Никто не узнает, никто не осудит

Эомер повесил мочалку на край чана и с наслаждением погрузился в горячую воду. Казалось, что усталость смывается вместе с пылью и потом, выходит изнутри и стекает с каплями по коже. Он немного посидел в воде с закрытыми глазами, расслабляясь, но едва слышный шорох ткани заставил его нахмуриться. Значит, она снова пришла. Та девушка, что уже давно ходит за ним. Эомер никак не мог поймать ее, только однажды видел край темного платья, как у многих служанок в Медусельде. Боялась, наверное, хотя он никогда не обижал слуг и крестьян. Вода быстро остывала – зима. Ветер гулял по залам, задувал в щели, холодил пол. Ранние сумерки быстро сгущались, превращаясь в ночь. Эомер встал в чане, позволяя воде стекать, провел руками по волосам, немного отжимая их. Взгляд девушки он чувствовал спиной, но не спешил выдавать себя, размышляя. Может быть, это та, что приносила воду? Или другая, совсем молоденькая, которая забирала грязную одежду? Какая угодно могла бы, он не слишком обращал внимание. Ни одна не могла сравниться с сестрой, а раз так – то и говорить нечего. Эомер обтерся чистым полотном, делая это намеренно медленно, позволяя своей наблюдательнице смотреть дольше. Он хорошо ее понимал, ведь в Эдорасе было скучно, так скучно! Временами он сам искал развлечений на стороне, добираясь до дальних поселений, где девушки улыбчивее, а молодые вдовушки горазды задирать юбки перед воином в богатом доспехе, едва тот поманит пальцем. Нет, Эомер не винил служанку за то, что ей было интересно. Он откинул в сторону влажную ткань, потянулся до хруста, взял чистую рубашку, краем глаза отмечая движение за дверью. Эомер усмехнулся довольно. – Ты очень неловко прячешься, – сказал он вполголоса. За дверью кто-то охнул и побежал прочь, шурша юбками. Надо же, какая робкая девушка оказалась. В постели было тепло и уютно. Холодный пол и гуляющие повсюду сквозняки так и подгоняли забраться под нагретое одеяло с меховым накидом для тепла! Эомер привольно развалился, предвкушая сладкий сон после мытья и обильной еды. Еще бы девицу жаркую, чтоб волосы как золотая грива, чтоб голос как весенняя капель, чтоб глаза ласковые, как у… Дверь негромко скрипнула, Эомер прогнал наваждение. – Еще не спишь? Золотоволосая голова сестры, казалось, осветила комнату. Эовин улыбалась, и Эомер невольно ответил тем же. Она была такая красивая. – Не сплю. А ты чего бегаешь? – Соскучилась. Поговорить хотела. Она зашла в спальню и закрыла за собой дверь. – Хорошо, что успело прогреться, я приказала не гасить очаг на день. – Да, хорошо. Садись рядом? – Эомер подвинулся, чтобы сестре было удобнее. – Ты не сердишься на меня? Он удивленно распахнул глаза и посмотрел на Эовин. Она продолжала улыбаться, но руки ее нервно теребили пояс. Сквозь мех и шерсть одеяла чувствовалось тепло тела девушки, и Эомеру приходилось сдерживать тяжелое дыхание. – А я должен? – Я не встретила у ворот, – торопливо заговорила она, – не приняла доспехи, как положено хорошей сестре. – Эовин, ты лучшая сестра, которую только можно пожелать. Мне нет причин сердиться на тебя. Эомер взял ее руку в свою и осторожно стиснул пальцы. Так сложно запрещать себе большее, ведь он мог бы, он хотел бы сжать в объятиях и целовать ее, целовать, пока она не станет мягкой и горячей, как летняя патока… Ему показалось, что сестра слегка покраснела, но, скорее всего, это был отсвет от очага. – Я очень скучала по тебе. Знаешь, Эомер, я часто думаю о том, что останусь одна. Что мне делать тогда? – Останешься одна, ты? Это еще почему? – он нахмурился, не выпуская ее пальцев. – Ты ведь скоро возьмешь себе жену. Король Теоден отпустит тебя, даст власть над землями, если ты пожелаешь… – Не спеши провожать меня, сестра! В Рохане много хороших девушек, но я пока не встречал ни одной, которую хотел бы называть своей. – Ни одной? Неужели? Губы Эовин дрогнули, она отвернулась, и Эомер подумал о той, что ходила за ним по пятам невидимкой. Может быть, сестра расспрашивала о ней, надеясь порадовать девушку? – У меня лучше выходит общаться с лошадьми, чем с красавицами, ты же знаешь. Сегодня вон одна ходила следом, смотрела – а я ее напугал, кажется. Сестра снова посмотрела на него, часто моргая. – Ходила сегодня? Ты видел ее? – Нет, слышал. Она слишком быстро убежала. Знаешь, кто это? – Не знаю, – Эовин покачала головой, отводя взгляд, но Эомер не поверил ей, – спи, уже ночь. – Сплю. На крохотную долю мгновения ему показалось, что это могла быть сестра. *** Эовин заперла свою дверь на засов и прислонилась к ней, тяжело дыша. Значит, все же не заметил, а она-то едва не умерла от страха! Страшно подумать, что мог бы сделать Эомер, узнав, кто именно ходит за ним тайком по темным коридорам в Медусельде! Возненавидел бы? Прогнал? Опозорил на весь Эдорас? Хотя нет, он не стал бы так поступать. Это ее Эомер, старший брат, защитник, самый близкий человек на всем свете. Он не сделал бы ей ничего, но наверняка перестал бы замечать, вычеркнул из жизни. Пусть лучше так. Эовин села на кровать, доски тихо скрипнули. Пусть так и остается. Она достала из-под шкуры свернутый отрез полотна и зарылась в него лицом. Ткань еще не высохла, а влага сохраняла запахи, словно Эомер только что закончил вытираться. Девушка чувствовала ароматы мыльного корня, пеньковой мочалки и горячего мужского тела. Эта смесь распаляла яростный пожар в животе, заставляла сердце биться чаще, сводила пальцы в судорогах и кричала изнутри чужим, незнакомым голосом. Сколько ни кусала она подушки, сколько ни затыкала рот кулаком – страсть, дикая и свирепая, рвалась наружу. Эовин забралась под шкуры и одеяла, устроилась как личинка в гнездышке из сухого мха и опавшей листвы. Она обнимала подушки, терлась лицом о полотно с запахом брата и скулила жалобно, представляя его руки... Шершавая кожа, шрам на ребре левой ладони, пальцы поглаживают ее бедра, пробираются между ног. Сдавленное дыхание опаляет шею, Эомер торопится, гладит ее горячее и влажное, словно хочет зачерпнуть пальцами тягучего сока, но не делает ничего больше, позволяя сестре в исступлении тереться о него. Эовин хочет больше, она пытается резче двигаться, чтобы брат хотя бы пальцами проникал в нее, но внезапная боль пронзает ее тупой иглой... Эовин зашипела, досадуя сама на себя – знала же, что нельзя так делать, нельзя тревожить то, что внутри! Видение медленно растаяло, но теперь она справилась и без него. Лаская себя короткими, уверенными движениями, теребя припухшую плоть, Эовин вцепилась зубами во влажную ткань, сдерживая крик – если не наслаждения, то хотя бы облегчения. Ее ладонь была полна липкого женского сока; девушка вытерла ее о полотно и сбросила ткань с постели. Спать в мокром было неприятно. Эовин уснула быстро, убаюканная истекающей негой, слушая, как сердце ее замедляет бешеный ритм. *** А вот Эомер не спал долго. Он лежал и смотрел, как пляшут на потолке отсветы от углей в очаге. Эовин сегодня хотела что-то сказать ему, но не сказала. Что? Зачем она приходила? Что, если и правда… да нет же, не может такого быть. Не могло возникнуть в ее прекрасной головке таких низких, грязных мыслей! Недомолвок Эомер не любил, загадок тоже. А еще больше не любил, когда загадки исходили от той, которую он считал своей семьей и самым близким человеком. Даже Теодред не был ему так дорог, как сестра, ведь ее он любил совершенно особенным образом. Эомер ворочался без сна почти до рассвета и не помнил, когда спокойная темнота укрыла его. *** Эовин проснулась рано, но позволила себе немного понежиться в постели. Она посмотрела на сброшенную на пол ткань и улыбнулась. Ночью было хорошо. С каждым разом Эомер в ее мечтах становился все более реальным и ощутимым, а удовольствие – обжигающим. В покоях стояла тишина. День выдался солнечным и холодным, сквозь ставни свет проникал острыми лучами, расчерчивая холодный пол на ровные полосы. Эовин выглянула из своей спальни, прислушалась; в коридорах в этой части дворца никто не ходил. Слуги, должно быть, заняты дневной работой, мужчины уехали проверять границы, а Грима – этот мерзкий слизняк с липким взглядом – увивается вокруг короля Теодена. Никто не увидит. Эовин вышла как была – в одной рубашке и босиком. На цыпочках прокралась она в спальню брата и замерла на пороге, довольно вздыхая. Нагретый воздух пах им, а разоренная кровать говорила, что Эомер встал в спешке и ушел, даже не собрав покрывала. Ничего, слуги потом сделают это, или Эовин сама… Дрожащими руками взялась она за шерстяную ткань одеяла, но привычно не сдержалась и заключила ее в объятия. Приятная дрожь пробежала по телу, и девушка, едва соображая что делает, забралась в кровать. Ложе Эомера было как будто шире, просторнее. Брат любил спать на спине, и в середине оказалась продавлена небольшая ложбинка. Эовин устроилась в ней животом, прижимая к себе одеяла и шкуры разом, и счастливо рассмеялась. Здесь даже представлять Эомера не нужно было – запах его находился повсюду, окутывая ее, кружа голову и заставляя дрожать от возбуждения. Эовин не устояла перед искушением, привычно зажимая между ног подушку, и все бы закончилось очень быстро, ведь она уже истекала смазкой, если бы не… – Эовин? Ты… что это делаешь? Она замерла, со свистом выпустила воздух сквозь зубы и медленно повернула голову, глядя через пряди спутанных волос. Эомер стоял рядом, на его плечах поблескивали капли воды. Он ходил умываться после долгого утреннего сна, и сейчас из одежды на нем была только льняная полотняная повязка на бедрах. Рубашку он держал в руках, собираясь надеть сразу, как высохнет кожа. – Я… я… – Эовин хватала воздух ртом, лихорадочно подбирая ответ. Ошиблась дверью? Ходила во сне? Неизвестно как оказалась здесь? – Так это ты была. Вчера вечером? – Эомер сел рядом, не дожидаясь ответа. – Почему нормально не пришла, не сказала? Эовин сжалась в стороне, пытаясь зарыться в шкуры и стать незаметной. В голове ее шумело, подушка все еще была стиснута ногами. Брат посмотрел на нее, фыркнул, как довольный конь, и опасно, хищно улыбнулся: – Иди ко мне! Ну же, не бойся, не обижу… *** Эовин кричала в кляп из своей разодранной рубашки, раскинувшись среди вороха шкур на кровати брата. Жаркая пелена застилала ей глаза, в пересохшем горле хрипел чужой птичий клекот. Ее ногти яростно полосовали спину Эомера, пока он толчками вгонял себя в ее тело, пробивая колею по непаханому полю. Острая боль обожгла и пролетела стороной, как гроза в середине лета, показавшая край тучи над далекими холмами. Эовин умирала раз за разом и воскресала вновь, закинув ноги на бедра брата. Руки его были такими же, как она представляла, только лучше, слаще. Горячая истома заполняла живот, отдаваясь незнакомыми вспышками удовольствия в глубине, и пальцы Эовин оставляли новые алые дорожки на коже. Эомер сначала старался быть мягче, но постепенно потерял контроль; стойки кровати жалобно поскрипывали в такт его резким ударам и стонам сестры. Ее сильно трясло, судороги внутри, в горячем и хлюпающем, пеной выступающем снаружи соке, доводили Эомера до крайности. В последний момент его самообладания хватило на то, чтобы выйти из нее и излиться в простыни. – Мы не должны так делать… – Это кто сказал? – прошептал Эомер, целуя ее в макушку. – Все говорят. Нельзя, мы родные. – Никто не узнает. – А если услышат? Увидят? Грима везде ходит за мной, он может, – срывающимся голосом сказала Эовин. Она устроилась удобнее в объятиях брата, разрываясь между желаниями помыться и остаться здесь. – Я убью любого, кто посмеет раскрыть рот. Любого, кто станет угрожать, сестрица. Засохшие пятна крови на простыне царапали ее бедро. Эовин подумала, что совсем не жалеет о потере драгоценности, которую теряют лишь единожды. Она закрыла глаза и стала слушать, как отсчитывает удары сердце брата. Эомер никогда не лгал ей. Никто не узнает, никто не осудит.