Моя брусника из мертвого леса, мои рога из сухих ветвей...

Ранней весной мир рождается заново среди холодной грязи и прозрачной талой крови. Он кричит беззвучно, пока черные ветви прорастают через голову, венчая ее тенистой короной. Он слеп, но все слышит и чует запах тепла за много миль. Рождение — это всего лишь утро. Проснуться и понять, что в мир пришла весна. Эйдан плохо спит в последние дни, ветер воет снаружи и будит его. Постель кажется слишком горячей, ему жарко, в горле пересыхает, все время хочется пить. В холодильнике есть канистра воды, пара банок пива, но руки тянутся отчего-то к пакету брусники, невесть сколько пролежавшему в морозилке. Льдинки хрустят на зубах, сок окрашивает губы, пальцы, руки до локтя. Эйдан стоит перед холодильником и жадно заталкивает в рот горсти ягод, пока они не кончаются, а приходит в себя только после того, как пустой пакет завязан на десяток узелков и напоминает кривую веточку с наростами. В зеркале отражается хмурое, бледное лицо с трехдневной щетиной и встрепанными волосами, и только рот яркий, а на шее потеки подсохшего сока. Эйдан улыбается своему двойнику за стеклом очень красной улыбкой. Брусника растет в темных местах, среди мхов и нехоженых кочек. Под засохшими деревьями будто бусины кто рассыпал — красным горьким горохом блестят на тусклом осеннем солнце плоды для древнего летнего бога, что с рогами на голове. Пока спит он под снегом, под землей, пока видит он во сне красные ягоды, но с первыми весенними ветрами очнется и прорастет рогами сквозь чью-то постель, лишая сна и покоя. Странно из ранней весны лететь в начало осени. Эйдан тяжело переносит самолеты. Он выбирает место подальше от окна и пытается спать. Его раздражают взгляды других людей, он чувствует их кожей, словно окружающие касаются его руками. В короткие моменты беспокойной дремы он видит частокол голых черных ветвей на закате, и землю, усыпанную брусникой. После пересадки Эйдан просит виски. Ему непременно нужно почувствовать горечь на губах. В далеком иллюминаторе проплывает море, небо над ним совсем безоблачное, так что самолет словно висит в пространстве без верха и низа. Бортпроводница не подает вида, что удивлена просьбой симпатичного пассажира с очень знакомым лицом, и вскоре у Эйдана уже есть креманка с брусничным джемом. Он облизывает ложку и думает о золотых опавших листьях. В желтом отсвете приятно закрывать глаза, и голова будто бы становится легче. Веллингтон такой солнечный сегодня. Слишком ярко вокруг, Эйдан не сразу спохватывается, что нужно быть милым и улыбаться. Он шутит с кем-то, смеется, но внутри него пусто и прохладно, как на болотах Мейо. Пока не случается с ним золотой полдень, и растопленное в стоячей воде солнце не заливает Эйдана доверху. Дин-Дин-Дин, имя как перезвон колокольцев. Партнер. Эйдан долго присматривается, сам себя забавляя этим. Всем кажется, что он такой веселый балагур, да и Дин так думает. Они очень много времени проводят вместе. Эйдан чувствует, как лето растет в нем, как поднимает голову по мере того, как в родные края приходит тепло. Словно под его глазами глядят чьи-то еще, оценивают, запоминают. Никто не видит, что происходит, только Эйдан. Иногда он идет как олень, гордо несет увенчанную рогами голову, ступает четырьмя железными копытами, а иногда он как змея, что неслышно подползает и сворачивается кольцом у ног, немигающим взглядом смотрит в глаза. Дин спрашивает, любит ли Эйдан бруснику. Тот кивает в ответ и отправляет в рот целую горсть ягод. Горечь растворяется на языке, кисловатый сок течет в горло. Эйдан уже знает, к чему это приведет, а Дин — нет. Дин просто так улыбается, потому что солнца у него в рукавах больше, чем он может унести в одиночку. Эйдану хочется растечься по нему теплым молоком и стать его кожей, ловить его дыхание и кормить брусникой с руки. Он заглядывает Дину в глаза, чтобы понять, каким тот видит его, но находит там только солнечных зайцев. В честь прошедшего дня рождения Эйдана они вдвоем пьют виски под засохшим деревом. Дин быстро пьянеет и начинает светиться сильнее. Ему кажется, что в закатном свете из головы Эйдана растут черные ветви, что они как корона над его головой, такая большая и тяжелая, и что он задевает ими другие деревья. Сформулировать не удается, и Дин просто смеется тихо, глядя на него и тыча пальцем в рога. Эйдан знает, он молча наблюдает, и глаза у него сейчас совершенно черные. Сухие ветви чуть слышно потрескивают, молодая брусника еще совсем зеленая. У Дина шумит в голове, он хочет целоваться. Почему-то сейчас очень важно стало попробовать, какие на вкус губы у этого парня. Дин щурится и тянется к нему, глядя прямо в потемневшие глаза. Горьковатый вкус травы и аромат виски кружат его, картинка мира плывет и стекает вниз. Дину кажется, будто тенистые рога из головы Эйдана прорастают через его грудь. Они идут взявшись за руки, ведет Эйдан. У Дина заплетаются ноги, он смотрит вниз и нерешительно смеется — какая-то ветка иногда торчит из него пониже горла и покачивается при ходьбе. Ему щекотно и странно. Солнце садится. Постель жесткая и сухая. Пока Дин лежит на спине, ему все равно — сверху Эйдан, темный и плотный, его рот манит, а глаза не позволяют отвести взгляд. Дин целует его, пока хватает воздуха, захлебывается и не может выпустить из объятий, словно они срослись вместе и сплавились кожей. Эйдан хрипло дышит, горит и трется о его висок, острой коленкой расталкивая ноги. Ему мало, ему смертельно мало этого солнечного рта, он в судорожной нежности смыкает зубы на тонкой коже, даже не прикусив толком. Дин почти жалобно скулит, поддается, он сейчас сделает все, о чем попросит Эйдан. Но Эйдан не просит, нет — он делает. Голова Дина мечется по подушке, он почти кричит от нетерпения, послушно разводя ноги и приподнимаясь навстречу. Глупо было бы скрывать, как сильно и долго он желал этого. На зеленой поляне ночные огни. Рогатый летний король сидит, подобрав под себя ноги, и смотрит вековечными глазами за танцем жизни. Больше страсти, больше голоса! Пусть дрожит земля от нашего трепета! Ночь Солнцестояния на одном конце мира, и самая длинная зимняя ночь — на другом. Корона из сухих ветвей медленно кивает — это разрешение. Прими кровь, Лунная Богиня, принеси жизнь! Болотные огни тают на рассвете, чтобы занялись красным бока брусники. Дин стонет в постель и кусает простыни. Хмель давно слетел, ему горячо, больно и немного страшно. Кажется, что огромное дерево растет в нем, что при каждом толчке Эйдана внутрь оно выпускает новые ветви, пронзая его насквозь. Член Эйдана тяжелый и крупный, Дин чувствует себя жуком на булавке, но не хочет останавливаться. Он боится, что Эйдан уйдет и не вернется. Пальцы добела напряжены, еще немного — и простыня порвется, треснет и разойдется с хрустом. Дин смотрит пустым взглядом на рассыпанные вокруг ягоды брусники и думает краем своей боли о том, где Эйдан их берет. Дин тесный, кипящий, податливый. Эйдан торопится, он не может насытиться им, хочет слиться сильнее и глубже, чтобы спечься воедино и запечатать, стать одним странным двухголовым существом навсегда. Тенистые ветви пускают ростки, внутри становится мокро и липко, густо пахнет брусничным соком. Эйдан урчит и прижимается к Дину, чувствуя его напряженную дрожь. Дин стонет жалобно, прикрывая глаза, но сильные толчки заставляют его распахивать их снова и снова. Пальцы Эйдана царапают бедра, он срывается на гортанный рык, и Дин падает в пропасть из белой ткани, сухих ветвей и раздавленной на постели брусники. Ему ужасно больно и невыносимо хорошо сразу. Белизна за веками похожа на снег. Дин просыпается с трудом и не может смотреть на окружающую его белоснежность. Белые стены и потолок, окно без штор, кровать застелена белым. Рядом под одеялом глубокое дыхание, единственное темное пятно — курчавая голова Эйдана. Вот черт, значит, это не пьяный сон и они переспали… Дин спускает ноги с постели и удивляется. Голова не болит, пол черный. Где это? Вставать трудно, их первый раз выдался непростым. Дин вспоминает сны про сухие деревья и улыбается. Три шага до окна. Подоконник холодный и чистый, снаружи светло. Позади слышится шорох ткани, Эйдан тоже проснулся. Дин смотрит из окна на частокол мертвых деревьев. В переплетении веток прячется ветер. Очень тихо. На поросшей мхом земле призывно краснеют грозди ягод. Дин поворачивается и смотрит на Эйдана. В дневном свете ветвей почти не видно, только неясные тени. Эйдан сидит в постели и глядит на него испытующе. Дин может уйти. Летний король взошел на трон. Время жатв еще не наступило, но с дарами решено. Быть новому урожаю. Мертвые ветви дают побеги прямо сейчас. Дин садится на кровать и кладет голову Эйдану на плечо. Он никогда в жизни так сильно не хотел брусники.