Красивое

Говорят, будто давным-давно валар отвернулись от орков, потому что вернуть их к свету было невозможно. Азог слышал об этом не раз, но никто из убитых им эльфов, гномов и людей не мог ответить на вопрос, кто сказал это первым и почему так решил. Может, сами валар кому-то сообщили, а может и эльфы придумали, чтобы не признаваться в родстве. Азог не знал, как правильно. Иногда он тоже смотрел на звезды, силясь найти то вековечное и прекрасное, о чем пели Первородные, но видел только темное небо, крохотные огоньки и луну. Если валар где и жили, то вряд ли там. Азог думал прямо и ровно, углов в его мыслях не было, как и плавных изгибов. Тайных смыслов и знамений он не видел, или не понимал просто. Для него все было так, как было, потому что он пробовал сам. Мир делился на грани – это можно взять, а то нельзя. Можно съесть человека, гнома или другого орка, а камни нельзя. Азог пробовал и то, и другое, и третье. Он просто хотел найти свои границы для мира. Ходить по окрестным горам можно. Охотиться, прикармливать диких варгов. Спускаться под Мглистые горы нельзя, там живет огненное зло. А какое? Почему нельзя? Азог ушел туда почти без оружия, взяв с собой тех, кто сам захотел идти. Покинутое гномье царство встретило затхлой тишиной и копотью на каменных сводах. Варги ворчали, перебирая тяжелыми лапами, Азог принюхивался. Мория пахла страхом. Он не боялся того, чего нельзя увидеть и потрогать. Вот огонь – он сжигает в пепел, опаляет шерсть варга, плавит кожу пузырями. Огонь страшный, когда он против тебя. Тьма в глубине каменных провалов тоже. Пока не потрогаешь ее факелом, не осветишь – не знаешь, что тебя ждет. Может, острые камни, похожие на зубы гор, прожуют тебя в месиво. А может быть, унесет подземная река, мутная и бесшумная, унесет в тайные глубины, и никто не узнает, где ты сгинул. Враг моего врага – мой друг. Огонь помогает от темных ловушек. А если огонь и тьма вместе идут на тебя из глубин, сплетаясь в крепком объятии – это тогда что? Отвечать нужно быстро, иначе смерть. Прожует, сломает, оплавит до кости. Азог ответил правильно. Говорят, это гномы его разбудили, те, что копали слишком жадно и глубоко. Говорят, его и весь его давно погибший род создал в стародавние времена Враг. Кому он был врагом и как его звали, Азог не помнил. Только тьма и огонь вместе – это Смерть. Большей силы нет на свете, перед Смертью все склоняют головы, все боятся последнего мига, пылающих глаз и огненного плавкого горла. Так Азог выбрал себе своего вала, сам выбрал, сам голову склонил перед ним. Другие орки приходили, северные орки, крупные орки, селились в покинутых гномами залах и галереях. Но только один Азог мог спать, раскинувшись в широкой, горячей ладони Балрога. Ерзать щекой по сухой коже, видеть сквозь веки отсветы багрового пламени. Никто не слышал, о чем они говорили и что Азог пообещал ему, просто в один из зимних дней, когда в горах выпадает снег, а камни холодят до кости, резные морийские залы сотрясались от хриплого рева. Когти у Балрога из раскаленного докрасна металла. Азог орал, пока хватало в легких горячего воздуха, пока не сорвал голос до сухого, беспомощного хрипа, но и тогда не отводил взгляда от горящих темным пламенем глаз своего вала. Коготь бережно, почти ласково прошивал кожу, вскрывал ее, как рыбий пузырь. Плоть шипела и пузырилась, пахло паленой шкурой и подгоревшим мясом. Кровь запекалась сразу же, но из свежих ожогов немедленно вытекала новая, застывая на бледной коже диковинными наплывами. Глубокие, выжженные борозды укладывались в узор, странный, хищный, дикий, без начала и конца. Балрог дышал белой от жара глоткой, Азогу казалось, что весь он сейчас оплавится и стечет вниз кипящей массой. Орк словно висел над темной бездной в ладони огненного бога, истекающий своей черной кровью, покрытый узором боли и смерти, а вокруг него в беззвучном медленном танце пролетали лениво багровые всполохи. Закончив работу, Балрог кивнул, позволяя названному сыну закрыть глаза. Очнулся Азог в темноте. Было холодно, он сразу понял, что лежит снаружи, что идет снег – лепит крупными хлопьями, засыпает его горящую от ожогов спину и тает, стекая по бокам вместе с засохшими потеками крови. Азог перевернулся на спину и смотрел в небо. Звезд не было, снегопад же. Звезды далеко, что им там – малюсенькие, едва светят. А металл он вот, потрогать можно. И шрамы – горячие бугры, словно помнит кожа, как вспороли ее кривым лезвием или раскаленным когтем. Вот так и так, чуть в сторону пошло. И зазубрина здесь. Или мех, да. Им можно греться в мороз, а можно дышать глубоко, и тогда почуешь зверя, какой он живой. Как под кожей у него мышцы, как кровь бежит, сердце стучит. А в голове у зверя твой голос, потому и послушен. В это Азог верил, да. Это было красивое. Теперь был красивым и он, Азог, потому что бог из тьмы пометил его собой. Орк долго лежал на скалах, прикладывая к ожогам снег, остывая. Он слизывал сочащуюся сукровицу, на ощупь вскрывал пузыри по краям борозд, отрывал кусочки обугленной кожи и жевал их, каждый раз разрывая запекшуюся на губах корку. Боль пройдет, боль не навсегда. А узор останется, и еще долго будет устрашать любого, кому случится сойтись с Азогом в бою. Пусть другие валар и отвернулись от орков, пусть нигде в мире нет для них места, и далекие земли за морем останутся недосягаемыми. Орки сами возьмут то, что пожелают, и нет силы, способной остановить их. Азог улыбался в мешанину снега и мутную ночь. Завтра он приведет Балрогу своего варга, и сам станет держать ее, чтобы огненный бог отметил зверя теми же знаками. Потому что варг и его всадник должны быть похожи. Потому что это – красивое.