кем-то другим — незнакомым, но таким близким — а она только переживает эти чувства, немного переделывая их под себя. ⁃ Шон… — у Тим прерывистое дыхание и лихорадочно блестящие глаза. ⁃ Воробушек, не могу я. Это же как с небом. Я бы смог, но будет слишком горько, — и кривая улыбка. — тебе будет горько. ⁃ А у меня транквилизаторы, — тихий шёпот. А затем она вновь впивается в его губы. Когда-то она и подумать о таком боялась. Когда-то она бы возненавидела себя за такое. Когда-то… когда в её жизни не было Его. Тим знает, что это кончится. Знает, но цепляется за этот момент. Может быть, как утопающий за соломинку, а может быть — как рыба на крючок. Буквально опрокидывает Шона на кровать и… *** ⁃ Кажется, у меня никогда не будет дракона, — замечает Тим, сидя на подоконнике. Шон молчит. В последнее время он почти всегда молчит. И смысл тогда приходить? Хотя пусть он молчит. Пусть сидит, нахохлившись, на кровати. Пусть смотрит на осенний — или летний? — ливень за окном. Пусть не отвечает на вопросы… …только пусть не исчезает, пожалуйста. А в те ночи, когда его нет, Тим рыдает в подушку, наплевав на то, что может услышать медсестра. Плачет, потому что где-то глубоко, в солнечном сплетении, исчезло что-то тёплое. Может, это её неродившийся дракон? *** А потом ей разрешают читать книги. Медсестра, загадочно улыбаясь, приносит стопочку женских романов. Тим проглатывает их, забыв об осторожности. Глупые переживание, доблестные поступки настоящих мужчин… А потом ей приносят печенье. А потом — новое платье. Да-да, именно платье! Не серую больничную форму и даже не особый лазаретный халат, а настоящее платье. Шерстяное и тёплое. Все это настораживает и…оживляет? *** ⁃ Тим, тебе лучше. Шон даже не спрашивает, а констатирует факт. ⁃ Скоро… Скоро все изменится, Тим. Я не смогу приходить, — он делает паузу, — наверное. Тим осторожно подбирается к нему. С недавних пор близкий контакт был под неозвученным запретом. Шон смотрит, чуть наклонив голову, а потом, вздохнув, притягивает Тим к себе. И Тим счастливо утыкается лбом в родное плечо. Пусть меняется все, только… ⁃ Как не сможешь приходить? Это же нечестно! ⁃ Воробушек, тебе надо жить как-то дальше. Знаешь, я думал взять тебя с собой, но это, похоже, невозможно. Просто не получится. Но я нашёл другой способ тебя отсюда вытащить. Послушай, завтра… Тим не слушает. Просто сворачивается в клубочек, кладёт голову Шону на колени и закрывает глаза. Говорить не хочется. Жить — тоже. Кажется, перед уходом он ее поцеловал. Неловко, в щеку, но все же. *** ⁃ А у меня новость! — доктор весел как никогда, — Мы понаблюдали за твоим состоянием и решили, что ты уже вполне окрепла для выписки. И знаешь, кто за тобой пришёл? Тим непонимающе смотрит на старика. ⁃ Что же ты не рассказывала о своих родственниках, проказница? *** ⁃ Послушай, — черноволосый улыбается, но все же нервно теребит край белого халата, — я ведь искал тебя тогда. Долго искал. Спрашивал в городе, ну…долго. А потом кто-то сказал, что ты с гадалкой жила. Она-то мне и сказала адрес. Сама приходила сюда — не пустили. ⁃ А-а…? ⁃ У меня отец был довольно крупный политический деятель, там долгая история. Но могу сказать, что подделать некоторые бумаги в качестве доказательства нашего родства было не сложно. Так что отпустят тебя без проблем. Только скажи… Ты, — тут он опять замялся, — ты хочешь поехать со мной? Тим косится за окно. На небе — ни тучки. Дождя не предвидится. ⁃ Хочу. *** Тим живёт в большом коттедже за городом. У Тим есть всё, что нужно для счастья — дом, большая библиотека, конюшня, любящий жених. До сих пор Тим не может понять, как красивый и богатый Асканийский смог полюбить такую, как она. С поломанной психикой и осенними обострениями. За что ее любить? Первые дни своего прибывания в новом доме Тим лежала на кровати, уткнувшись лбом в стену и молчала. А по ночам плакала и грезила далекими звёздами. Затем стало грызть то, что она фактически является нахлебницей. И Тим объявила своей обязанностью следить за домом, не смотря на все возражения Аскани. А после…все стало как-то налаживаться. Свинцовый комок в солнечном сплетении не пропал, но потеплел. И снова стало…интересно. А когда Ас — так Тим стала звать названного брата — загадочно велел закрыть глаза и повёл в конюшню за домом, где стоял его вороной, а затем подвёл к чему-то большому и, как Тим сразу поняла, нуждающемуся в её помощи, так ещё и нужно. И сама Тим стала нужной кобыле с вывихнутой ногой. И, наверное, Асу. Да, ему тоже. Потому что год спустя их совместной жизни названного брата с сестрой он сделал ей предложение. И Тим приняла его. А теперь до совершеннолетия, а значит и до свадьбы, остаётся год. Тим надеется закончить за это время ещё одну книгу. Снова — о драконах. Ас только неодобрительно качает головой, глядя на ее рукописи. Первое время, когда Тим только начав ему доверять, рассказала про вымышленного — так говорил доктор — друга, он даже, кажется, ревновал её. Но теперь просто терпеливо повторял, что из-за своей писанины она впадает в меланхолию и мало ест. Ну разве он мог понять? Разве мог он впустить в своё сердце шелест страниц, а затем и резкие порывы ветра, витающего над горами? Разве мог он услышать тяжёлые, но плавные взмахи драконьих крыльев? Разве мог он почувствовать тоску, что накатывала с наступлением ночи и усиливалась при первом намёке на дождь? Ничего за это время не изменилось. И как ждала она его после дневного расставания, так ждёт и после разлуки в три года. Кажется, пора кормить лошадей. *** А за окном опять осенний ливень. И Тим снова держит окно открытым. Губы посинели, зубы давно отбивают барабанную дробь, но Тим упрямо кутается в одеяло и ждёт. Чего именно? Может быть, пока дождь кончится и она сможет закрыть окно. А может быть пока кто-нибудь в это самое окно не залетит тенью и не сообщит, что окончание дождя откладывается на вечность. — А я думал, ты раньше забудешь. Нисколько не поменялся, только если волосы чуть отросли, да скулы больше выделяются. — А я думала, что ты не придёшь. Шон закрывает окно. Окончание дождя откладывается на вечность, просим вас запастись словами и объяснениями во избежание недомолвок. — Почему ты пропал?! Я ждала! Я чёртову вечность ждала! Да как ты мог? Опять по-птичьи наклоняет голову. И это, как ни странно, успокаивает. — Какого черта тогда вообще приходил? Чтобы бросить? Тим столько ждала, надеялась на его приход…чтобы бросить обидные слова и остаться в привычном одиночестве? Или уже не в привычном, а гордом? — Тимми. И всё колкости растворяются в шелесте чёрной мантии. Тим утыкается ему в плечо и, кажется, начинает плакать, чувствуя как её обнимают. Сначала неуверенно, но потом сильно-сильно, почти до хруста костей. А в ухо ей сбивчивый шёпот: — Я хотел уйти, совсем. Как галлюцинация. Но я не могу, понимаешь? Мраки, они тосковали. Я сам тосковал. Воробушек, прости. Полетишь со мной? Полетишь теперь? Тим ошарашено смотрит в карие глаза. Полетит ли она? Оставит ли она…а что ей оставлять? Лошадей, дом, жениха? Все, что она любит? А любила ли она всё это по-настоящему? Так, как умела любить? Внизу слышатся шаги.  — Тимми, ты у себя? Тим стискивает руку Шона так, что белеют пальцы. Поднимает взгляд. В карих глазах — вопрос. И ещё что-то. Тим видела это у себя во взгляде, когда смотрела в зеркало. Кажется, это называется тоской. Стук в дверь. Бесшумно открывается телепорт.  — Мири, ты спишь? — голос Аса взволнован. Если кто узнает, будет считать её бессердечной. И будет прав. Сердце Тим давно принадлежит не ей. Как же банально звучит. Но ведь и счастье тоже состоит из одной банальщины. Тим смотрит на Шона, улыбается и делает шаг.