Sublimation.

***

Лезвие тонкое и острое, настолько, что стоит неосторожно его коснуться, как это делает Чанёль, как на коже моментально возникает тонкая болезненная царапина. Пак морщится и облизывает фалангу, на которой уже проступила небольшая капля пахнущей железом крови. Лезвие по краю успело запачкаться, и Чанёль смотрит на металл, окроплённый алой жидкостью, и думает, что если он запостит нечто подобное в социальные сети, то явно случится настоящий коллапс. Фанатки начнут коллективно резать вены, подражая своему кумиру; пресса побежит разглагольствовать на тему того, насколько он, Пак Чанёль, ненормальный и больной, припишут ему парочку несуществующих скандалов, а после будут ежедневно полоскать его имя в своих наспех наклёпанных статейках, потому что айдолов-алкоголиков и матершинников много, а вот суициадальник, который, к тому же, этого не стесняется, будет всего один. Он таскает его с собой в кармане уже несколько дней, потому что ощущение металла близко к коже почему-то успокаивает. Каждый раз, когда его кроет, он сжимает лезвие в ладони и молча смотрит, как по коже расползаются тонкие, похожие на нити паутины царапины. Резать по вене опасно, потому что сразу же заметят одногруппники, и тогда его точно запихнут в какую-нибудь клинику в пригороде Сеула, к таким же съехавшим с катушек знаменитостям. Чанёль не то чтобы ненормальный. Чанёль просто пытается хоть как-то справиться с отвратительным серым чувством безнадёжности, которое с каждым днём становится всё сильнее и расползается по венам липкой паутиной. — Блядь, — раздаётся за спиной знакомый голос, — что ты, мать твою, делаешь? Пак оборачивается и видит стоящего позади него Бэкхёна. У него растрёпанные волосы, помятое лицо и щетина на подбородке, и Чанёль думает, что Бён вообще не красивый. Он обаятельный и яркий, но есть в нём нечто женственное и какое-то истеричное, плюс, без яркого грима его черты лица смягчаются, отчего его ослепительный образ становится простоватым и обыденным. Словно в вазу вместо пышной розы ставят тонкий полевой цветок. Бён смотрит на него, стоящего в одних трусах с пальцем во рту, затем опускает взгляд на окровавленное лезвие, и тёмные глаза слегка сощуриваются. Бэкхён не выглядит безумно обеспокоенным или шокированным, скорее, просто удивлённым, и Пак думает, что это действует на него успокаивающе. Если бы Бэкхён закатил истерику и начал кричать, чтобы он не шутил со своей жизнью и прочую возвышенную ересь, то Чанёлю было бы намного херовее. Взгляд Бёна говорит о том, что поступок Пака на редкость идиотский и глупый, и потому у Чанёля возникает чувство, что так оно действительно и есть. Все его проблемы не стоят и выеденного яйца, а он просто, как говорит Минсок, пересёк черту заёба. — Если ты будешь себя резать, то можешь занести себе что-то в кровь, и тогда мы не сможем трахаться, — спокойно говорит Бэкхён и подходит ближе. — Вены, надеюсь, не трогал? — Нет, — качает головой Пак, и Бён бормочет: — Это хорошо. Он берёт Пака за руку и рассматривает ладонь, испещрённую тонкими красноватыми царапинами. Поднимает голову и смотрит на него в упор, и Пак невольно скользит взглядом по его усталому лицу, со следами подводки под глазами и большим красным прыщом на лбу. У Бэкхёна хорошая кожа, но постоянные перелёты, недосып, плохое питание и обильный грим плохо действуют даже на него. — Почему? — просто спрашивает Бён и внезапно берёт его палец в рот. Влажный язык оглаживает ранку и скользит по фаланге, и это не выглядит возбуждающе, но почему-то у Пака встаёт. Он подаётся вперёд и прижимается к Бэкхёну бедром, потираясь об него набухающим членом. — Плохо мне, — по-детски отвечает Чанёль и, закрыв глаза, утыкается лицом в его плечо. От Бёна пахнет потом и удушливым одеколоном, в котором Пак узнаёт любимую туалетную воду его бывшей, и этот запах действует на Чанёля успокаивающе. — Мне ещё нет тридцати, но я так морально устал, как будто я какой-нибудь выживающий из разума старик. Я заебался так жить, понимаешь? — У тебя такая жизнь, что тебе завидует херова туча неудачников, — отвечает Бэкхён, выпуская его палец изо рта. Пак пожимает плечами. — Знаю. Но какое мне, блядь, дело? Какое мне, блядь, дело до того, как живут другие, когда в данный конкретный момент мне самому плохо? — Какая же ты эгоистичная мудливая сука, — хмыкает Бэкхён. — Знаешь, если бы меня сейчас спросили, какая черта мне в тебе нравится, не на камеру, а вот так, то я бы ответил, что это твоя честность в те моменты, когда тебя накрывает. Ты перестаёшь изображать из себя Микки Мауса с вечной улыбочкой, и мне не хочется от тебя блевать. Правда, спасибо тебе за это. — Иди ты на хуй, — говорит Чанёль и выдыхает, ощущая, как неприятно ноет ранка на пальце. Он машинально обнимает Бёна за плечи, и тот глухо спрашивает, уткнувшись носом в его обнажённую грудь: — Легче? — Да, — кивает Пак и хочет сказать ему какие-нибудь слова благодарности, потому что действительно становится легче. Бэкхён никогда не говорит ему утешительных слов и не пытается его в чём-то убедить, но его обезоруживающая честность и цинизм действуют на Чанёля успокаивающе и отрезвляюще. Будто кто-то окатил его ушатом холодной воды, смывая с него всю черноту и мерзость прожитых дней. — Пойдём ебаться, — говорит Бэкхён и трогает рукой его член сквозь тонкую ткань трусов. — У меня запись телешоу через три часа, и если я не сброшу напряжение, то я голову откушу всем этим уёбкам в студии. — Это же твои сонбэннимы. — Пак идёт следом за ним в комнату и валит его на дешёвую узкую кровать. Лав-отель на окраине Сеула мало смахивает на шикарные апартаменты, но зато здесь есть кондиционер, несколько презервативов в прикроватной тумбочке и пожилая дама на ресепшене, которой глубоко на них наплевать. Чанёль стаскивает с Бёна футболку и скользит взглядом по его подтянутому животу. — Никак не могу привыкнуть к тому, что у тебя есть мускулы, а не выпирающий жирок, — хмыкает он и ведёт кончиком пальцев по кубикам напряжённого пресса. Бэкхён толкает его в плечо и хватается за резинку его трусов. — Это значит, что теперь мы можем поменяться местами? — Тебе нравится пассивная роль, — отвечает Пак и закусывает нижнюю губу, когда Бён начинает неторопливо ласкать его набухший член сквозь ткань боксеров. Бэкхён улыбается, показывая белые-белые зубы, и Чанёль думает, что улыбка, определённо, одна из его самых выигрышных черт. Она какая-то очень светлая и заразительная, моментально преображающая его грубоватое лицо и делающая его намного привлекательнее. — Нравится, — кивает Бэкхён и задирает ноги, позволяя ему стянуть с себя трусы, — именно поэтому ты ещё ходишь с непорванной жопой. Чанёль нашаривает на тумбочке флакончик со смазкой и выдавливает липкую жидкость на пальцы. Та неприятно раздражает ранки, и Пак шипит, ощущая, как отметины болезненно пульсируют и зудят. Сегодня они договорились трахаться без излишних прелюдий из-за плотного расписания. У Бэкхёна скоро эфир, а Чанёль принимает участие в какой-то дурацкой программе, где звёзды соревнуются, кто лучше готовит рамен. Он размазывает смазку по пальцам и машинально гладит Бёна по бедру, затем накрывает рукой его вставший член, отчего тот выгибается и тихо стонет. — Эй, — внезапно говорит Бэкхён и смотрит на него в упор. Пак сжимает пальцы на головке твердеющего члена, отчего Бён вздрагивает и хрипло бормочет: — Не режь себя больше, хорошо? Это очень хуёво. Пак молча кивает. Бэкхён слабо улыбается и подаётся бёдрами вперёд, когда Чанёль вгоняет в растянутый вход сразу два пальца. Последний раз они занимались сексом вчера, в тесной концертной гримёрке, и с каждым разом всё происходит намного проще и безболезненнее. По крайней мере, Бён говорит, что так оно и есть. Он лежит перед ним, бесстыдно раздвинув ноги, и в этот момент кажется Паку практически красивым. Чанёль разводит пальцы в разные стороны, вырывая у него сдавленный вздох, и думает, что после выбросит лезвие в мусорное ведро. У них с Бёном договорённость, и Пак не имеет ни малейшего права портить ему жизнь своими загонами. Он действительно может что-то подцепить, может стать причиной скандала, может сдохнуть, в конце концов, и это слишком эгоистично и неправильно. А ещё Бэкхён действует на него успокаивающе. Он не забирает боль, но делает её намного терпимее и слабее. Сдохнуть никогда не поздно. Жить всегда слишком коротко и мало.

***

Их отношения с Бэкхёном изначально можно было назвать «партнёры по отп», без намёка на особую дружбу. Не то чтобы они испытывали друг к другу какое-то особенное расположение, но Бён был определённо менее раздражающим, чем взвинченный, с трудом говорящий по-корейски Цзытао или тихий, но какой-то долбанутый Кёнсу, смахивающий на персонажа какого-нибудь японского ужастика. Бэкхён был смешным и забавным, и несколько раз они даже ходили вместе попить пива в ближайший семейный ресторанчик. Пак думал, что их общение ограничится исключительно деловой связью, чисто работой и, может, периодическими походами в кино, когда будет совсем скучно, но, как оказалось, фанаткам жизненно важно представлять айдолов постоянно трахающимися между собой пидорасами. И Паку в качестве основного объекта для прилюдного выражения симпатии достался именно Бён. — Вы хорошо смотритесь вместе, — с непроницаемым лицом говорит ему невысокая полноватая женщина, работающая в пиар-отделе. — Среди всех потенциальных парочек вы с Бёном — одна из самых популярных среди фанатов. Вы на данный момент находитесь на втором месте в общем рейтинге популярности. — А кто на первом? — машинально спрашивает Чанёль, не потому, что особо интересно, а просто надо как-то переключиться с мысли о том, что теперь ему нужно зажиматься на сцене с совершенно не привлекающим его в подобном плане человеком. Женщина, которую, как потом оказалось, зовут Пак Мина, заглядывает в бумаги и отвечает: — На первом месте Сехун и Лухан. Фанаткам нравится, что они чем-то похожи внешне, плюс Лухан, несмотря на своё старшинство, очень молодо выглядит, и это позволяет при желании менять их позициями. — Это как? — тупо интересуется Пак, ощущая лёгкий приступ тошноты. — Они любят описывать, как вы трахаетесь, — охотно поясняет женщина. — Рисовать всякие картинки, писать истории про ваши отношения. Кстати, выходит практически профессионально, особенно мне понравился тот, где Бэкхён тебе отсасывает. Хочешь, покажу? Я даже сохранила его на случай, если нам нужно будет в ближайшее время придумывать фансервисный концепт. — Не надо, — сипит Пак и испытывает невероятное желание пойти и проблеваться. Что он и делает, закрывшись в кабинке мужского туалета и чувствуя себя на редкость отвратительно. Как шалава, которая должна потерять девственность за деньги с обрюзгшим, лысым, старым мужиком. — Я не педик, — говорит ему Бэкхён в тот же вечер и смотрит на него подведёнными глазами. Пака бесит его идиотская привычка возюкать себе веки, но почему-то Бён считает, что подобный макияж делает его привлекательнее. — Мне девушки нравятся, — уточняет он и свешивает ноги с кровати. — Точнее, одна девушка, — чуть тише добавляет, и Пак думает, что, чёрт возьми, это действительно секрет Полишинеля. О том, что Бэкхён безнадёжно и отчаянно влюблён в лидера национальной женской группы Кореи Ким Тэён, знает, кажется, каждая окрестная собака. Знает об этом и сама девушка, которая относится к нему как к забавному маленькому донсэну. «Не её уровень», — сказала как-то одна из симпатичных девочек трейни и показала большой палец вниз, и, несмотря на мужскую солидарность, Чанёль с ней абсолютно согласен. У Тэён много фанатов и большие запросы к своему потенциальному спутнику жизни. У Бэкхёна море амбиций, не особо симпатичное лицо, низкий рост, женственная фигура и дебют, который вполне может обернуться полным провалом. — Я в курсе, — отзывается Пак и шарит по карманам толстовки, пытаясь нащупать в них пачку «Мальборо». — Видел у тебя её плакат. Ты действительно веришь в то, что она тебе когда-нибудь даст? — Да пошёл ты, ублюдок, — огрызается Бэкхён и вытягивает ноги на кровати. — Не смей так о ней говорить! — Ты всё время говоришь о том, как хочешь вдуть девочкам-трейни, — хмыкает Пак, — или Ким Тэён — неприкасаемая? — С ней я не могу ебаться, как с другими, понимаешь? — серьёзно отвечает Бэкхён. — У меня при виде неё просто ноги подгибаются, она, не знаю, для меня реально идол. Если она когда-нибудь согласится просто со мной куда-нибудь сходить, то для меня это уже будет достижение. Я поэтому и хочу чего-то добиться, для того, чтобы перестать быть просто забавным неудачником. — Ты всегда можешь стать забавным неудачником с дэсаном, — хмыкает Пак и потягивается, ощущая, как бурчит в животе от подступающего голода. Он не понимает слепой одержимости Бёна, потому что лично для него Ким Тэён кажется просто девушкой. Да, красивой, да, талантливой, но без этого ореола невероятной ауры притягательности, с какой её описывает Бэкхён. Чанёлю хочется просто трахаться и хорошо проводить время, а для чувств всегда найдётся время чуть попозже. — Ты не парься так, — ругаться с Бёном совсем не хочется, тем более, сейчас, — она же профессионал. Она понимает, что всё это на камеру, у неё перед глазами было немерено таких случаев. — Бэкхён встаёт с кровати и потягивается, обнажая живот. Он поворачивается к Чанёлю и говорит: — Знаю. Но меня всё равно это очень заёбывает. Пака тоже заёбывает, но он знает, что надо. Это бесит всех, кроме, пожалуй, Чонина и Кёнсу, которые находят все эти многозначительные взгляды на камеру и держания за ручки забавными. Как только они отрабатывают дебютный шоукейс, агентство пишет ему целую программу, как, когда и где нужно обнять Бэкхёна за плечи, когда надо попасться с ним в обнимку группке фанаток, а когда — сделать что-то умилительное в аэропорту. Сначала это не вызывает никаких эмоций, но затем, когда проходит год с момента дебюта, Бэкхён начинает его бесить. Не потому, что он какой-то особенно противный, просто Пака раздражает вся фальшь и ненатуральность происходящего, настолько, что каждый раз, когда он касается Бёна, ему хочется после хорошенько умыться и сполоснуть руки, очиститься от всего этого дерьма. Некогда неплохие, почти дружеские отношения медленно, но верно начинают портиться, и Пак думает, что это, мать вашу, несправедливо. И в то же время очень логично, потому что за успех и популярность надо тоже платить, особенно сейчас, когда они выпустили первый полноформатный альбом и буквально вырвались из статуса «флопнутых нугу». Чанёля бесит всё: идиотские костюмы, дурацкие телепрограммы, ненормальные фанатки, которые часами орут под стенами общежития всякие глупости и присылают им воняющие духами письма с жуткими орфографическими и грамматическими ошибками. Порой они измазаны кровью, и после таких посылок Паку безумно хочется пойти и хорошенько нажраться. Но нельзя, потому что менеджер караулит их как Аргус, ибо любой скандал может обернуться фатальным исходом. Бэкхён тоже бесит. Они практически не разговаривают вне объективов камеры, но Пак знает, что Тэён дала ему свой номер телефона, и потому Бён ходит по общежитию, сияя как начищенный пятак, и постоянно строчит ей километровые сообщения, наполненные, как Чанёль думает, какими-то сладкими слюнями и хвалебными дифирамбами. Пак уверен, что ничем хорошим это не закончится; сам не знает, почему, но совершенно в этом не сомневается. И не то чтобы ему насрать, но он совсем не хочет быть к этому причастен. Поэтому в глубине души надеется, что Бён останется во френдзоне. Или если не останется, то у него и его «богини» всё будет хорошо. У Чанёля же есть спрятанная от менеджера бутылка водки, которая помогает справиться с ежедневным стрессом, и несколько порножурналов с красивыми сисястыми девчонками. Навряд ли они поют так же хорошо, как Ким Тэён, но Пака всё абсолютно устраивает.

***

Всё меняется окончательно и бесповоротно, когда Тэён его бросает. Звёзды явно, как говорит Сехун, находятся не в той ёбаной фазе, потому что всё наваливается одновременно. В этот самый момент стресс достигает своего апогея, Чанёлю хочется просто взять и сбежать как можно дальше от чёртового Сеула, от доставших до изнеможения ненормальных сасэнок, от глобального недотраха, от всего того, что делает его жизнь невыносимой. Он завидует Ифаню, Цзытао и Лухану, которые воспользовались возможностью раз и навсегда покончить с жизнью красивого мальчика из группы смазливых танцующих придурков, но завидует про себя, понимая, что у него самого такого шанса никогда не будет. Ему обидно и мерзко, и в то же время он понимает, что если бы мог, то поступил точно так же. Хочется выть оттого, насколько ему плохо, как морально, так и физически. Хроническая усталость, постоянный стресс и, конечно, эта вечная улыбка на лице и постоянная боязнь того, что он в очередной раз подвергнется критике, стоит ему хоть на миллиметр уйти от образа сладкого жизнерадостного пупсика. У Чанёля внутри чёрная тоска, глубокая никотиновая зависимость и твёрдая уверенность в том, что когда-нибудь он сорвётся. Он похож на натянутую струну, которая вот-вот порвётся с противным звоном. Его бросает очередная временная подружка, которая мотивирует это тем, что он какой-то мрачный и загнанный, а она, когда с ним знакомилась, надеялась на романтику и на красивые свидания, а не на тайные встречи с перепихоном в те редкие часы, когда у Пака нет расписания. Чанёлю на неё наплевать, да она ему никогда особо не нравилась, но почему-то именно сейчас становится обидно и противно. Потому что эта сука снова повелась на привлекательный экранный образ, а с реальным Паком, затраханным постоянной нервотрёпкой и чудовищным загрузом, с проблемной кожей, гастритом и потухшим взглядом ей не хочется иметь ничего общего. Чанёль едва сдерживается, чтобы не вцепиться пальцами в её нарощенные чёрные волосы, но сдерживается. Он приезжает в общежитие и, развалившись на кровати, думает, что как хорошо, что Бёна здесь нет. Он всё-таки добился своего и теперь практически каждую свободную минуту пропадает на свиданиях со своей Тэён. Даже после того, как жёлтая пресса ловит их на очередной встрече, он по-прежнему таскается к ней как преданная собачонка и выглядит до омерзения счастливым и довольным жизнью. Пак подозревает, что Бэкхён даже рад публичной огласке, потому что теперь, мать твою, вся Корея знает, что он добился. Тэён же, как считает Чанёль, получает огромное удовольствие оттого, что вся армия фанаток Бёна теперь беснуется и завидует ей чёрной завистью, хотя на публике изображает искреннее сожаление и смятение. Они стоят друг друга, думает Пак и, не сдержавшись, плюёт прямо на пол. Почему-то мысль о том, что сегодня Бён в очередной раз ебётся с ней в её квартире в Каннаме, в то время, когда у него всё так херово, бесит его до алой пелены в глазах. Бэкхён приходит в комнату поздно ночью, весь какой-то помятый и осунувшийся. От него за километр разит алкоголем и, принюхавшись, Пак чувствует и сладковатый запах марихуаны. В душе нарастает чувство острой, какой-то звериной злобы, и Чанёль сдавленно шипит, подскакивая на кровати: — Блядь, ты что, охуел, ублюдок? Сколько раз все мы говорили о том, что всё, что угодно, только не наркота. Шлюх могут простить, алкоголь тоже, а вот наркота — это всё, конец карьере. Где ты купил эту сраную дурь? О чём ты вообще думал, уёбище?! Бён поднимает на него глаза, и вся ярость куда-то улетучивается. Пак понимает, что ни черта он ни о чём не думал. У Бэкхёна пустой, безжизненный взгляд, как будто кто-то взял и голыми руками вырвал ему сердце из груди, и Пак замирает, ощущая нарастающее в комнате напряжение. — Она меня бросила, — одними губами говорит Бён. — Сказала, что я для неё слишком ребячливый и незрелый, что она хочет отношений с настоящим мужчиной, рядом с которым она сама сможет почувствовать себя ребёнком. Я, блядь, ради неё был готов на всё, даже свалить из группы и положить хуй на всё, но… Его голос срывается, и Бён закрывает лицо руками. Пак неловко топчется на месте и думает, что, чёрт возьми, не знает, что сказать. — Это херово, — наконец говорит он и, потянувшись, кладёт руку на плечо Бёну. — Сука она. Вот честно, редкостная сука. Моя вот тоже меня сегодня бросила, потому что я в реальности недостаточно глянцевый и красивенький. — Нет, — качает головой Бэкхён, — она не сука. Это я… Он не договаривает. Его помятое лицо искривляется в уродливой гримасе, и Бён начинает плакать, некрасиво и очень жалко, практически навзрыд. Он выглядит абсолютно раздавленным и несчастным; пьяный, накуренный, с растрёпанными волосами и в помятой рубашке от модного бренда. У Чанёля к таким людям нет абсолютно никакой жалости и сочувствия, но он чисто физически ощущает, насколько Бёну сейчас херово. Это безумная, всепоглощающая душевная боль и отчаяние заставляют нутро сжаться, и Пак выдыхает, ощущая, как последние остатки самообладания испаряются, а нутро наполняется липким чувством безнадёжности. Он делает шаг вперёд и обнимает Бёна за подрагивающие плечи, чувствуя, как к глазам подступают злые непрошенные слёзы. — Почему всё так хуёво? — сдавленно шепчет он. — Почему всё так заебало? У меня тоже уже нет сил, ты понимаешь? Я уже ничего не хочу, всё бесит. Все эти тупые лживые твари, то, что я, мать твою, как конвейерный товар, который должен вечно следовать заданной программе. Я вас всех уже ненавижу, и твою Тэён тоже ненавижу, потому что она — сука и вниманиеблядь. Что, тебе не больно, что она тебя вот так кинула? Твари, твари, блядь, твари! Его голос срывается на сдавленный крик, и Чанёль сквозь нарастающий гул в ушах слышит тихий вздох Бёна. Он поднимает голову и смотрит на Чанёля красными от слёз и наркоты, лихорадочно блестящими глазами. — Хуёво мне, — выдыхает Чанёль и почему-то ощущает себя чуточку легче. Его собственная боль и горечь смешивается с болью Бэкхёна, будто бы разбавляясь, и потому становится более терпимой. Бён тянется к нему и внезапно даёт сильную пощёчину. Чанёль ощущает резкую боль в щеке и, не удержавшись на ногах, валится на кровать. Бён садится рядом и тихо шепчет, качая головой: — Не говори о ней так. — Блядь, да ты ебанутый, — устало бормочет Чанёль, потирая покрасневшую кожу. По-хорошему Бэкхёну надо вломить в ответ, но Пак знает, что тот сейчас в таком состоянии, что он даже ничего не почувствует. — Она же тебя кинула. Бросила, разбила тебе сердце, хотя ты бегал за ней, как течная сучка. Неужели ты её не ненавидишь? — Ненавижу, — соглашается Бён и морщится, как от зубной боли, — но по-настоящему ненавидеть не могу. Она для меня… Ну, блядь, я не могу объяснить это словами. Я и сам понимаю, что ничего плохого не сделал, но в то же время мне так хуёво, что я уверен, что это я всё и испортил. — Она говорила, что ты незрелый. — Пак приваливается спиной к стенке и косится в сторону Бёна. — Ты вообще на что рассчитывал в ваших отношениях? Что вы съедетесь, будете долго встречаться и так далее? — Я хотел на ней жениться, — глухо отвечает Бэкхён, и по дрожи в его голосе Чанёль понимает, что он говорит серьёзно. Он ощущает, как внутри нарастает чувство щемящей жалости, и качает головой. — Блядь… Это очень хуёво. Я никогда вообще не думал ничего подобного ни об одной из своих подружек, а у тебя тут, похоже, всё было слишком сильно. Я думаю, что это здорово. — Это здорово, когда взаимно, — криво улыбается Бэкхён. — А когда тебя бросают, это слишком больно. У меня такое ощущение, что я сейчас просто сдохну, мне больно дышать, грудь будто бы что-то сдавило, я… Он не договаривает и прячет лицо в ладонях. «Снова будет плакать», — думает Пак, и почему-то сама мысль об этом становится невыносимой. Чанёль чувствует это, пусть не так сильно, но почему-то как своё, и потому, поддавшись порыву, подаётся вперёд, обнимая Бёна за плечи. — Эй, — шепчет он, — только не вини себя. В этом нет нашей вины, ты же знаешь. Вся проблема в том, что все, буквально все, хотят видеть нас такими, какими мы в реальности не являемся. Им хочется, чтобы мы соответствовали только их собственному шаблону, а когда мы в него не вписываемся, они начинают пытаться нас подгонять. А когда не получается, никому не приходит мысль о том, что это, блядь, чёртово лицемерие, все эти «мы будем любить тебя любым» и «ты прекрасен такой, какой ты есть». Им не нужен любой, им всем нужен «их» вариант. И никому не приходит в голову, что из квадрата можно сделать круг, лишь обрезав все острые углы, и что это может быть больно. Мои бляди не твоя принцесса, но я тебя понимаю. — Холод внутри нарастает, и Пак зажмуривается, сдавленно выдыхая. — Я… Он не договаривает, просто утыкается лицом в чужое плечо. Бён хлипкий и слабый, от него воняет марихуаной и виски, но это всё настолько несовершенное и настоящее, что Чанёль жадно вдыхает его запах, стискивая подрагивающими пальцами чужую руку. Бён касается его ладони, и Пак вздрагивает, поднимая голову и встречаясь глазами с его, потемневшими и наполненными чем-то безумным. — Выеби меня, — отчётливо говорит Бэкхён и, всхлипнув, шепчет. — Блядь, ну пожалуйста! Ты не думай, ты меня не возбуждаешь и всё такое, просто мне чисто физически нужно почувствовать чью-то близость. Я знаю, что будет сильно больно, но, может, тогда то, что внутри, слегка притупится… — Я не буду тебя ебать, — говорит Чанёль и толкает его в грудь, — ты охуевший накуренный ублюдок. — Слабак, — одними губами ухмыляется Бён и, размахнувшись, бьёт его по лицу. В голове Пака будто что-то переклинивает, и он опрокидывает его на кровать, стискивая руками чужие запястья и прижимаясь к его припухшим губам. В поцелуе нет ничего сексуального и чувственного, просто какая-то запредельная безнадёжность и беспомощность. Бэкхён целуется яростно и больно, прикусывая его нижнюю губу острыми зубами. Пак в ответ стискивает руками его запястья до синяков, ощущая, как от обуревающих его эмоций сознание захлёстывает алая пелена. Он не хочет Бэкхёна, но член почему-то встаёт, и Чанёль вжимается бёдрами в бёдра Бёна, вырывая с его губ протяжный, сдавленный вздох. Бэкхён тянется вперёд и стаскивает с него футболку, слегка царапая ногтями кожу на животе. Пак глухо матерится и дёргает его за ворот рубашки, прижимаясь губами в оголившейся коже и оставляя на ней уродливый алый засос. — Пусть Тэён не думает, что ты по ней горюешь, — шепчет он, и Бён сдавленно сипит: — Сукин сын. И смотрит на него с таким плохо скрываемым восторгом и благодарностью, что Чанёль думает, что он ебанутый. Не потому, что так сильно любит эту бабёнку, а просто по своей природе. Он стаскивает с него мятую рубашку, от которой, как ему чудится, всё ещё пахнет её духами, приторными и вязкими. Расстёгивает пряжку на ремне и тянет брюки на себя; Бён задирает ноги вверх, помогая ему себя раздеть. У него кривоватые волосатые ноги, и Пак кривится, потому что это ни черта не сексуально. Он трогает кончиками пальцев чужой живот и, коснувшись резинки трусов, говорит: — Слушай, я знаю, как в теории, но на практике… Пальцы-хуяльцы, могу тебе подрочить и всё такое. — Не надо, — мотает головой Бэкхён, — я хочу, чтобы было больно. — Ёбаный мазохист, — бормочет Пак и сплёвывает себе на руку, потому что должно быть больно, но не до крови. А то, что иначе он его просто порвёт, он не сомневается. Это плохо, потому что у них с утра выступление на музыкальном шоу, и Бэкхёну явно не стоит ходить с растраханным задом. А ещё Паку просто его элементарно жаль, потому что он такой же несчастный и начисто, совершенно разбитый. Он лежит перед ним, абсолютно не возбуждающий, помятый и воняющий наркотой, и Пак думает, что никогда в жизни Бэкхён не был ему настолько близок. Настолько сильно, что хочется стереть все границы окончательно. Всё происходит медленно и отвратительно. Внутри Бёна тесно и липко от его слюны, он постоянно зажимается и сдавленно матерится сквозь зубы, и по его лицу Пак понимает, что ему больно просто до безумия. Стенки ануса давят на его член так, что он практически не может двигаться. Чанёль входит в него с трудом и начинает размеренно долбиться, слушая тихие стоны Бэкхёна. Постепенно становится лучше, он трогает рукой чужой вялый член, отчего Бён слегка морщится и смотрит на него с лёгким непониманием. — Может, кончишь, — говорит Пак, отчего Бён моргает и внезапно начинает смеяться. А затем снова плачет, прикрывая лицо ладонями. — Блядь, что вы там делаете? — орёт из-за двери Сехун. — Я спать хочу, вы охерели шуметь в такое время? — Пошёл ты на хуй, — кричит Бэкхён и вновь смеётся, а вместе с ним смеётся и Пак, потому что почему-то это кажется смешным, что Бён кого-то шлёт на детородный орган, когда его самого трахают в зад. Всё происходящее настолько нелепое и нереальное, Бён хохочет под ним в голос, дрожа и размазывая по лицу слёзы; Чанёль стискивает пальцами его бёдра и ощущает, как с каждым толчком в тугой вход его собственная боль слегка притупляется и становится легче. Бэкхён действует на него как анальгетик, он смотрит на него в упор заплаканными красными глазами. Сердце внутри ёкает, и Пак подаётся вперёд, целуя его в припухшие, солёные от слёз губы. Бён забирает его боль, и Чанёль пытается хоть как-то сделать то же самое. Пак кончает, но скорее чисто из-за физиологии, а Бэкхёну, похоже, всё ещё слишком больно. Он морщится и прикусывает нижнюю губу, когда Пак выходит из него и молча ложится рядом. Чанёль машинально обнимает его за плечи и притягивает к себе, не потому, что хочется каких-то нежностей, а просто потому, что стыдно и жалко. — Это было хуёво, — говорит Бён и кладёт голову ему на плечо. — Я хочу придушить тех тупых малолеток, которые описывают весь процесс так, как будто это нечто прекрасное. Больно, долго, а ещё сперма внутри липкая и мерзкая. В комнате воцаряется молчание. Бэкхён закрывает глаза и внезапно бормочет, шмыгая распухшим носом: — Но думаю, что в следующий раз будет лучше. Никакого следующего раза не будет. Всё это было лишь помутнением рассудка, просто потому, что их обоих слишком сильно крыло, а позже, когда Бён выйдет из своего полубезумного состояния, а Чанёль приведёт в порядок расшатанные нервы, всё произошедшее будет казаться нелепой безумной ошибкой. Пак должен сказать это прямо сейчас, чтобы не пересечь черту невозврата, но он этого не делает. Вместо этого он молча кивает и жмурится, чувствуя, как ноют искусанные, распухшие губы. Потому что Бэкхён не то, чтобы панацея, но определённо лучше самых сильных болеутоляющих. Потому что с ним не нужно ничего изображать, ему начисто наплевать на то, что у Пака прыщи на лбу и постоянные припадки затяжной депрессии, алкогольная и никотиновая зависимость и нежелание заводить длительные связи. Они тянутся друг к другу, потому что они друг в друге нуждаются. Это не любовь, это просто чистая сублимация. Суррогат настоящего, трепетного чувства.

***

— Блядь! — сквозь зубы бормочет Чанёль и откидывает голову назад, тяжело дыша. Пальцы Бэкхёна скользят по стволу напряжённого члена, а рот обхватывает головку, ритмично лаская чувствительную кожу. Пак опускает взгляд на Бёна, который продолжает ему отсасывать, стоя на коленях. Бэкхён поднимает на него затуманенные глаза, и Пак отстранённо замечает, что чёрная подводка растеклась и собралась на коже некрасивыми тёмными разводами. Вид у Бёна, мягко говоря, не слишком презентабельный, на нём мятая футболка и домашние фланелевые шорты, сквозь которые он ласкает свой вставший член. Чанёль думает, что буквально несколько часов назад этот самый человек стоял на сцене, старательно выводя рулады несуществующей абстрактной красавице и улыбался визжащим фанаткам, твёрдо уверенных в том, что их оппа — самый настоящий идеал во плоти. Если бы они увидели Бёна вот таким, помятым, в растянутых старых штанах, размазанной по лицу косметикой, самозабвенно отсасывающего своему одногруппнику, то наверняка были бы шокированы и деморализованы подобным грехопадением своего кумира. Это даже по-своему грустно, но Паку сейчас на это совершенно наплевать. Ему хорошо до алой пелены перед глазами, особенно сейчас, когда Бэкхён проводит кончиком языка по головке и слегка царапает ногтями яички. Паку нравится, когда грубо, нравится, когда Бён сжимает его яйца рукой, когда с силой проводит ногтями по коже, заставляя член дёргаться от накатившего мазохистского наслаждения, когда Бэкхён пережимает его член у основания и мучительно медленно водит кончиком пальца по стволу, оглаживая чувствительную головку. С Бёном можно не стесняться, можно кричать в голос, обзывать его последними словами, дёргать за отросшие волосы, потому что того это тоже заводит. Бён — грёбаный извращенец, и, чёрт возьми, это действительно здорово. С того самого первого раза, неуклюжего, болезненного и стыдного, прошло уже порядка пару месяцев. Два месяца — не такой уж большой срок, чтобы мышцы ануса Бэкхёна были достаточно растянуты, а Чанёль перестал дёргаться каждый раз, когда толкается в смазанный специальной охлаждающей смазкой вход. Без запаха, потому что Бёна бесит клубничная отдушка, а Пака раздражает запах апельсина. Два месяца, как они регулярно, методично трахаются. С самого начала всё происходило как-то легко и естественно. Наверное, потому, что перед Бёном не нужно было стесняться своих желаний и проявлять какую-то особенную нежность. — Никаких запретов, если обоим нравится, то на хуй стесняться? — говорит ему Бэкхён и отсасывает ему в первый раз, неловко, постоянно давясь и тяжело дыша, но с такой отдачей, что Пака надолго не хватает. Он кончает Бёну на лицо, потому что очень давно хотелось, а Бэкхён действительно разрешает. В сексе без запретов есть какая-то особенная прелесть, особенно, когда вы не испытываете друг к другу никаких трепетных чувств. Фистинг, римминг, дилдо идиотского розового цвета, который Бён купил в японском секс-шопе во время тура, — они пробуют всё. Раком, стоя, в воде, в лифте, в миссионерской позе и позе наездницы — оказывается, что анальный секс может быть вполне разнообразным. Пак ловит себя на том, что стал меньше курить, нераспечатанная бутылка покоится под кроватью уже несколько недель и за это время успела покрыться толстым слоем пыли, ему больше не снятся тревожные бессюжетные сны, а всё потому, что Бён рядом. Он не проводит с ним долгих терапевтических бесед, не читает ему лекции о здоровом образе жизни, он просто даёт ему то тепло и отдачу, в которой Пак так отчаянно нуждается. У него нет красивой груди третьего размера и нежного девичьего голоса, но почему-то Чанёль ловит себя на том, что уже которую ночь они спят рядом на его кровати. Не всегда рядом, но достаточно близко, чтобы Пак мог почувствовать его размеренное дыхание и ощутить мимолётное касание его ладони к груди. Бэкхён любит прижиматься к нему во сне, и Чанёль думает, что в такие моменты ему наверняка снится Тэён. У неё тоже нет нормальных сисек, потому обмануться очень просто, и почему-то эта дурацкая шутка-самосмейка каждый раз смешит его как в первый. — Это называется «сублимация», — говорит ему как-то Бён. Пак невольно замирает: это странно, что он сам с самого начала охарактеризовал их сложную систему отношений именно этим словом. Он смотрит на Бэкхёна, прищурившись, затем тихо отзывается: — Суррогат настоящих отношений. — Вау, — качает головой Бён и растягивает губы в усмешке, — я и не знал, что ты владеешь столь высокой научной лексикой. — Я прочёл это в журнале, который Чунмён оставил в туалете, — не остаётся в долгу Пак. — Освежитель для воздуха я уже дочитал, вот, пришлось копаться в научных статейках. Ему холодно, и потому он невольно ёжится, притягивая Бёна ближе. От него не пахнет типичными девичьими запахами, вроде сладких духов или какого-нибудь бальзама для губ, только мылом и шампунем, и Паку это нравится. — Ты даёшь мне хороший трах, разговоры по душам, когда нужно, и мне даже не надо водить тебя на свидания, — говорит Бэкхён и обнимает его за шею, прижимаясь к нему, как детёныш какого-то маленького зверька. — Я точно не знаю, можно ли это назвать именно «сублимацией», но мне просто чертовски нравится это слово. Ты ведь со мной согласен? Чанёль согласен со всем, ибо больше всего на свете сейчас ему хочется спать. Он угумкает в ответ и, поддавшись внезапному порыву, ерошит ладонью волосы Бёна, жёсткие и пережжённые многочисленными окрасками. — Сделай так ещё раз, пожалуйста, — внезапно бормочет Бён, и в его голосе есть нечто такое, отчего сердце Пака сжимается от внезапного спазма. — Она… Она часто так делала, понимает Чанёль и думает, что это определённо клиника, и Бёну нужно найти себе какую-нибудь другую миниатюрную девочку с хорошим голосом, чтобы забыть эту Тэён и перестать уже так убиваться. Но ему, чёрт возьми, не жаль, и потому он гладит Бёна по волосам, слушая его мерное прерывистое дыхание. От него так и исходит боль и безнадёжность. Чанёлю тоже больно, но так почему-то проще. — Эй, — знакомый голос заставляет его вынырнуть из пучины воспоминаний, и Пак громко чертыхается, когда острые зубы проходятся по чувствительной коже головки. Он опускает взгляд вниз и смотрит на Бёна, который отстраняется от его плоти и, слегка ухмыльнувшись, говорит: — У меня стоит так, что я больше не могу терпеть. Оппа, ты же мне поможешь? Последнюю фразу он произносит высоким, на редкость противным голосом. Пак невольно кривится и, подавшись вперёд, дёргает Бэкхёна за руку на себя, опрокидывая его на незаправленную кровать. На Бёне красуются свободные домашние штаны из мягкой фланели, на редкость уродливые и стариковские, и Пак стягивает с него некрасивую тряпку, обхватывая член у основания. — Эй, — хрипло тянет он и проводит второй рукой по своей ноющей плоти, — перевернись, блядь. — Я не блядь, — хмыкает Бён, но покорно разворачивается. Чанёль тянет его за ноги на себя так, что член Бэкхёна оказывается на уровне его головы, и, обхватив эрекцию у основания, погружает её в рот, ощущая на языке вкус выступившей смазки. Бён издаёт громкий стон, и Пак ощущает, как тот касается кончиком языка его головки, отчего по всему телу проходит жаркая дрожь удовольствия. Бэкхён берёт его член в рот и начинает двигаться губами по стволу в такт движений Пака по собственной плоти, так, что кровь приливает к голове, и Чанёль задыхается от удовольствия, сильного и буквально разрывающего сознание. Рот Бэкхёна жаркий и тёплый, его член пульсирует во рту Пака, а руки — оглаживают его бёдра, царапая ногтями чувствительную кожу в те моменты, когда Чанёль случайно задевает плоть зубами. Есть в этом нечто особенно интимное и доверительное, когда ты делишь удовольствие на двоих, и Пак не сдерживает хриплый стон, когда Бэкхён оглаживает головку кончиком языка, двигая пальцами по скользкому от смазки и слюны члену. — Блядь, — невнятно ругается Бён. Чанёль выпускает его член изо рта и, сплюнув на пальцы, проталкивает фалангу в чужой вход. Мышцы рефлекторно сокращаются, Бэкхён протяжно вскрикивает и прогибается в спине, как течная кошка. Пак трахает его пальцем, губами вновь обхватывая головку, и ощущает, как Бён обхватывает его ствол подрагивающими пальцами, принимаясь яростно, быстро дрочить. Живот наполняется тёплой истомой, губы онемели, а в уголке собралась вязкая слюна, Пак думает, что наверняка, став постарше, вспоминать о том, как они вот так вот трахались, бесстыдно и свободно, как грёбаные животные, будет очень стыдно. Но сейчас ему очень хорошо, и он отстранённо думает, что, мать вашу, наверняка с Тэён у него было не так. Было мило, нежно и очень романтично. А Бён не стонал в голос, буквально всасывая его головку в жаркий рот, хотя кто знает, может, милейшая Тэнгу является давней поклонницей доминирования и страпонов. Бэкхён резко выгибается и вскрикивает. Мышцы ануса сокращаются и плотно сжимают фалангу, рот наполняется липкой солоноватой спермой, и Чанёль невольно кривится и глотает. Крик Бёна и исходящая от него вибрация отдаётся во всём теле ослепляющей жаркой волной, и Пак подбрасывает бёдра вверх, чувствуя, как пальцы Бэкхёна сжимаются на члене, а губы плотно смыкаются на головке. В голове взрываются разноцветные искры, Пак выпускает изо рта чужую плоть, тяжело дыша, и думает, что всё-таки все заверения о том, что секс без любви — ничто, полная чушь. Секс без любви прекрасен. Когда ты не отвлекаешься на чувства и просто отдаёшься процессу, это действительно замечательно, и оргазм с Бэкхёном намного ярче, чем со всеми его подружками вместе взятыми. — Ты обкончал мне лицо, — недовольно бормочет Бён и шипит, когда Пак вытаскивает онемевший палец из его задницы. Чанёль облизывает губы и толкает Бэкхёна в бедро, тот переворачивается и валится на кровать, повернувшись к нему лицом. Пак замечает несколько белёсых капель на светлой коже и разводы в уголках припухших губы и ухмыляется. — Отличный вид. — У тебя тоже, — хмыкает Бён и, потянувшись, кончиком языка слизывает сперму из уголка его рта. Пак тянет его на себя, проводя пальцами по влажной от пота коже. Он прикрывает глаза и невольно вздрагивает, когда слышит расслабленный шёпот Бэкхёна: — Ты же позже меня выебешь? Или палец в моей заднице был просто ради эстетического удовольствия? Чанёль невольно смеётся и думает, что, пожалуй, это лучшие слова, что он слышал после жаркого секса. С Бэкхёном приятно трахаться. Бэкхёна приятно обнимать, несмотря на то, что от него пахнет потом, и его член только что побывал в его рту. Бэкхёну можно рассказать про свой недавний ночной кошмар и сразу почувствовать себя намного лучше, будто после нескольких стопок водки или десятка выкуренных сигарет. Чанёлю больше ничего и не нужно. Лишь такой идеальный партнёр по сублимации.

***

— Я заебался, — глухо говорит Чанёль и смотрит на него взглядом старой, хорошо пожившей собаки, потухшим и пустым. У него помятые, непричёсанные волосы с отросшими корнями, чёрные круги под глазами и остатки тонального крема на лице, совершенно не совпадающего по цвету с его собственной кожей. Бэкхён вспоминает его пару часов назад, стоящего на сцене с весёлой улыбкой и радостно смеющегося над какой-то очередной шуткой Кёнсу, и невольно восхищается тем, насколько Чанёль виртуозно притворяется. Не потому, что хочет натягивать на лицо эту фальшивую маску вечно счастливого идиота, а потому, что так нужно и всем нравится. Никого не радует угрюмый, замотанный Пак, такой, какой сидит сейчас напротив него на кровати, зато каждая малолетняя фанатка готова на что угодно, лишь бы пообщаться наедине с Чанёлем с экрана монитора. Говорить нечего, да и Бён и не хочет. Он прекрасно понимает, насколько Пак устал от всех этих однотипных, пронизанных фальшью и деланным участием речей, потому что и сам хочет блевать каждый раз, когда слышит нечто подобное. Поэтому он молча поднимается из своего кресла и садится рядом, придвигаясь практически вплотную. Пак опускает ладони и тихо бормочет наполненным отчаянием и безнадёжностью голосом: — Я, блядь, просто устал. Устал оттого, что все вечно ждут от меня всяких ебаных шуток-прибауток, того, чтобы я всегда был весёлым, радостным и жизнеутверждающим. Что все твёрдо уверены, что у меня нет никаких проблем, что я всегда смотрю на жизнь через розовые очки, потому что, это, блядь, совсем не так! Кто-то постоянно от меня что-то ждёт, что я буду примером, что я буду мотивацией, а я этого не хочу, я устал от этого, я заебался жить по этому сраному устоявшемуся сценарию! Я не могу постоянно улыбаться как дебил, я не могу вечно радоваться жизни, потому что прямо сейчас я ни хера не знаю, что мне с ней делать дальше. Я несчастлив, но я знаю, что я буду ещё более несчастлив, если я попытаюсь что-то сделать наперекор. Это ёбаный тупик, понимаешь? — У него безумные, какие-то до боли тоскливые глаза, лицо раскраснелось, и Пак сейчас выглядит так, будто вот-вот расплачется. Настолько жалко и жалобно, что у Бёна сжимается сердце. — Я сдохнуть хочу, — говорит Чанёль, и в его голосе нет никакого напускного трагизма, только мрачная решимость. — Серьёзно, я так заебался. Мне так надоело быть местным сладким папочкой, который служит для всех поддержкой и опорой, в то время, когда мне самому и пожаловаться некому. Как ты думаешь, как отреагируют все они, когда узнают, что у меня хроническая депрессия, что я курю как паровоз, бухаю водку, когда особенно нахлынет, а иногда ещё и режу собственные руки? Не сейчас, до этого, но… — его хрипловатый низкий голос срывается, и он прикусывает нижнюю губу, — это чувство безнадёжности меня не отпускает. Оно въедается мне под кожу, я просто проживаю ещё один однотипный день за днём, чтобы погрузиться в эту пучину всё глубже и глубже. Знаешь, что самое отвратительное? Это то, что я и не могу никому признаться. Я продолжаю улыбаться как кретин, хотя порой мне хочется взять и разрыдаться прямо при всех, потому что у меня нет сил. Мне надоело быть сильным, я просто хочу, чтобы стало чуточку легче и проще. Ты понимаешь? Речь Пака сумбурная и бессвязная, но Бэкхён понимает. Понимает очень хорошо, потому что это слишком знакомо. Только Бёну в этом плане намного проще, чем Чанёлю, который слишком серьёзный и циничный для того, чтобы постоянно жизнерадостно улыбаться и быть, как называют его ничего не понимающие фанатки, «вирусом счастья». У настоящего Пака хренова туча собственных внутренних проблем, постоянное недовольство собой и отвращение к придуманному пиар-менеджерами имиджу, периодические суициадальные припадки, подсознательная боязнь того, что общество никогда не примет его со всеми его недостатками. У Чанёля отработанная до автоматизма улыбка и дурацкий вымученный смех, который все воспринимают как нормальный, потому что ни у кого в голове просто не укладывается, что Пак может смеяться фальшиво и натужно. У него внутри много боли, которую ему не с кем разделить, и Бэкхён, поддавшись порыву, обнимает его за поникшие плечи, ощущая исходящее от него тепло и запах крепких сигарет. — Эй, — говорит он, — ты не можешь всё время быть таким, каким тебя хотят видеть другие. Это нормально. — Но мне приходится, — отзывается Пак, и Бён вздрагивает, когда Чанёль кладёт голову ему на плечо. — А по-другому нельзя. Потому что настоящий я нахер никому не нужен. — Ты мне нравишься больше, когда не лыбишься как дебил, и не изображаешь, что тебе реально нравится читать рэп, потому что поёшь ты намного лучше, — хмыкает Бён и думает, что действительно нельзя. Потому что Пак скорее реально сдохнет, чем бросит сцену. Все они сдохнут, потому что вкусив это пьянящее ощущение контакта с толпой, растворившись в излучаемой ими энергии, ты больше не захочешь лишаться этого пьянящего, восхитительного чувства. Они все такие, как наркоманы. Чанёль, Бэкхён и все им подобные. — Я не знаю, что мне делать. — Он очень тёплый. Бёну сложно описать это непонятное чувство, оно бежит по венам с безумной скоростью, распространяясь по организму с каждым глухим ударом сердца. Просто Чанёль тёплый и изнутри, и снаружи. Это что-то глубоко внутри, которое проявляется, несмотря на фальшивую жизнерадостную внешнюю оболочку и ярко выраженный цинизм. — С этим ничего не сделаешь, — говорит Бэкхён и, помедлив, кладёт руку на ладонь Пака, — это будет накатывать на тебя временами, трепать тебя, как псина тряпичную куклу, а потом отпускать. И так до того самого момента, когда снова всё опостылеет, и тебя вновь накроет. Сейчас ты, конечно, можешь попытаться догнаться сигаретами и алкоголем, как ты обычно пытаешься сделать, но тебе это не поможет. — А что мне поможет? — Глаза у Пака полны горечи, нескрываемого скепсиса и едва уловимой надежды. — Дай угадаю, ты предложишь мне записаться к врачу и попить волшебные успокаивающие таблеточки. — Нет, таблетки не помогут, — качает головой Бён. — Они… «Она в своё время принимала их, пила курсами, те, которые ей прописывали именитые специалисты, но они ни черта ей не помогли, — хочет сказать он, но почему-то осекается. — Она по-прежнему оставалась неуверенной в себе и пугливой, будто маленький дикий зверёк; у неё постоянно случались припадки бешеной нелюбви к себе и приступы депрессии, когда она могла часами сидеть в своей комнате на кровати и молча смотреть перед собой, с каждой секундой погружаясь в собственные мрачные мысли всё глубже и сильнее». Бэкхён сглатывает горький комок и думает, что сейчас наверняка её нынешний парень помогает ей совладать с подобными тёмными моментами рутинной жизни айдолов. Интересно, он тоже приносит ей капучино и массирует плечи, шепча какие-то успокаивающие, но лишённые смысла слова? Несмотря на то, что Пак не говорит ему ничего по поводу одержимости своей бывшей девушкой, Бэкхён думает, что говорить о ней сейчас будет неправильно и по-своему подло. Не то чтобы он не хочет о ней говорить. Бён не может вот так просто забыть и наплевать, это по-прежнему больно, но уже не так сильно. Просто проблемы Тэён — это её проблемы. А сейчас проблемы у Чанёля, и это кажется намного более важным и пугающим. — Слушай, — Бён наклоняется и заглядывает Паку в глаза, — ты же знаешь, я не мастер утешений. Я не знаю, что тебе сейчас такое сказать, как тебя подбодрить, потому что, когда херово, любые слова к хуям не нужны. Я знаю это по себе, и потому я даже и не знаю, что я могу сделать… — Он запинается и, поддавшись нахлынувшим эмоциям, обнимает Чанёля за плечи, прижимая к себе. У него прерывистое, сбитое дыхание, его тёплые ладони скользят по спине Бёна, и почему-то Бэкхён невольно замирает, потому что есть в этом моменте какое-то абсолютное волшебное единение. — Вот так обниматься очень по-гейски, — глухо бормочет Пак, и Бён невольно испускает вздох облегчения, потому что чувствует, что Чанёлю становится немного легче. Шутка неловкая и дурацкая, но она искренняя, не натянутая, и потому Бэкхён утыкается лицом в плечо Чанёля и тихо говорит: — Да иди ты в жопу. — В твою? — уточняет Пак, и Бён невольно улыбается, потому что почему-то идиотские шутки Чанёля ему нравятся. Когда Пак шутит, не задумываясь о том, насколько это смешно и корректно, он искренний и настоящий. — Можно и в мою, — отзывается он и поглаживает кончиками пальцев чужую широкую спину, — если тебе от этого станет легче. Серьёзно, я не могу сказать тебе, что всё обязательно будет здорово, но я верю, что ты справишься. Я не знаю, как тебе помочь, но я могу с тобой вот так пообниматься. Можем полежать на кровати и пососаться. Ну, так, ласково и чувственно, как девочки из порно. Можем просто заказать пиццу и поиграть в какие-то идиотские видеоигры. Ты же любишь игрушки? — Люблю. — Он кожей чувствует, что Пак улыбается. Слабо, еле видно, не так, как это обычно происходит на камеру, но Бэкхён думает, что, кажется, лёд трогается с мёртвой точки. Чанёль справится, и Бён поможет. Как-то так получается, что теперь чужие проблемы воспринимаются как свои, и потому ему действительно не наплевать. — Ты удивительный, ты же знаешь? — внезапно говорит Чанёль, и Бэкхён поднимает голову, встречаясь с ним взглядом. — Ты вроде ничего такого и не делаешь, а мне действительно стало легче. Как у тебя это выходит? Он смотрит на Бёна, не мигая, своими лихорадочно блестящими сумасшедшими глазами, так, что сердце невольно пропускает удар, и Бён отвечает, скользя ладонями вверх по чужой спине: — С сыром и мясным ассорти? — И с грибами, — кивает Чанёль, — ты же знаешь, что я люблю шампиньоны. Бэкхён не особо любит тесные объятия, скиншип вне объективов, от Пака пахнет потом и крепкими сигаретами, а ещё ему нужно найти телефон и заказать еду, потому что ближайшая пиццерия закрывается всего через сорок минут. Бэкхёну так много нужно сделать, но он продолжает обнимать Чанёля, слушая мерный стук его сердца и ощущая себя как никогда нужным. У Пака большие и тёплые руки, в объятиях которых Бён чувствует себя защищённым. А пицца, в конце концов, может и подождать. А вместе с ней и весь этот суетливый мирок.

***

— Я хуёво играю, — равнодушно говорит Бэкхён и, хрустнув бумажкой, засовывает в рот пахнущий клубникой леденец. Бён не любит сладкое, это Чанёль знает наверняка, но он сам говорит, что мерзкие липкие конфетки помогают ему почувствовать себя собранным и благодушным намного лучше, нежели крепкие сигареты и алкоголь. — Зато ты отлично сосёшь, — отзывается Чанёль, наблюдая за движением языка Бёна по липкой сладости. У него не встаёт, но это смотрится действительно возбуждающе, особенно, когда Бэкхён ухмыляется и демонстративно всасывает конфету в блестящий от слюны рот. — Ты умеешь подбодрить нежным, романтичным, а главное, своевременным комплиментом. — Я старался, — отзывается Пак и наблюдает за тем, как Бён скользит кончиком пальца по экрану планшета, перелистывая ленту комментариев вниз. — Вот, вот этот особенно приятный, — хмыкает он. — «Зачем этот мерзкий коротышка с противным голосом вообще пошёл в актёрство? Пусть поёт свои убогие песенки про любовь и не лезет». О, и смайлики. Много кхе-кхе-кхекающих смайликов. — Он качает головой. — Нет, песни у нас порой и впрямь бесявые, но это как-то не мешает им стабильно сгребать все возможные награды. — Это всё ты насосал, — говорит Чанёль и думает, что, несмотря на внешнюю браваду, ему наверняка обидно до безумия. У Бёна подрагивают пальцы, а улыбка на лице, с которой он декламирует комментарии, выглядит как приклеенная, и весь его вид говорит о том, что он едва сдерживается, чтобы не отшвырнуть чёртов планшет в сторону. Бэкхён снимается в одной из самых популярных дорам этого сезона, широко обсуждаемой как среди фанатов, так среди простых зрителей голубого экрана. У него не главная роль, более того, это первая его роль в принципе, не считая их фансервисного сериала, направленного, по большей части, на удовлетворение романтических потребностей фэндома. Бён говорит о том, что это, конечно, интересный опыт, но на деле он особо не заморачивается, но Пак прекрасно понимает, что для Бэкхёна это действительно важно. Именно поэтому он часами просиживает над сценарием, шёпотом повторяя реплики своего персонажа, когда думает, что Чанёль спит и ничего не замечает. Потому и продолжает читать все эти пасквильные комментарии, половину из которых написали те, что даже в глаза не видели самой дорамы, просто из чистого желания сделать ему что-то мерзкое. Потому что Бэкхён успешный и популярный, что изрядно бесит тех, кто просиживает свои задницы у экранов мониторов, даже не пытаясь потратить это время на что-то нужное. Чанёль знает, каково это, потому что проходил через нечто подобное. Может, он не является лучшим рэпером Кореи, а строчки, которые сначала казались крутыми и весомыми, в итоге были обсмеяны со всех сторон и даже самому Паку показались дурацкими и претенциозными. Он никогда не пытался проявить себя как лучший хип-хоп исполнитель, но… Он действительно старался сделать всё хорошо, часами репетируя своё выступление, и вся эта желчь, которая вылилась на него после показа эпизода шоу на телевидении. Чанёль говорил, что ему положить хуй, но в реальности было по-настоящему больно. Когда то, ради чего ты пахал как проклятый, назвали «дерьмом», «шлаком» и «айдольской профанацией». Чанёль совсем не стремится быть самым крутым и лучшим. Но ему больно до спазма в груди, когда он читает все эти мерзкие, пронизанные нескрываемой ненавистью и завистью слова. — Если честно, просто сюжет дорамы отстойный, — говорит Пак и не лукавит, потому что не любит сериалы в принципе. — Какой-то гаремник, где почти все симпатичные мужики пытаются добиться расположения смазливой тормознутой девчонки. — Вау, — саркастически тянет Бэкхён, но Чанёль видит, что в его глазах загорается лёгкий огонёк радости и надежды, — неужели ты её смотрел? — Смотрел, — честно отвечает Пак. — Мне соврать тебе, что я надеялся полюбоваться на полуголую Айю? — Ты смотрел, потому что записался в фанаты девочки с гитарой? — тихо спрашивает Бэкхён, и Чанёль физически ощущает, как в комнате нарастает напряжение. — Потому что там был ты, — еле слышно говорит он, потому что это смахивает на слабость и проявление какого-то особенного отношения. И не то чтобы Бэкхён был для него кем-то важным и нужным. За то время, что они занимаются сексом без обязательств, служат друг для друга живыми антидепрессантами и проводят вместе практически каждую свободную минуту, они действительно медленно, но верно сближаются. Это уже не дружба, это что-то намного сильнее и крепче, что-то такое, о чём Пак даже боится задумываться, потому что всегда боялся и будет бояться сильных привязанностей. Таких, которые заставляют его регулярно включать телевизор и наблюдать за тем, как Бэкхён старательно изображает из себя забавного принца из давно прошедшей эпохи. — Ты не так уже хуёво играешь, — бормочет Чанёль и засовывает руки в карманы домашних штанов. — Честное слово, у тебя просто роль такая, тебе же не нужно часами разыгрывать драму и вселенские страдания. Мне лично нравится, я даже периодически отвлекаюсь от поисков буферов главной героини в разрезе платья, чтобы полюбоваться на твою рожу. — Тебе вечно нравится всякая херня, — говорит Бэкхён, и Пак замирает, когда тот улыбается, глядя на него в упор тёплыми, наполненным чем-то непонятным глазами. — У тебя омерзительный вкус. — Зато я отлично читаю рэп про Гонконг, — разводит руками Чанёль, и Бэкхён вновь кладёт голову ему на плечо, от чего по всему телу проходит тёплая волна. — Мне нравится твой рэп. — Его жаркое дыхание щекочет кожу, от него пахнет мятной жвачкой и чем-то сладким. — у меня, кстати, тоже всё очень хуёво со вкусом. Поёшь ты, конечно, лучше, а так, твоя строчка про Ли Сумана заставила меня пустить скупую слезу. Из его уст это звучит совсем не обидно. Пак смеётся и торжественно кивает. — Когда-нибудь сам Канье Уэст придёт и будет униженно просить у меня автограф. — Он столько не выпьет, — улыбается Бён и заглядывает ему в глаза. У него они по-прежнему не слишком большие, особенно, когда на глазах нет толстого слоя подводки и туши, но Чанёля пробирает до дрожи в теле, и он наклоняется к чужим обветренным жёстким губам, опуская руку на колено Бэкхёна и вырывая с его губ сдавленный вздох. Бён никогда не получит «Оскара» за лучшую мужскую роль, а у Пака не будет «Грэмми» за самый убойный хип-хоп альбом. У них на двоих много тысяч оскорбительных комментариев, тонна язвительных замечаний и целая армия антифанатов, которые с радостью ждут, что они в любой момент оступятся, дабы вгрызться в них, как стая диких собак. Пак Чанёль не хочет ничего усложнять, ему хочется избавиться от переполняющего его странного щемящего чувства. Но сейчас он целует Бэкхёна, и оно растекается по венам жидкой лавой, скручиваясь в тугой узел в левой стороны груди. Он должен отстраниться. Но ладони лишь крепче сжимаются на чужих сильных плечах.

***

Остальные реагируют на их отношения абсолютно спокойно, даже слишком равнодушно. В корейском шоу-бизнесе, как говорит как-то Чондэ, все давным-давно друг с другом перетрахались, просто с кем-то со стороны это грозит скандалом и истериками ревнующих фанатов. — Вы, главное, не слишком откровенно это палите перед другими, — советует ему как-то Чонин, когда сидит вместе с Бэкхёном на кухне и с аппетитом ест быстрорастворимую лапшу и курицу в хрустящей корочке. — В лав-отеле очень удобно ебаться, там почти никто никогда ни о чём не спрашивает. — А ты… — начинает было Бён, и Ким кивает: — С Кёнсу-хёном. — Вау, — невольно говорит Бэкхён, потому что, чёрт возьми, заподозрить было что-то совсем нереально. — Я бы никогда не подумал. — Это было до того, как я начал встречаться с Суджон, и после того, как он расстался с той горячей нуной из недавно взлетевшей группы, — спокойно поясняет Чонин, облизывая жирные от жареной курицы руки. — Нам надо было как-то снимать напряжение, вот мы и начали спать вместе. С ним хорошо. Если мне когда-нибудь ещё понадобится партнёр, то это точно будет он. — Его глаза слегка темнеют, и он полушёпотом говорит: — Только если сильно затянешь, то это перестанет быть чем-то легкомысленным. — А у вас… — снова начинает Бён, и Чонин мрачнеет и обрывает его: — Давай не будем об этом, хорошо? У меня сейчас нормальные отношения, у него тоже вроде всё хорошо с той девчонкой-актрисой… На кухне воцаряется молчание, прерываемое лишь доносящимся из гостиной звуком работающего телевизора. Чонин откладывает коробку из-под курицы в сторону и внезапно бормочет: — Она меня бесит, понимаешь? Только ему не говори, хорошо? Сехун трахался с Луханом, позже — с Цзытао. — Мы менялись, — меланхолично сообщает он Бэкхёну. — А потом, когда они оба съебали в Китай, у меня была та симпатичная девчонка-трейни. Но честно скажу, что Лухан мне нравился больше. — Трахается лучше? — Не то что Бёна это шокирует, просто поражает, что всё это время он практически ничего не замечал. Сехун коротко отвечает: — Не ревёт во время кончи, как ебаная тёлка. Бэкхён представляет себе рыдающего Тао и невольно кривится. О смеётся и закуривает, выпуская дым прямо в выбеленный потолок. Чунмён не рассказывает ничего. Только говорит, чтобы ни за что не влюблялся и не привязывался. — Потом может быть херово, — говорит он, и глаза у него сразу становятся грустными и какими-то беспомощными. Бён знает, что они спали с Ифанем практически с самого дебюта, и, когда тот уехал в Китай, Сухо переклинило к херам. И что он, напившись, до сих пор звонит ему и что-то истерично орёт в трубку на мандарине, сбиваясь на сбивчивый скулёж, что-то про то, что Ву — моральный ублюдок и редкостный говнюк. Чунмён думает, что его никто не слышит, но стены в доме слишком тонкие, а несчастные чувства Сухо слишком громкие. Ифань что-то успокаивающе бубнит ему в трубку, и Бэкхён вспоминает, что во время концертов в Китае Чунмён надолго куда-то исчезал. Вряд ли он встречался с Ву, уверяет себя Бэкхён, но затем вспоминает оживлённое лицо Сухо, его светящиеся спокойные глаза, в которых наконец-то нет этого противного затравленного чувства безнадёжности, вспоминает алые пятна на чужой коже, которые Ким старательно закрывает от посторонних глаз высоким воротом свитера. Минсок тогда предположил, что Чунмён переспал с какой-нибудь элитной китайской шалавой; Сехун поставил на то, что это была та симпатичная актриса из Гонконга, которая строила ему глазки на недавней церемонии; а Бэкхён думал, что Чунмён наконец-то перестанет ходить с кривой рожей и портить ему настроение. Сухо долгое время раздражал своей истеричностью и мягкотелостью, особенно во времена дебюта, но сейчас Бён понимает, что сам бы на его месте давным-давно сломался и расклеился окончательно. Презрение сменяется симпатией, а позже Бэкхён осознаёт, что испытывает к нему настоящее уважение. На плечах Чунмёна слишком большая ответственность, на него постоянно давят богатые родители, требующие от сына подобающего поведения, за каждый просчёт одногруппника, как правило, расплачивается и он сам. Как, например, в тот раз, когда Кёнсу едва не спалили пьяным в компании его бывшей подружки. У Чунмёна распланированная жизнь, подобранная невеста, на которой он обязательно должен жениться, когда ему «надоест играть в айдола», и Бёну жаль его просто до слёз. Потому что Сухо влюбился и привязался, хотя сам говорил, что этого делать ни за что нельзя. — Не влюбляйся в него, хорошо? — просит его Чунмён и заглядывает Бёну в глаза. — Не то чтобы я сам сталкивался с чем-то подобным… Просто… ну… Он мнётся и прикусывает нижнюю губу. Бэкхён делает вид, что верит ему, хотя твёрдо уверен, что Кима хватит буквально на пару часов прежде, чем он опять схватится за телефон и наберёт знакомый запретный номер. — Тут и не пахнет любовью, — говорит Бэкхён и старательно улыбается, несмотря на то, что нутро царапает противное острое чувство, — у нас сублимация. Мы просто трахаемся и жалуемся друг другу на жизнь. Я даже и не назвал бы нас настоящими друзьями. — Все так сначала говорят, — пожимает плечами Сухо, и Бёну хочется врезать ему, настолько он сейчас смахивает на самодовольного старика, гордящегося своим богатым жизненным опытом. — А потом бац, и ты понимаешь, что просто не можешь без этого человека. Он становится тебе физически нужен, ты без него дохнешь и задыхаешься, и каждая мелочь, даже самая раздражающая, превращается в нечто жизненно важное. — Голос Чунмёна срывается, и он опускает взгляд. Бэкхён молчит, потому что сказать и нечего, хотя в голове крутятся такие правильные, а главное, точные слова. Он не помнит никаких мелочей. Он не зацикливается, а просто пользуется тем, что даёт ему другой человек, то, что делает его жизнь полнее и лучше. Обыкновенный здоровый эгоизм, свойственный каждому, и это то, как он привык жить. Не зацикливаясь ни на ком, кроме одной-единственной женщины, а остальных воспринимая лишь как серую массу с редкими цветными вкраплениями. Интересно, как у неё дела? До Бёна доходит, что он уже пару месяцев не писал ей и не вбивал её имя в строку поиска, в надежде найти что-то, что могло бы связать их, кроме общего прошлого. Даже в те редкие минуты свободного времени, которое он проводит в обществе Чанёля, его… Слова, способного охарактеризовать Пака, почему-то не находится. Почему-то от осознания этого факта становится совсем нехорошо, и он судорожно сглатывает, чувствуя, как горло сдавливает ледяная рука. — Я пойду, — бормочет Чунмён, суетливо шаря по карманам. — У меня там важный международный звонок. По поводу наших японских концертов. Концерты в Токио, Саппоро и Нагое ещё находятся на стадии обсуждения, и занимается подобными вещами, естественно, не Чунмён, но Бён молча кивает и смотрит в спину Сухо, который быстрым шагом идёт к себе в комнату, на ходу нашаривая телефон. Не выдержал, понимает Бэкхён и думает, что это действительно мерзко и невыносимо. Быть настолько зависимым от другого человека. «Так нельзя», — говорит он, медленно бредя в сторону их с Чанёлем комнаты. Кажется, их утешательные отношения слишком затянулись, и это грозит вылиться во что-то слишком сложное и эмоционально нестабильное. Бён видит перед собой Сухо, крутого харизматичного парня Сухо, который моментально превращается в сопливую размазню, стоит ему услышать гнусоватый баритон Ифаня, и ему становится жутко, когда он думает, что он может быть таким же. Он и был таким, с Тэён, и, видит Бог, меньше всего на свете хочет испытать подобные чувства снова. «Нам надо расстаться», — повторяет про себя Бэкхён и толкает плечом дверь. Пак сидит на кровати, поджав колени, и держит в руках какой-то просаленный картонный пакетик. Бён облокачивается на стену и облизывает пересохшие губы. Почему-то в голове сказать это совсем просто, а на деле сердце колотится слишком быстро, настолько, что на мгновение Бэкхён просто перестаёт дышать и замирает, глядя на всклокоченную макушку Чанёля. — Эй, — бормочет он и подходит ближе, — я тут… У Пака тёмные глубокие глаза, слегка осунувшееся, но спокойное лицо, на нём растянутая майка и старые шорты, и почему-то он выглядит настолько настоящим и родным, что сердце болезненно сжимается, и Бэкхён замирает, глядя на него в упор. — Я тут купил тебе вафли, — говорит Чанёль и протягивает ему пакетик, — с корицей. Я знаю, что ты не любишь всё это сладкое дерьмо, но вот эти ты всё время ешь. — Он улыбается и наклоняет голову. — Только слишком не раскатывай губу, я заходил туда за кексами. — Маковыми, — машинально вырывается изо рта Бёна. Пак кивает. — Точно. Я люблю маковые, ты, кажется, тоже говорил, что они ничего. Он пихает пакетик в руки Бёна и спрашивает: — Давай уже есть, хорошо? Я с утра ничего не жрал, голодный, как незнамо кто. А потом можно посмотреть какой-нибудь фильм. Хочешь? Чанёль знает, что он не любит сладости и питает слабость только к тем самым вафлям. Бэкхён помнит марку его любимого пива, то, какие сериалы он смотрит по вечерам, и что кексы Паку нравятся маковые, а шоколадные для него слишком сладкие. Это всё мелочи, но их слишком много, потому что Пака в его жизни становится слишком много. С этим надо кончать, пока не стало слишком поздно, но вместо этого Бён молча садится рядом и кусает пахнущую корицей вафлю, наблюдая за тем, как Чанёль возится с ноутбуком. Ничего страшного не случится. Он сумеет справиться с собой, сумеет остановиться прежде, чем они достигнут точки невозврата. В конце концов, это всего лишь сублимация, суррогат настоящего, трепетного чувства. — У тебя мак на щеке, — говорит Бён и, потянувшись, стирает чёрные точки с чужой кожи. И ощущает, как от мимолётного касания по телу пробегают крупные мурашки. Чанёль смотрит на него, сжимая в руке надкусанный кекс, растрёпанный, уставший, но умиротворённый, улыбается ему, не так, как на сцене, а по-настоящему, без фальшивого блеска, и почему-то сердце Бёна вновь сжимается. Суб-ли-ма-ция. Это только она. И совершенно ничего большего.

***

— Я ненавижу свидания, — говорит Бэкхён и шумно сморкается в бумажную салфетку. Погода на улице просто отвратительная, и потому Бён, имеющий славную привычку простужаться в самый неподходящий момент, сидит на кровати с покрасневшим опухшим носом и смотрит на Пака слезящимися несчастными глазами. Он чем-то смахивает на маленького кролика, насупленного и сердитого, особенно сейчас, когда на нём красуется толстый белый свитер, тёплые фланелевые брюки и пушистые светлые носки. — У тебя сопля на носу. — Чанёль тянется и аккуратно вытирает салфеткой покрасневший нос. — Если хочешь знать, то ты сейчас на редкость несексуален. — Какая жалость, прямо сейчас хотел сделать сексуальную фоточку для фанатов, но ты зачем-то стёр мою козявку, — гнусаво отзывается Бэкхён и с шумом отпивает чай из большой кружки. Пак невольно смеётся, и Бён пихает его ногой в коленку. Чанёль смотрит на его сгорбленную фигуру, кутающуюся в тёплый шерстяной плед, и выпаливает прежде, чем успевает хорошенько подумать: — И какое у тебя было самое-самое худшее? Бэкхён давится чаем и, вытерев тыльной стороной ладони губы, поворачивается к нему. — Это ты так хочешь улучшить мне самочувствие? — Мне просто реально интересно, — отвечает Пак и не врёт. Его никогда не волновала личная жизнь Бёна, он прекрасно знает, что до дебюта у него была всего пара девушек, а после — много случайных связей на одну ночь, кратковременные романы, девочки, которых периодически подкладывал под них менеджер, дабы они окончательно не съехали с катушек от спермотоксикоза, трёхмесячные отношения с одной из трейни и, конечно, она. Её даже не хочется называть по имени, эту единственную и неповторимую женщину в жизни Бэкхёна. Почему-то становится на редкость противно и мерзко, и Чанёль встряхивает головой, пытаясь отогнать от себя её смутный образ. — С Тэён, — внезапно подаёт голос Бён. Пак округляет глаза и удивлённо спрашивает: — Да, ладно? — В голову приходит внезапная догадка, и Чанёль бормочет себе под нос, ощущая себя на редкость неловко: — А, это когда она… Блядь, прости. Я не должен был спрашивать. Бён поднимает на него недоумевающий взгляд. Затем качает головой и глухо говорит: — Нет, это не тот вечер, когда она меня бросила, ты не думай. Это было даже и не свидание, она просто позвонила мне ни с того ни с сего и сказала, чтобы я срочно приезжал. Я думал, что у неё просто появился перерыв в расписании, она иногда звонила мне, когда у неё отменялось какое-нибудь шоу, запись и… Он не договаривает и начинает демонстративно кашлять, прикрывая рот салфеткой. Чанёль молча смотрит на его помрачневшее, задумчивое лицо и думает, что, чёрт возьми, сложно поверить в то, что хоть какое-то свидание с Тэён может быть для Бэкхёна неудачным. Кажется, если она попросит его пройти голыми ногами по раскалённым углям, он сделает это с радостной улыбкой. Очень хочется спросить, но Пак продолжает молчать, потому что понимает, что это больно. Больно не только Бёну, но и ему почему-то тоже. — Она потащила меня на какую-то идиотскую французскую романтическую комедию, — неожиданно подаёт голос Бэкхён. — Я вообще не люблю такие фильмы, которые похожи на сладкие сопли, а там ещё играла одна актриса, такая, с большим ртом и надменным выражением лица. Она меня бесит, но Тэён она нравится, поэтому я всегда говорил, что считаю её классной. — Ты же любишь чёрные комедии и фильмы про роботов, — говорит Пак. Он точно знает, потому что совсем недавно они с Бёном пересматривали «Догму» и смеялись в голос, несмотря на все увещевания о том, что этот фильм слишком противоречивый и святотатствующий. — Зачем ты вообще потащился с ней на этот фильм? — Потому что мне хотелось быть для неё идеальным, — отвечает Бён и громко шмыгает носом, — таким, чтобы у неё и в голову не могла прийти мысль о том, что я ей не подхожу. Я так долго её добивался, старался стать лучше, круче, известнее, это, мать вашу, уже смахивало на паранойю. Мне порой хотелось вскрыться, но в то же время я был просто счастлив потому, что она была рядом. — Его голос ломается, и он слегка морщится. — Видимо, этого оказалось недостаточно. Воцаряется молчание, неловкое и такое тяжёлое, что оно буквально давит на Пака, заставляя его глубоко вдохнуть и облизать пересохшие губы. Нутро болезненно сжимается, и Чанёль с внезапной яростью думает, что Бён этого не заслуживает. Не заслуживает того, чтобы вот так разочароваться, а она не заслуживает его, потому что только Бэкхён видит её исключительно в розовом цвете. Пак видит все её недостатки, каждый, они буквально бросаются ему в глаза, и ему до безумия хочется взять и выпалить всё на духу, всё, что он думает о его идоле для поклонения с кукольным личиком. Но вместо этого он придвигается ближе и неловко касается рукой плеча Бёна, скрытого толстым свитером. Бэкхён поднимает голову и говорит: — Это теперь не так больно, поверь. И на то есть множество действительно серьёзных причин, — внезапно он ухмыляется и цокает языком. — Кстати, ей, судя по всему, фильм тоже показался редкостным говном. Она весь вечер переписывалась с Миён, они обсуждали какую-то девочку из новой женской группы, у которой очень влиятельный спонсор. Хван Миён, Стефани, Тиффани — одногруппница Тэён и её закадычная подруга раздражает Бэкхёна до зубовного скрежета. Не потому, что противная и вредная, напротив, Миён всегда ярко улыбается и пребывает в хорошем расположении духа, просто трудно было бы найти человека, кто был для Тэён важнее и значимее. Она плохо сходится с людьми, легко в них разочаровывается, и если ссорится, то надолго и крепко, как было с её бывшей одногруппницей Суён, которая из категории «лучшая подружка» перешла в «сука, которую я буду игнорировать и делать вид, что её не существует». На Тиффани все принципы Тэён не распространяются, она что-то вроде крепкой опоры для вьющихся ветвей дикого винограда, которая не даёт хрупкому растению сломаться и упасть. Пак не любит таких людей, слишком счастливых, потому что они кажутся ему насквозь фальшивыми и неестественными. Наверное, потому, что самому на протяжении нескольких лет приходится постоянно пребывать в образе восторженного идиота. Бён как-то рассказывает ему про то, что во времена дебюта у Тэён и Миён было что-то вроде отношений, первый и очень неловкий сексуальный опыт, который обе предпочли благополучно забыть. Как и практически любой парень, Чанёль любит лесбийские игры, но почему-то эта парочка не пробуждает в нём возбуждения и влечения. Чанёль не любит Тиффани, потому что с ней Тэён не ведёт себя как сука. Чанёль не любит Тэён, потому что на Бёна это благодушие никогда не распространялось. — Моё худшее свидание было в банке спермы — говорит он и встряхивает головой, силясь отогнать от себя чужие образы. Бэкхён отставляет в сторону кружку с остывшим чаем и с неверением в голосе заявляет: — Хватит пиздеть. — Я серьёзно, — разводит руками Пак. — Я же тебе говорил, что я одно время встречался с медсестрой. Ещё во времена трейни, когда только-только пришёл в агентство. — Я её помню, — кивает Бэкхён, — такая, худенькая, невысокая и с длинными чёрными волосами. Она ещё очень любила рассказывать всякие истории про своих больных и про блевотину. Мы её так за глаза и называли — Девушка с Блевотиной. — Вы все редкостные говнюки, которые не видят в людях ничего хорошего, — качает головой Пак и думает, что сам в своё время хотел заткнуть ей рот, когда она в очередной раз рассказывала малоаппетитные подробности из своей профессиональной практики. — Но суть не в этом. Она как раз незадолго до нашего расставания устроилась на новую подработку, и, Шерлок Холмс с соплями в красных ноздрях, ты можешь угадать с первой попытки, куда? — Я даже не буду гадать, — смеётся Бён. — Блядь, это звучит как какая-то глупая история из американской комедии. — Погоди. — Пак никогда об этом никому не рассказывал, потому что стыдно, хоть и очень смешно. Подобными вещами не делятся, ведь потом тебе это будут припоминать до скончания веков, но Чанёль смотрит на смеющегося Бэкхёна и продолжает говорить, ощущая, как внутри расползается мягкое тепло: — А потом она позвала меня на свидание. Сказала, чтобы я приехал к ней на работу и подождал её немного, а после мы бы поехали к ней. Она соблазнила меня тем, что купила новое кружевное бельё и обещала угостить вкусным мясным пирогом. — Я думаю, что пирог подкупил тебя сильнее, чем какие-то сраные стринги, — хмыкает Бён и садится на кровати. — И что было дальше? — Дальше я приехал туда и сел ждать её в холле. — Пак вспоминает себя, совсем ещё молодого, желторотого и нелепого, и чувствует лёгкий укол ностальгии. — Представляешь, у них порножурналы лежали даже в приёмной. Куда ни глянь, везде женщины. Одетые, в форме медсестры, и раздетые, на обложках вот таких похабных изданий. — Это какая-то сплошная эротическая фантазия, — ухмыляется Бэкхён. — Неужели тебя соблазнил какой-то мужик, который пришёл туда сдать немного биологического материала. — Нет, — кривится Чанёль. — Я просто сидел и ждал её. Сидел, и мимо как раз проезжала медсестра, у которой была тележка с целой кучей баночек. — О, нет, — подскакивает Бён, — дай угадаю, это был натуральный свежий йогурт? Только что приготовленный заботливыми молочниками, которые полюбовались на заботливых молочниц из тех журнальчиков? — Фу, мудила, твои шутки не просто плоские, они вогнутые! — На самом деле Чанёлю смешно, но он старательно удерживает на лице серьёзное выражение. — И вот, она проезжает мимо меня, моя девушка наконец-то появляется на горизонте и идёт ко мне по коридору, я сижу и предвкушаю отличный пирог, то есть, я хотел сказать, отличный секс, и в этот самый момент на горизонте появляется пьяный в задницу уёбок, который несётся прямо на меня с воплем: «Эй, сучки, я хочу сдать вам всю свою сперму, в кого из вас её спустить?» — Блядь, — говорит Бэкхён, и его глаза расширяются, — только не говори, что он тебя поимел. — Лучше бы он меня поимел, — отзывается Пак. — Он налетел на медсестру, и та выпустила тележку из рук. И знаешь, что было дальше? — Да не пизди! — кричит Бэкхён и стучит ладонью по покрывалу. — Да быть такого просто не может! — Нет, мать твою, может! — Чанёль ещё раз прочувствует в полной мере события того бесславного вечера и невольно вздрагивает. — Тележка налетела на меня, банки разбились, и я весь оказался вымазанным в чужой вязкой конче. Честное слово, в тот самый момент в коридоре воцарилась такая гробовая тишина, что, кажется, я мог слышать, как по мне медленно ползут чужие сперматозоиды. — Блядь, — стонет Бэкхён, тряся головой, — это омерзительно! Я так хочу над тобой поржать, но это настолько стыдно и нелепо, что даже я не способен на такую подлость! — Потом я, конечно, принял душ, мне выдали чистую одежду какого-то медбрата, она долго передо мной извинялась и предлагала пойти к ней, — продолжает Чанёль и невольно передёргивается, потому что, несмотря на то, что это было давно, воспоминания всё ещё слишком свежие и яркие, — но у неё прямо на роже было написано «Боги, он был в чужой сперме, как будто какая-то шлюха из гей-порно», и я отчётливо понял, что у меня было слишком много кончи в тот вечер, и я не смогу заниматься сексом в ближайшее время. Бэкхён смеётся так, что на глазах выступают слёзы. Пак смотрит на его покрасневшее, искажённое гримасой веселья лицо и думает, что ради этого стоит ещё раз пережить тот самый позор и поделиться этим с кем-то посторонним. Во-первых, ему стало намного легче, во-вторых, он на сто процентов уверен, что Бён никогда никому про это не расскажет. А ещё он улыбается, отчего Паку моментально становится хорошо. — Спустя некоторое время мы с ней расстались, — говорит Чанёль, — нам было слишком неловко друг с другом общаться. Я не переставал думать о том, что она знает о самом пиздецком провале в моей жизни, и она наверняка не могла забыть меня, перемазанного чужой липкой спермой. Это, знаешь ли, мало способствует повышению уровня самооценки и росту сексуальной привлекательности. Интересно, когда она видит мои выступления по телевизору, она начинает смеяться и говорить: «Эй, смотрите, это мой бывший Кончамэн!» — Мать твою, Чанёль, — стонет Бэкхён и несильно ударяется его по плечу. — Какое счастье, что об этом не знает, например, Кёнсу. Ты хоть сам представляешь, как бы он затрахал тебя шутками на эту тему? — Знаю, — кивает Пак, — потому я и рассказал это тебе. — А вдруг я возьму и кому-то солью этот прекрасный позорный факт твоей биографии? — прищуривается Бэкхён, слегка наклоняя голову вбок. — Не расскажешь, — уверенно говорит Чанёль, — ни за что не расскажешь. Кроме того, — он поднимает взгляд на Бёна, — ты слишком уж кичился своим слишком херовым свиданием. И мне сразу захотелось показать тебе, что ты не такой уж и чемпион в этих делах. Чанёль не умеет утешать и говорить красивые слова. Он может только шутить, так, что смеяться особо не хочется, и делиться самым сокровенным, потому что ему совсем не хочется, чтобы Бён снова вспоминал Тэён и погружался с головой в эту непроглядную пучину отчаяния. Бэкхён молча вытирает нос салфеткой и, глядя на него в упор, тихо соглашается: — Не расскажу. Даже и не сомневайся, — он хмыкает и тянется к пледу. — И чтобы ты знал, шутка про Кончамэна — это самое смешное, что я когда-либо от тебя слышал. Ты не хочешь написать «Марвел» или «ДиСи» и предложить им запустить новый захватывающий сериал? Я куплю все билеты на премьеру, фанатки будут рыдать оттого, что их оппа такой дерзкий, современный и креативный! — Да иди ты на хуй, Бэкхён, — хмыкает Чанёль, — я тут перед ним душу раскрываю, а он упражняется в каламбурах! — Давай сходим за кексами? — внезапно предлагает Бён. Предложение настолько дикое и внезапное, что Пак невольно замирает, глядя на лицо Бэкхёна. Затем тянется и касается ладонью чужого лба: — Я думал, что у тебя температура, — деловито говорит он, — а то ты выдаёшь на-гора на редкость идиотскую идею. У тебя же нос течёт ручьём, да и сам ты напоминаешь полуживой кусок дерьма. Куда мы с тобой сейчас потащимся? Если тебе так сильно хочется кексов, я могу сходить сам. — Нет, — качает головой Бён и встаёт с кровати. Он берёт с тумбочки салфетку и громко, смачно сморкается, поводя плечами. Затем опускает на Пака взгляд и тихо бормочет: — Пойдём, хорошо? Ну, не будь мудилой, я просто хочу провести с тобой время. Наедине. — Мы и так с тобой сидим наедине. — Почему-то ладони становятся влажными, а во рту пересыхает. Чанёль чувствует себя так, будто стоит за сценой перед многотысячной толпой, волнение и сильное чувство мандража внутри нарастают, как несущийся с горы снежный ком. В этот момент из-за двери раздаётся громкий вопль Сухо, сопровождаемый пьяным хихиканьем кого-то, судя по тональности, Сехуна и Чондэ: — Блядь, вы опять нажрались, уёбки! Валите в ванную, я сейчас промою вам мозги ледяной водой. О чём вы думали, пиздобляды?! У нас завтра выступление на премии! — Наедине, — хмыкает Бэкхён и кивает в сторону двери, — в комнате, в которую в любой момент могут ворваться бухие идиоты или тот же Чунмён, которому срочно захочется потрепаться о своей тяжёлой лидерской доле. Пойдём, Чанёль, — его голос слегка повышается. — Серьёзно, я не хочу здесь торчать. Это свидание. Бэкхён зовёт его на свидание, понимает Пак, потому что это понятно, несмотря на то, что никто об этом не заявляет открыто. Свидание — это уже нечто совершенно другое, не замешанное на сексе и взаимной индульгенции, на свидания ты ходишь с тем, с кем ты рассчитываешь на что-то действительно серьёзное. По крайней мере, так всегда делает Чанёль. И он знает наверняка, что Бэкхён так делает тоже. Надо отказаться. Уложить Бёна в кровать, сославшись на то, что с простудой ему нежелательно таскаться на улицу. Это простая прогулка, успокаивает Пак, но внутренний голос бормочет, что это явно может вылиться во что-то более серьёзное и сложное. Пак встаёт с кровати и подходит к шкафу. Руки шарят по полкам, и он достаёт толстый вязаный шарф, который когда-то ему подарила его троюродная тётя. Бэкхён молча наблюдает за ним, не двигаясь, и Чанёль подходит к нему вплотную. Он осторожно завязывает шарф на чужой шее и, потянув его за края, кладёт руки Бёну на плечи: — Тебе будет холодно. — Бэкхён ниже его, потому смотрит на него снизу вверх, и нутро Пака сжимается от подступившего странного, непонятного чувства. — Ты же простужен, идиот. И где мы в такое время купим кексы? Все магазины закрыты, на часах почти двенадцать. — Тут в паре кварталов есть круглосуточная кофейня, там можно их купить, — говорит Бён и слегка толкает его кулаком в плечо. — Так что, одевайся, красавчик. Он отворачивается и отходит от Пака. Чанёль молча наблюдает за тем, как он шарит в тумбочке, пытаясь найти куда-то запропастившийся кошелёк, и думает, что ни один нормальный человек не потащится за кексами поздней ночью в такую промозглую погоду, да ещё и в то время, когда ненормальные сасэнки околачиваются у дома, пытаясь высмотреть их в ночной темноте. Пак долбанулся в край, потому что молча идёт с Бёном в коридор и одевается, слушая громкие вопли Чунмёна, который пытается в ванной привести в чувство пьяных в задницу Сехуна и Чондэ. Он ловит на себе внимательный взгляд Бёна и ощущает, как слегка подрагивают кончики напряжённых пальцев. Ему идёт шарф Чанёля. Он слишком длинный, этот красно-белый шарф, и Бэкхён в нём похож на смешного гнома с покрасневшим от простуды носом. Он нелепый, несуразный и растрёпанный, и Пак ловит себя на том, что ему очень хочется его поцеловать, несмотря на явный риск подцепить инфекцию. Но вместо этого он молча открывает дверь и пропускает Бёна вперёд. И захлопывает дверь в квартиру, ощущая, как бешено колотится в груди вспугнутое сердце. На улице холодно и ветрено. Пак невольно ёжится и засовывает озябшие руки в карманы, а Бэкхён натягивает шапку ниже и внезапно говорит: — Я почему-то вспомнил один из наших первых концертов. Помнишь, когда был жуткий мороз, а нас заставили нацепить эти убогие пиджаки с блёстками и лёгкие футболки? Я думал, что откинусь прямо на сцене. — Ненавижу эти пиджаки, — морщится Чанёль, и они с Бёном хором смеются. — Вспоминать дебютные времена немного смешно, но в то же время очень приятно, — добавляет Бэкхён и со вкусом чихает. — Мы тогда были ни хера не известными, нас одевали в идиотские шмотки и планировали спустить в утиль, если мы не «бомбанём», но зато было намного спокойнее, и можно было делать столько всего классного, что сейчас запрещено. Помнишь, например, как мы как-то пошли всей группой ночью в небольшой ресторанчик с мясным грилем, нажрались и напились там вусмерть, а потом где-то украли тачку для инструментов и полночи катались по ночному Сеулу? — Мы выглядели такими ебанутыми придурками, что даже фанатки бы не заподозрили, что это были мы, — смеётся Пак. Перед глазами возникают события того вечера, когда они все были безнадёжно пьяными, и потому всё казалось таким логичным и прикольным. Он помнит, как катал Бёна в грохочущей тележке, как тот пьяно смеялся и что громко кричал про то, что когда-нибудь они обязательно станут популярными и знаменитыми. Сбоку Ифань и Лухан, обнявшись, пели какую-то песню на мандарине, а Кёнсу висел на Сухо и, истерически хихикая, пытался спародировать Ли Сумана. Чанёлю в тот момент всё это казалось бесконечно смешным и забавным, особенно когда Чонин споткнулся и упал прямо в большую глубокую лужу. Наутро всем им здорово влетело от менеджера, но Чанёль раз и навсегда запомнил этот вечер как последний привет из прошлой, более-менее спокойной и размеренной жизни. А потом случился камбек, и начался резкий взлёт популярности. И после этого вот о таких бездумных поступках осталось лишь забыть. — Это было круто, — слышит он тихий голос Бэкхёна и выныривает из пучины воспоминаний. Он поворачивает в сторону Бёна и видит на его губах тёплую, немного грустную улыбку. — Время, когда всё было по-другому. — Да, — эхом отвечает Чанёль, — по-другому. И думает, что в то время он и относился к Бёну совсем по-другому. Как к коллеге, приятелю, кому-то такому, кем особо не дорожишь, но с кем считаешься, потому что так нужно и удобно. Сейчас он смотрит на сгорбленный силуэт Бёна, бредущего по мокрому асфальту и закутанного в его тёплый шарф, и ощущает, как к горлу подкатывает горький комок. Сейчас всё не так, как прежде. Острее, сильнее, ярче. И сложнее, но, видит Бог, если бы Чанёлю выпал внезапный шанс вернуться в прошлое и что-то изменить, то он не сделал бы этого ни за что на свете. В кафе их встречает сонная продавщица, которой, кажется, наплевать на всё. Она скользит по ним отсутствующим взглядом и отпускает им пакет зачерствевших маковых кексов и два больших стакана латте. Бэкхён прижимает к себе пакет с кексами, как маленький ребёнок, Чанёль с наслаждением отпивает горячую жидкость и греет руки об стаканчик, от которого исходит пленительный аромат корицы и крепкого кофе. — Тут отстойные кексы, — говорит Бэкхён и отпивает латте. — Вообще не люблю кексы. — Я в курсе, — хмыкает Чанёль. — Зачем мы за ними пошли? — Ты их любишь, — пожимает плечами Бён, — и мне просто захотелось. Знаешь, бывает так, что приспичивает, и тебя прямо распирает от желания что-то купить, выпить или сожрать. Вот мне жутко захотелось этих кексов. Мерзких маковых кексов. — Ты странный, — говорит Пак и смахивает капли воды с его плеча. — Давай сюда кекс. Кексы действительно чёрствые и невкусные. Чанёль доедает его с трудом, и они идут по пустынной улице в полнейшем молчании. Внезапно Бён останавливается и показывает пальцем куда-то за спину Пака. — Смотри. Чанёль оборачивается и видит заколоченную витрину. Здесь пару лет назад был супермаркет, который закрылся из-за слишком взвинченных цен, и Пак скользит взглядом по пыльной вывеске, на которой красуется бодрая надпись «Продуктовилль». — Надо же, — вздыхает он и качает головой, — кажется, совсем недавно мы ходили туда за молочными коктейлями в баночках. Интересно, что они построят на его месте? — Там до сих пор стоят стеллажи. — Бэкхён выкидывает пустой стаканчик и подходит ближе. Пак следует его примеру и внезапно замечает стоящую возле дверей тележку для продуктов. Она выглядит совсем новенькой и непроржавевшей и совершенно не вписывается в общий депрессивный антураж. — Надо же, тележка, — бормочет он и показывает пальцем, — вроде бы нормальная. На такой можно что-то возить, удивительно, что её не спиздили. — Тут просто не шастали такие же пьяные желторотые придурки, как мы, — хмыкает Бён. — Мы же с тобой недавно говорили про то, как… Он осекается и переводит взгляд на Пака. Чанёль смотрит на него в ответ и, ощущая, как внутри нарастает чувство какого-то детского восторга, говорит: — Мы же не будем этого делать? — Конечно, не будем, — кивает Бён и подходит к тележке. — Мы же взрослые и серьёзные люди. — Точно, — отзывается Пак и помогает ему взобраться в тележку, — мы крутые айдолы. У нас куча дэсанов и всяких блестящих наградок. Мы должны вести себя прилично! — Вперёд! — кричит Бэккхён и, запрокинув голову назад, громко смеётся, когда Пак хватается за поручень и толкает его вперёд. — Увези меня прочь отсюда, прочь от этого дерьма! Ветер свистит в ушах, Бэкхён сидит в тележке и громко поёт их дебютную песню, срываясь на истерический хохот. Чанёль смеётся вместе с ним и, оттолкнувшись от земли, ставит ноги прямо на подставку. — Мы куда-то вхуячимся! — орёт Бён. — Насрать! — отзывается Пак и запрокидывает голову назад. И ощущает себя бесконечно счастливым, настолько, что хочется кричать в голос. Что он и делает, слыша оглушительный хохот Бёна и лязганье железа о мостовую. Перед глазами возникает столб, и Пак, спустив ноги вниз, едва успевает заторомозить. Тележку кренит, Бэкхён матерится и дёргает руками и ногами, они практически влетают в стенку дома, но Чанёль тянет поручень на себя, и они резко останавливаются. Бён поворачивается назад и сиплым голосом говорит, глядя на Пака лихорадочно блестящими, наполненными восторгом глазами: — Мы едва не ебанулись. Ты ебанутый в край, ты же знаешь? — Знаю. — Бэкхён пытается выбраться из тележки и, не удержавшись на ногах, практически валится на Пака. Тот успевает поймать его за плечи и громко смеётся. — И ты тоже ебанутый. Он повинуется внезапному порыву и поправляет шарф на шее Бёна. Тот смотрит на него не мигая и внезапно подаётся вперёд, хватаясь за воротник его куртки. Губы Бёна пахнут кофе и корицей, маком и какими-то мерзкими пилюлями от кашля. Чанёля трясёт, как будто он всё ещё несётся под откос на хлипкой тележке. Он судорожно прижимает Бэкхёна к себе, ловя его хриплые вздохи, это всё похоже на самое настоящее помешательство, потому что у Пака всё расплывается перед глазами, а внутри нарастает стойкая уверенность, что стоит ему выпустить Бёна из своих объятий, как мир тут же покатится к чертям. Бэкхён жаркий и податливый, он целует его порывисто и жадно и, отстранившись, судорожно шепчет: — Я больше не думаю о том дне с Тэён плохо. Просто потому, что благодаря тому, что она меня бортанула, мы с тобой смогли стать ближе. Всё, что было чёрным, окрашивается в разные оттенки, а всё потому, что… Он запинается и замолкает, облизывая припухшие губы. Они стоят прямо под тусклым мигающим фонарём, Чанёль смотрит на освещённое искусственным светом лицо Бёна и внезапно со страхом понимает, что это зашло слишком далеко. Если Бэкхён сейчас что-то скажет, то обратной дороги уже не будет. А этот путь явно не приведёт ни к чему хорошему, суля лишь сложности, страдания и взаимные мучения. — Я не хочу усложнять, — бормочет Пак и чувствует, как что-то внутри трескается, и по нутру разливается вязкий холод. Глаза Бэкхёна вспыхивают чем-то непонятным, затем гаснут, и Бён отстраняется, одёргивая на себе шарф. — О, понятно, — спокойно говорит он. — А знаешь, я тоже. Воцаряется молчание, настолько неловкое и отвратительное, что Чанёль начинает насвистывать, пытаясь справиться с подступившим болезненным спазмом. Сердце будто сжимает ледяная рука, и он открывает было рот, чтобы сказать что-то ещё, но Бён его опережает. — Пойдём вернём тележку на место. Мало ли, вдруг утром её будет кто-то искать. Он отворачивается и берётся за поручень. Чанёль опускает взгляд на его руки, вцепившиеся в синюю ручку тележки, и видит, как подрагивают чужие тонкие пальцы. Пак поступает правильно. Но почему-то чувствует себя самым большим идиотом на планете, который только что упустил последний шанс на призрачное счастье. Сублимация — это удобно и ненапряжно. Сублимация не несёт за собой никаких последствий. Сублимация — суррогат любви. От настоящего чувства кроет намного острее и больнее. Чанёлю хочется схватиться за чужое плечо и, развернув Бёна к себе, сделать хоть что-то. Но он молча идёт рядом и слушает громкий скрип колёс тележки. Пак боится ответственности. Но, как оказалось, потерять Бэкхёна боится намного больше.

***

Вопреки всем сложившимся стереотипам, Чанёль его не избегает. Каждый из них понимает, что это по меньшей мере глупо, ведь им нужно работать вместе, и потому они продолжают общаться. Бэкхён улыбается Паку, каждый вечер перед сном болтает с ним о всяких глупостях и старательно убеждает себя, что всё хорошо. Всё нормально и здорово, и ему совершенно не больно. Его накрывает в тот момент, когда в спальне гаснет свет и он остаётся один на один со своими не самыми радужными мыслями. На душе скребут не кошки, а даже целые львы, которые раздирают его нутро на мелкие кусочки. Больше всего на свете Бёну хочется вскочить с кровати и хорошенько заехать ему прямо в смазливую тупую морду, бить прямо до крови на собственных костяшках, но он знает, что не имеет на это никакого права. Они ничего друг другу не обещали, а то, что Бэкхён почему-то на что-то надеялся, так это его собственная вина. Чанёль не хотел сделать ему больно. Он просто ещё раз чётко обозначил границы доступного, пока не стало слишком поздно. — Я тут предложил Суён встречаться, — как-то будничным тоном говорит ему Пак и смотрит на него внимательно и как-то виновато. — Я слышал, я ей давно нравлюсь. Ещё со времён стажёрства. У Бэкхёна возникает такое чувство, будто кто-то со всей силы ударил его под дых. Он облизывает пересохшие губы и отворачивается к тумбочке, начиная перебирать стоящие на ней скляночки с лекарствами. — Она хорошенькая, — слышит он со стороны свой спокойный и ровный голос. Ногти с силой впиваются в кожу на ладонях, и Бён добавляет: — Странно, ты никогда не говорил, что она тебе нравится. — Не то чтобы она мне прямо очень нравилась, — говорит Пак, и Бэкхён слышит в его голосе лёгкие нотки сомнения, — я просто знаю, что она давно по мне сохнет. Ну, я кто-то вроде её идеала. После дебюта она стала такой симпатичной, а после того, как поучаствовала в том шоу про женитьбу с тем забавным парнем, так вообще расцвела. Я так давно ни с кем не заводил отношений, а пора что-то делать и двигаться дальше. Я же просто не могу стоять на одном месте и ждать, пока жизнь сама собой наладится. Чанёль не любит врать вне сцены, и сейчас он абсолютно и кристально честен. «Мы с тобой неплохо повеселились и помогли друг другу оправиться после неудачных отношений и целой череды не самых приятных событий из жизни, мы с тобой отлично трахались и хорошо проводили вместе время, но ты и сам прекрасно понимаешь, что всё это было лишь временным помешательством», — Пак не говорит это вслух, но Бэкхён понимает, что он хочет сказать, без слов. Он наклоняет голову и зажмуривается, силясь справиться с подступившим чувством боли. Последний раз было так больно тогда, когда она взглянула на него своими красиво подкрашенными глазами и участливо заявила: — У меня есть другой. И поэтому нам нужно с тобой расстаться. Мне было весело и хорошо с тобой, но ты и сам осознаёшь, что мы друг другу не подходим. Мне нужен сильный мужчина, а ты — ещё просто ребёнок. Не переживай сильно, хорошо? Я не хочу, чтобы тебе было плохо из-за того, что я так решила. Сейчас Бёну не больно, а очень больно. Это сильное агоническое чувство поражает его тело как неведомая зараза, заставляя каждую клетку тела наполниться обжигающим пламенем, а лёгкие — сжаться до размеров горошины. По крайней мере, так это ощущает Бэкхён, потому что дышать становится невозможно, и он со свистом втягивает в себя воздух, царапая отросшими ногтями кожу на ладонях. — Эй, Бэкхён? — слышит он встревоженный голос Пака. — Скажи, с тобой всё в порядке? «Со мной ни черта не в порядке», — хочет закричать Бён, но вместо этого с силой прикусывает нижнюю губу и говорит себе заткнуться и успокоиться. Один раз он уже не удержал лицо и выставил себя полным идиотом. Сегодня он поступит правильно, так, чтобы не заставить Пака считать себя истеричным кретином, который цепляется за воображаемые чувства. — Честно говоря, я немного расстроен, — говорит Бён и смеётся, поворачиваясь к Паку. — Я так привык к тому, что мне не нужно дрочить и сбрасывать напряжение самостоятельно, а тут ты с такой новостью. Что же, придётся найти себе какую-нибудь девочку для траха, а может, я тоже попробую завести себе нормальную подружку. Что-то в лице Чанёля на мгновение меняется, но сию же секунду оно становится прежним, и Пак пожимает плечами. — Если ты всё ещё хочешь… — Нет, — прерывает его Бён и встаёт с кровати, — не хочу. В комнате воцаряется молчание. Бэкхён засовывает в карман толстовки мобильный телефон и футляр для кредитки и спокойно говорит: — Когда будешь к ней подкатывать, обязательно подари ей орхидеи. Я слышал, как Сыльги говорила Сынван, что Суён любит именно эти цветы. — Спасибо, — помедлив, отвечает Пак. Бён кивает и разворачивается к двери. — Я пойду. Я там договорился выпить пива со старым приятелем. Чанёль открывает было рот, как будто хочет что-то сказать, но захлопывает его обратно и молча кивает. Бэкхён выходит из комнаты и идёт в прихожую. Он натягивает на себя куртку и шапку, надевает тёплые ботинки. Взгляд цепляется за знакомый красно-белый шарф, и Бён сжимает зубы, силясь справиться с подступившим болезненным спазмом. Он берёт шарф в руки и, закрыв глаза, зарывается в него лицом, вдыхая знакомый мускусный запах. Шарф немного пахнет и Бэкхёном, немного — морозной улицей, и почему-то Бёну хочется взвыть в голос. — Надень его, — слышит он знакомый хрипловатый голос. Бэкхён вздрагивает и поднимает голову. Сбоку от него, прислонившись к стене, стоит Чунмён и смотрит на него понимающими, сочувствующим взглядом. «Я тебя предупреждал, не влюбляйся», — будто бы говорят глаза Кима. Он обо всём догадывается, потому что Ким Чунмён не слепой, он умудрён должным опытом и чётко знает, что в итоге выходит из подобных «ненапряжных» связей. Бэкхёна разрывает от безумного желания броситься к нему на шею и разрыдаться или врезать ему по смазливой роже, потому что слишком он самодоволен в своей правоте и нескрываемой жалости. Бён наматывает шарф на шею, и Сухо кивает. — Тебе он идёт. Он тебе подходит. В его словах столько двусмысленности, что Бэкхёну становится тошно. Он поворачивается к двери и нажимает на ручку, но, повинуясь внезапному порыву, разворачивается назад. — Как ты с этим справляешься? — спрашивает он. — Когда не названиваешь ему на мобильный? Сухо вздрагивает, но не пытается отнекиваться. Он скрещивает руки на груди и тихо отвечает: — Я бухаю до потери сознания. Иногда так бывает намного проще. «Бухают и топят горе в алкоголе только слабаки», — хочет сказать Бэкхён, но вместо этого разворачивается к двери и выходит прочь из квартиры. Он нажирается в ближайшем баре. Методично заливается водкой, виски, крепким коньяком, до тех пор, пока реальность не начинает расплываться перед глазами, а в душе не возникает навязчивое желание позвонить ему и сказать наконец всё то, что накопилось у него на душе. Желание слишком сильное, но Бэкхён держится, потому что больше всего на свете боится стать по-настоящему жалким. Бэкхён сильный. Он больше не будет цепляться за прошлое и искать поддержку в других, вместо этого он попытается справиться со всем самостоятельно. — Сублимация — это полное дерьмо, — невнятно говорит он бармену и опрокидывает залпом очередную порцию алкоголя. Тот сочувственно качает головой и молча забирает у него пустой бокал. Бён пьяно смеётся и закрывает глаза. И думает, что Пак наверняка прямо сейчас звонит хорошенькой куколке Джой и назначает ей свидание. Бэкхён надеется, что оно пройдёт на редкость херово. Без банка спермы, но определённо неудачно.

***

— Так, ты меня бросаешь? — ещё раз уточняет Чанёль и смотрит на стоящую перед ним Суён. Она молча кивает, и Пак затихает, прислушиваясь к себе и пытаясь почувствовать хоть что-то, отдалённо смахивающее на грусть, тоску или же горечь от столь скорого разрыва отношений с любимой девушкой. Но он ощущает лишь лёгкое раздражение, потому что, как-никак, это всё ущемляет его мужское достоинство; сожаление, потому что Пак Суён оказалась неплохой девушкой, и общаться с ней было не так напряжно, как он изначально думал; а ещё облегчение. Облегчение оттого, что этот чёртов фарс наконец-то закончится. Роман с Джой длится уже около месяца, и за всё это время они ухитрились ни разу не поругаться. Чанёль заезжает за ней и водит её на типичные для парочек свидания, вроде походов в ресторан и прогулок у реки Хан, в тех местах, где их не смогут заметить папарацци. Суён не требует от него дорогих подарков, не настаивает на признании в любви, она мягкая и тёплая, и, когда Пак её целует, он чувствует лёгкий запах вишнёвого бальзама для губ и мягкость девичьих губ. У Бэкхёна губы жёсткие и слегка обветренные, а пахнет от него мятной жвачкой. Чанёль не может перестать думать о нём, и это медленно, но верно сводит его с ума. Сам Бён не делает ровным счётом ничего, чтобы его спровоцировать. Он больше не рассказывает ему о сокровенных вещах, он ложится спать на свою кровать и перед каждым его свиданием с Суён просит передать ей от него большой привет. Чанёль кивает и в глубине души каждый раз надеется, что Бэкхён схватит его за руку и попросит не уходить. Потому что Пак не хочет, но больше всего на свете боится в этом признаться. Бэкхёна не хватает до боли в груди. Он рядом, настолько близко, что Чанёль может протянуть руку вперёд и коснуться его спутанных волос, но в то же время между ними стена, для которой он, Чанёль, своими собственными руками заложил крепкий фундамент. Пак лезет на стенку, потому что безумно хочется его обнять. Так же, как раньше, рассказать ему обо всём, не таясь, потому что только перед Бёном не нужно было держать лицо и не было страшно обнажить свою неидеальную, местами дерьмовую сущность. Но у Бэкхёна всё хорошо, по крайней мере, он сам так говорит и выглядит при этом на редкость убедительно. Чанёль хочет, чтобы он был счастлив, поэтому делает вид, что верит, хотя в глубине души надеется, что Бёну тоже его недостаёт. Что у него тоже такое чувство, будто кто-то вырвал кусок плоти из тела, оставив гниющую, незаживающую рану. — Грустно, что ты меня бросаешь, — говорит он Суён. Та морщит хорошенький носик и качает головой. — Не надо врать. Ты совершенно не страдаешь, да и мне так будет намного проще. А то я ему… Она понимает, что явно сказала лишнее, и осекается, опуская взгляд. Чанёль видит, что её щёки окрашиваются в нежно-розовый цвет, и медленно говорит: — У тебя есть кто-то ещё. — Да, — спустя мгновение отвечает Суён, — это мой бывший одноклассник. Он из группы, которая дебютировала с вами в один год. Мы с ним раньше практически не общались, но его одногруппник сейчас встречается с Сынван-онни. Они как-то вдвоём пришли к нам домой, мы сели на кухне поболтать, он стал таким симпатичным и взрослым, оказалось, у нас так много общего… — Она обрывает свою сумбурную речь и смотрит на него слегка виновато. — Вчера он сказал мне, что любит, и я тотчас решила, что порву с тобой. Это немного обидно просто потому, что Пак совсем не ожидал, что она его бросит. Бросит ради другого парня, вот так внезапно, хотя, как казалось Чанёлю, у них всё было довольно неплохо. — У тебя ведь тоже есть кто-то, — внезапно подаёт голос Суён. Пак вздрагивает и переводит на неё взгляд, а она легко улыбается. — Даже не пытайся мне соврать и сказать, что ты чувствовал ко мне что-то серьёзное. — Я… — Он понимает, что врать глупо, и потому просто разводит руками, признавая своё поражение. — Но, чтобы ты знала, ты мне действительно нравишься. Ты милая и симпатичная, с тобой мне не скучно, и… Да… — Но ты меня не любишь, — просто добавляет она, — и я тебя не люблю. Ты был для меня неким идеализированным образом, кем-то вроде недостижимой мечты, мне до безумия хотелось быть к тебе ближе, стать для тебя кем-то важным, но в реальности ты оказался совершенно обычным человеком. Да, ты тоже замечательный, но ты замечательный не для меня. Понимаешь, когда он смотрит на меня, я понимаю, что я для него — целый мир. Что он никого, кроме меня, и не видит, и у меня точно так же, когда я смотрю на него. Воцаряется тишина. Они сидят в пустом кафе на окраине, в компании спящей официантки и уткнувшегося в планшет бармена, и Чанёль вяло думает, что это действительно идеальное место для встречи. — А ты смотришь на меня так, будто высматриваешь за моей спиной кого-то другого, — тихо говорит Суён. — Я же это вижу и чувствую. Я для тебя просто сублимация, потому что на самом деле ты любишь другого человека. Я понятия не имею, зачем ты разыгрывал весь этот фарс, но спасибо. Спасибо тебе за то, что позволил мне увидеть тебя без розовых очков и понять, что я не люблю тебя по-настоящему. Она тянется вперёд и кладёт маленькую ладошку на руку Пака. — Эй, — она слабо улыбается, — иди и поговори с ней. Правда. Не знаю, что там у вас с ней случилось, но без неё ты пропадёшь. Ты уже пропадаешь, я вижу это по твоим фальшивым улыбкам и бесполезным стараниям показать всем вокруг, что у тебя всё хорошо. — Не всё так просто, — медленно говорит Пак. — Я боюсь ответственности. Я боюсь, что это может вылиться во что-то серьёзное, и тогда мне будет больно. У меня перед глазами был пример таких отношений, когда всё закончилось плачевно, и я не хочу пережить это сам. — А разве сейчас ты не чувствуешь себя жалким? — спрашивает она, и Чанёль думает, что для своего возраста она, чёрт возьми, слишком сообразительная и рассудительная. — Разве у вас это уже не серьёзно? Пак молчит и думает о том, что да, серьёзно. Никакая не сублимация, и его самого сейчас так кроет и ломает, что он не просто жалкий, он почти мёртвый. И он сдохнет, если Бэкхёна не будет рядом. — Брать ответственность на себя всегда страшно, — говорит Суён, — я по себе знаю. Но ты и сам знаешь, что иначе никак. Я не знаю, кто она, а может, и не она, но всё то время, что ты был со мной, я видела, как ты бессознательно ищешь этого человека глазами. Ты можешь врать себе сколько угодно, а можешь принять это как должное и просто любить. Любить страшно, но без любви намного тяжелее. Я знаю, что говорю настоящими клише, но ты должен прямо сейчас встать и поговорить с ней. — А что ты будешь делать? — тихо спрашивает Пак и, помедлив, сжимает её руку в своей. Без нежности и ласки, просто благодарственный жест. — Я поеду к нему на встречу, — отвечает она, — и мы все наконец-то будем счастливы. Пак встаёт со стула и достаёт из кармана несколько купюр. Он кладёт их на стол и, взяв кружку со стола, залпом допивает остывший кофе. — Ты на меня не злишься? — помедлив, спрашивает он. Суён качает головой и снова улыбается: — Нет. В данной ситуации мы все вели себя как полные дебилы. — Она отпивает чай из кружки и кривит хорошенькое личико. — Я не понимаю, туда что, добавили пурген? — Это секретный рецепт от шеф-повара, — говорит Пак, и они хором смеются, — ты ничего не понимаешь. Встревоженная их смехом официантка вздрагивает и озирается, растерянно хлопая сонными глазами. Пак идёт к двери кафе и, повинуясь порыву, украдкой оборачивается. Суён сидит, держа в руках телефон, и быстро пишет кому-то сообщение. На её губах играет мягкая улыбка, а глаза светятся чем-то таким, чего Пак никогда раньше не видел, когда заглядывал в её яркие очи. Наверное, это и была любовь, думает Чанёль и с лёгким стуком захлопывает дверь. Он делает глубокий вдох и быстрым шагом идёт к припаркованной неподалёку машине, нащупывая на ходу телефон. Он искренне надеется, что у Суён и её парня всё будет хорошо. Что они будут счастливы, а она всегда будет вот так улыбаться, когда пишет ему очередное сообщение, даже посвящённое какому-нибудь бытовому вопросу. Чанёлю только предстоит побороться за своё счастье. И больше всего он боится, что сейчас уже слишком поздно.

***

— Отлично вышло! — кричит ему звукорежиссёр и показывает большой палец. Бэкхён устало улыбается в ответ и благодарно кивает, кладя наушники на специальную подставку. Он пишется в студии вот уже несколько часов, горло саднит от большой нагрузки; Бён чувствует себя как выжатый лимон, и это именно то, что ему сейчас нужно. Работа помогает хоть немного забыться и абстрагироваться от земных проблем, особенно здесь, в студии, маленьком закрытом мирке, далёком от существующей реальности. Бэкхён выходит из стеклянной комнаты и берёт со стола большую бутылку минералки. Он выпивает её залпом и опускает на жестковатый стул, поводя плечами. Звукорежиссёр хватается за мобильный телефон и, помахав Бёну рукой, выходит из студии, что-то громко крича в трубку. За ним выходит и остальной стафф, и Бэкхён прикрывает глаза, делая глубокий вдох. Дверь громко скрипит, и Бён, не открывая глаз, говорит: — Дай мне пять минут, пожалуйста, а то я устал и ни хера не смогу выдать. Или тебе надо прямо срочно сейчас писать? Я просто думал вытянуть одну ноту немного по-другому. — Привет, — раздаётся знакомый мелодичный голос, и Бэкхён резко распахивает глаза, едва не роняя пустую бутылку на пол. Волосы Тэён заплетены в небрежные косички, она одета в простые серые джинсы и свитер, но всё равно выглядит удивительно красивой. Она садится на соседний стул и молча смотрит на него, и Бён ставит бутылку обратно на столик. — Привет. Воцаряется молчание. Бэкхён барабанит кончиками пальцев по сиденью и думает, что не оставался с ней наедине с самого дня их разрыва. Они виделись в здании компании, на всяких церемониях и премиях, на совместных концертах, но каждый раз их окружало множество народа, а в тот раз, когда Бэкхён наткнулся на неё во время прогулки по Гавайям, она бродила в компании Хичоля, а рядом с ним был Чанёль. Чанёль, который моментально схватил его за руку и крепко сжал в своей ладони, словно пытаясь бессознательно защитить и хоть как-то поддержать. Сердце болезненно ёкает, и Бён вздрагивает, когда слышит её тихий полушёпот: — Как у тебя дела? Он хочет по привычке ответить, что всё хорошо, но понимает, что врать ей нет ни сил, ни желания. — Всё хуёво, — говорит он, не заботясь о том, что её, как правило, коробит матерная лексика. Она слегка хмурится, затем наклоняет голову и спрашивает: — Это всё ещё из-за меня? — Нет, — качает головой Бэкхён, — не из-за тебя. Вернее, всё это изначально началось из-за тебя, но в итоге всё закрутилось совершенно в другом направлении. — Прости, — внезапно говорит она, и Бён переводит на неё взгляд. Тэён смотрит на него наполненными нескрываемым раскаянием и болью глазами и сдавленно шепчет: — Я должна была сказать всё по-другому. Я не хотела тебя ранить, но мне казалось, что если я сделаю это грубо, то тебе будет проще. Как оторвать пластырь одним махом, а не делать это медленно и мучительно долго. Я знала, что ты… — она запинается и закрывает ладонями лицо. — Я знала, что ты будешь переживать, я хотела поговорить с тобой снова и извиниться, но мне было так страшно, и я предпочла просто забыть. Потому что я — трусливая и безответственная дрянь, и я не имела никакого права обвинять тебя в том, что ты недостаточно зрелый. Это я… я… Она не договаривает и принимается плакать, уткнувшись лицом в ладони. Она плачет не наигранно, не истерично, Бэкхён кожей чувствует исходящую от неё усталость и чувство вины и, помедлив, опускается на колени и кладёт руки ей на плечи. — Всё нормально, — говорит он и ощущает, как тяжесть в груди становится чуть легче, — у нас ведь в реальности с тобой ничего не могло быть хорошо. Я всегда старался показать тебе только самую лучшую сторону, чтобы тебя не разочаровать, хотя на самом деле меня бесило практически всё, что нравилось тебе. Мне не нравятся романтические комедии, — Тэён поднимает на него заплаканные глаза, — мне не нравится, что ты всё время тусуешься с Миён, и даже то, что ты когда-то трахалась с ней и Джессикой меня тоже бесит. Хотя, поверь мне, я не тот, кто может тебя за это упрекать. — Я не должна была так поступать — тихо бормочет она. Бэкхён сжимает руки на её плечах и слабо улыбается: — Если ты так извиняешься, то извинения приняты. У неё размазалась косметика по лицу, под глазами видны чёрные следы от туши, но она всё равно безумно красивая. У Бэкхёна не ёкает сердце, как раньше, но он думает, что она действительно прекрасна. — Я тебя любила, — говорит Тэён и поднимает на него взгляд, — и всегда буду любить. А ты? — Я тоже, — отвечает Бён и стирает слёзы с её щеки. Она шмыгает носом и тихо спрашивает: — У нас с тобой может ещё что-нибудь получиться? Мы можем попробовать заново? И смотрит на него так, будто заранее знает, что он ответит. — Нет, — качает головой Бэкхён. — Не стоит даже пытаться. — Я знала, — отзывается она и всхлипывает. — Я знаю. Он тянется и обнимает её за плечи. Она кладёт руки ему на спину, и Бён слышит её сдавленное, прерывистое дыхание. Она всегда останется для него идолом. Прекрасным, недостижимым, той, на которую он будет смотреть с восхищением и лёгким трепетом, даже несмотря на то, что теперь Бэкхён знает, насколько Тэён земная и полная простых человеческих слабостей и недостатков. Для неё в его сердце всегда будет особое место, как и она до сих пор чуточку по нему грустит. Но всё это совершенно другое. — Я очень хочу, чтобы ты был счастливым, — шепчет она, и Бэкхён закрывает глаза, вдыхая её знакомый сладковатый запах. — А ты больше не беги от ответственности, — тихо отвечает он. — Поверь мне, от этого никогда не получается ничего хорошего. У двери раздаётся громкий стук, и Бён вздрагивает, открывая глаза. На пороге студии стоит раскрасневшийся, запыхавшийся Чанёль и смотрит на него не мигая. В его глазах что-то загорается, затем тускнеет и исчезает, и Пак резко разворачивается назад и стремительно бросается прочь из комнаты. — Чанёль? — удивлённо говорит Тэён. — Чанёль! У него что, здесь тоже сегодня запись? Осознание ударяет его, как сильный разряд молнии. Бэкхён резко вскакивает на ноги и сдавленно бормочет: — Мне срочно надо бежать. Пожалуйста, скажи звукорежиссёру, что меня срочно куда-то вызвали. Придумай что-нибудь, пожалуйста! Она явно хочет задать ему массу вопросов, но не делает этого. Вместо этого она молча кивает на дверь: — Беги. И Бэкхён бежит. Срывается со всех ног, не разбирая дороги, потому что в голове пойманной птицей бьётся мысль, что он должен найти Пака во что бы то ни стало. Бён не обладает паранормальными способностями. Но почему-то он уверен, что знает, где сможет его найти.

***

Лезвие больно впивается в пальцы, и Чанёль сдавленно шипит, прикусив нижнюю губу. Внутренний голос говорит, что нужно прекратить, но тело не слушается зова разума, и Паку нужно хоть что-то, чтобы справиться с болью глубоко внутри, там, куда острые железные края не смогут достать, как бы он ни старался. Он снова делает надрез, зажмуриваясь и старательно пытаясь изгнать из памяти образ Бэкхёна, прижимающего к себе жавшуюся к нему Тэён. Это, чёрт возьми, правильно и логично. И Чанёль не имеет никаких оснований ждать, что Бэкхён вечно будет хранить ему верность, когда сам Пак вроде как уже несколько недель был в отношениях. Чанёль закусывает нижнюю губу и приглушённо воет, делая очередной надрез. Это больно, но не помогает, и он тянется к вене на запястье, слегка надавливая на тонкую кожу. Дверь с громким треском распахивается, и на пороге возникает Бэкхён. Он видит Пака, сидящего на кровати с лезвием в руке, его глаза наполняются нескрываемым ужасом и паникой, и он бросается к нему со всех ног, хватая его за руки. — Блядь! — истерично кричит Бэкхён. — Ты что, охуел? Ты что, не помнишь, что ты мне обещал?! Какого хера ты себя режешь, ублюдок? С этими словами он залепляет Паку крепкую пощёчину. С порезанных ладоней прямо на пол падают алые капли крови, и Чанёль отчаянно кричит, резко дёргая Бёна на себя: — А почему я должен тебя слушаться?! Ты же трахаешься теперь не со мной. Ты трахаешься с Тэён! Или она тоже режет руки, когда ей херово, и я чего-то о ней не знаю? — Почему тебе херово? — тихо спрашивает Бён, и Пак по инерции честно отвечает: — Потому что ты с ней, а не со мной. Воцаряется молчание. Бэкхён осторожно отбирает у него лезвие и молча поднимается. Он подходит к тумбочке и достаёт оттуда небольшую аптечку. — Давай сюда свои порезы, — говорит Бён, и Пак подчиняется. Бэкхён смачивает ватный диск антисептиком и водит по порезам, и Чанёль сдавленно шипит, прикусывая нижнюю губу. — Больно? — спрашивает Бэкхён. — Вот и мне больно. Потому что, когда я увидел твои окровавленные руки, то реально поверил, что могу тебя потерять. Ладно ещё я, но почему ты не подумал о Суён? — Хватит разводить этот фарс, — устало отвечает Чанёль и ощущает, как мягкие пальцы Бёна поглаживают его запястья. — Ты же и сам знаешь, что я её не люблю. Мы сегодня с ней поговорили и поняли, что пора с этим наконец-то кончать. Это и была настоящая сублимация, без какого-то намёка на настоящее чувство. — Он ощущает, как нутро сжимается, и сдавленно бормочет: — А у нас с тобой было совсем по-другому. И в том, что это «было», виноват только я один. Бэкхён забинтовывает его ладони и завязывает на повязке аккуратные бантики. Затем кладёт аптечку на кровать и тихо говорит: — Я не трахаюсь с Тэён. Сегодня мы с ней наконец-то нормально поговорили по душам. Ну, если можно назвать нормальным разговором то, что она бессвязно извинялась, а я даже и не знал, что ей ответить. Но в итоге всё закончилось хорошо. — Вы решили быть вместе? — Паку кажется, что кто-то прямо сейчас вырывает ему сердце без анестезии. Бён берёт его за руки и качает головой. — Мы решили не быть вместе, и это самое правильное решение, что я принимал за последнее время. — Я… — начинает было Пак и замолкает, глядя Бёну прямо в глаза. Усталые, наполненные нескрываемым страхом и чем-то таким, отчего уверенности становится чуточку больше. — Я её люблю, — говорит Бэкхён и подаётся вперёд, оказываясь к нему практически вплотную, — и всегда буду любить. Но эта любовь другая, она слишком идеальная и неподъёмная, это как любовь к божеству, своей стране, в общем, абсолютно ничего романтического. А тебя я тоже люблю… — Он морщится, будто борется со слезами, и внезапно хватает его за плечи, притягивая к себе. — Я, чёрт возьми, тоже боюсь снова обжечься, я не хочу любить тебя, потому что ты делаешь мне больно, но я не могу иначе! Я без тебя подыхаю, Чанёль. Всё то время, что ты разглагольствовал мне о том, что убегаешь от ответственности, что это всё только сублимация, мне хотелось просто сдохнуть. Я тебя ненавижу, чёртов ты легкомысленный ублюдок! — Мне тоже хочется сдохнуть, — свистящим шёпотом бормочет Пак и утыкается лицом в чужое плечо. — Вернее, хотелось. Я боюсь ответственности, жутко боюсь, но я знаю, что я должен вести себя как взрослый, потому что ты мне дорог, и я просто не могу прятать голову в песок потому, что я до смерти боюсь, что ты меня бросишь. И я не обещаю, что я не сделаю тебе больно, но я постараюсь сделать всё, чтобы тебе было со мной хорошо. Не как с этой су… с Тэён, потому что я лю… я люблю тебя настоящего. С прыщами, соплями и стойкой ненавистью к идеальным свиданиям. Он поднимает голову и встречается с Бёном взглядом. Бэкхён громко шмыгает носом и обнимает его за шею, притягивая его к себе. — Ты не назвал её «сукой». Это действительно прогресс. — Я просто не хотел, чтобы ты заехал мне по лицу, — отзывается Пак и морщится от боли в порезанных ладонях. — Бэкхён… Я и ты… — Никакой сублимации, — шепчет Бэкхён и слабо улыбается. — Никакой ебаной сублимации. — Никакой, — отзывается Пак и медленно считает про себя, потому что ему безумно хочется разрыдаться. От облегчения и выпуская накопившееся, как какая-то девочка-подросток. — Без суррогатов настоящего чувства. Губы Бэкхёна пахнут мятной жвачкой, его руки судорожно цепляются за шею Чанёля, и со стороны они наверняка смахивают на лижущихся щенков, настолько это всё неловко и порывисто. Пак прижимает его к себе и думает, что завтра обязательно поведёт Бэкхёна на настоящее свидание. Без всяких сопливых нежностей, но им обоим будет весело и хорошо. Любовь — не такая уж и пугающая штука. Спускаться вниз на шаткой тележке из супермаркета, честно говоря, намного опаснее и страшнее. Чанёль делает и то, и то. И, видит Бог, с Бэкхёном это кроет сильнее привычной сублимации.

The End