Moulin Rouge

Грейвс вошел в приветливо распахнутые двери кабаре и немедленно окунулся в духоту замкнутой площадки, жар от огромных каминов, волны духов и одеколона, громкоголосые выкрики распорядителя и грохот духового оркестра. Звуки и запахи плыли вокруг него, окружая плотным коконом и не позволяя вырваться наружу, в свежесть майской ночи. Снаружи мельница Мулен Руж сияла яркими неоновыми огнями, подмигивая красным, зеленым, синим, сиреневым, а изнутри она была багрово-золотой, с вощеным дубовым паркетом, картинами, плакатами, с нефами по стенам... И самым примечательным в этом притоне порока, куда Грейвс явился просто чтобы напиться и, может быть, раздобыть материал для репортажа в какую-нибудь дешевую газетенку, была толпа. Разношерстная, яркая, вульгарная, кричащая толпа девиц, стариков, юнцов, работяг - она плясала, орала, накачивалась выпивкой из бара, развратничала по углам, она оглушала и ослепляла, и Персиваль, по правде сказать, чувствовал себя очень неуютно. На широком покатом помосте группа девушек в пышных коротких платьях выплясывали канкан, высоко подчеркивая и выписывая каждое сложное па и каждый аккорд оркестра. Персиваль прошел мимо, опустился в мягкое кожанное кресло возле барной стойки и постучал костяшками пальцев по полированной поверхности. Рыжий веснушчатый бармен налил ему полный бокал коньяка, бросил пару кубиков льда и вернулся к флегматичному созерцанию кружащегося красочного безобразия на сцене. - Ньют, ну-ка налей мне чего-нибудь крепкого и отсыпь порошка, - на высокий стул взромоздился разгоряченный мальчишка. Грейвса немедленно привлекли внимание его руки - с неровными ногтями, словно мальчик нервозно обгрызал жесткие белые каемки пластин, с узкими хрупкими запястьями, но слишком широкими тяжелыми ладонями. Мальчишка нетерпеливо скреб и перебирал кончиками пальцев, оставляя на стойке свои отпечатки. Персиваль не видел его лица, но слышал неровное дыхание с призвуком чахоточного хрипа и скрип ровных белых зубов. - Ломка? - спросил он, приподнимаясь в кресле. Мальчик сжался, ссутулил худые оголенные плечи, покрытые белыми полосками шрамов и узорами татуировок, и кивнул, не поворачивая головы. Бармен протянул ему маленькую стопку и небольшой пакетик с белым рассыпчатым содержимым. - Так мало? - разочарованно протянул мальчишка капризным голосом, - мне больше нужно, Ньют! - Зидлер приказал тебе больше грамма в день не давать. - Пожал плечами бармен, - и на это спасибо скажи. Через несколько минут сутулый мальчишка убежал, а Грейвс потребовал еще коньяка и вазочку с лимоном. Оркестр разогревался, пары на сцене кружились в легком приятном на слух вальсе, Персиваль наконец расслабился и углубился в свои невеселые раздумья. Два регулярных издания парижских бульварных газет исправно платили Грейвсу за его репортажи, но пьесы публиковать и уж тем паче ставить никто не желал. Книга тоже не желала складываться, слова словно перестали подчиняться незадачливому писателю, и Персиваль, пребывая в полном унынии и упадке, находился на грани нищеты. К тому же время идет, моложе он не становится, былая слава, что терзала его воспаленное восприимчивое к красоте воображение, уже кажется всего лишь призраком былых детских пылких фантазий... Вот такие тягостные мысли медленно бродили в его голове, все глубже погружая в подавленное угнетенное состояние, когда распорядитель поднял жезл и подал знак дирижеру. В кабаре погас верхний свет, потухли мощные люстры под высоким потолком, остались лишь слабые светильники из синего стекла по стенам, но и они давали довольно яркое освещение, а сцену расчертили ослепительные лучи прожекторов. Полилась страстная неторопливая музыка, полная затаенного внутреннего чувства, нежно засвистели флейты, под аккомпанемент ударных, и свет вторил движениям и стремлениям мелодии, светлые и голубые лучи змеились по стенам и потолку, освещая помост и неведомо откуда возникшую на нем хрупкую, почти кукольную фигуру. На сцене, двигаясь в такт журчащим переливам оркестра, извиваясь гибко и пластично, танцевал потрясающей внеземной красоты юноша. Все взгляды были прикованы к его невесомым точным движением. Грейвс наблюдал за танцем как завороженный, поражаясь фантастическому очарованию юного тела и с удивлением осознавая, что именно этот мальчишка пару минут назад корчился и сутулился от боли на высоком стуле и с громким скрипом царапал стойку. Сейчас мраморная белая кожа юноши лучилась буквально нежным лунным сиянием, глаза, отражая свет прожекторов и ламп, сверкали крупными звездами, пухлые, четко очерченные губы манили прижаться к ним в страстном жадном поцелуе. От одного вида этих губ у Персиваля в груди разгорелся огонь. Возможно, юноша был излишне вульгарно одет, тонкие ажурные чулки обтягивали стройные сильные ноги, чулочный пояс был едва прикрыт пышной короткой черной юбкой, легкая рубашка и длинный шелковый шарф окутывали узкие плечи темной газовой волной, а симпатичное миловидное лицо мальчика явно обработал гример, подведя глаза и подчеркнув губы и высокие резкие скулы. Но вся эта яркая вызывающая оболочка только оттеняла естественную природную красоту. Все мужчины в зале, кажется, перестали дышать, будучи не в силах оторвать глаз от танцора, словно находясь в гипнотическом трансе, завороженные пластикой и гибкостью мальчишки. Грейвс все же очнулся и медленно рассеянно заскользил взглядом по рядам зрителей на нефах. Один из мужчин, высокий, болезненный высокомерный блондин привлек его внимание. Он смотрел на танцора не так как остальные, он не восхищался его ловкостью и красотой, он даже не желал им обладать хоть пару минут, как большинство созерцателей в зале, он смотрел на юношу как на свою собственную вещь, на милую, но неодушевленную безделушку. Его взгляд был холодным, жестоким, и Грейвсу стало жутко от того, что он перехватил этот взгляд. Юноша спустился с помоста и медленно заскользил между столиков и рядов, отвечая на улыбки, ловко уворачиваясь от особенно жадных рук и весело сверкая глазами. Он в танце сделал большой круг по залу и наконец остановился перед креслом Грейвса. Остановился, наклонился, обжигая взглядом, и у Персиваля перехватило дыхание. - Меня зовут Криденс, - негромко прошелестел мягкий голос, горячее дыхание опалило кожу над ухом, - можешь звать меня Крошка Криди. Пухлые губы растянулись в немного капризной усмешке, и Грейвс почувствовал, как его ладонь сжали тонкие холодные пальцы. - Пойдём. Потанцуй со мной, незнакомец. Грейвс ощутил сотни завистливых взглядов, его сковал жгучий стыд за бедную штопанную одежду, за свои неуклюжие движения, за то, что такой красивый и такой юный танцор выбрал его своим партнером... Криденс словно услышал его мысли и крепко обнял Персиваля за плечи, позволяя ему сжать свою талию. - Не бойся. Пока ты со мной, тебе и слова никто не скажет. А я хочу, чтобы ты со мной танцевал. Весь вечер. И мир вокруг взорвался ярким цветастым безумием юбок, духов, рук, волос, голосов, кружащихся пар, оставив позади интимный голубой полумрак. Вокруг все смеялось, топало, грохотало, а Персиваль все крепче прижимал к себе худое теплое тело танцора и все самоотверженнее отдавался вихрю общего веселья. Когда танец кончился, Криденс выскользнул из рук Персиваля и, привстав на носки, поцеловал его в щеку, уколовшись о жесткую щетину и оставив яркий малиновый отпечаток на коже. А потом убежал куда-то за сцену, махнул оттуда рукой и засмеялся. Грейвс, спотыкаясь и едва перебирая ногами пошел следом, остановился возле тяжелых бархатных кулис и прислушался. За плотной тканью хрипели громкие кузнечные мехи, работали, шумели, выплевывая рулады кашля. Это сипел и с трудом проталкивал воздух в слабые легкие Криденс, привалившись к стене и закатив густо накрашенные глаза. На его губах проступала кровь, он вытирал ее бледной ладонью, на коже оставились бордовые засыхающие подтеки. Гарольд Зидлер, владелец Мулен Руж (Грейвс слышал только его тяжелую поступь и громкий низкий голос), протянул мальчику маленькую склянку, тот проглотил содержимое, горькую зеленую настойку, и наконец прокашлялся, перестав задыхаться. - Почему ты начал танцевать с каким-то оборванцем? - недовольно загудел Зидлер, неодобрительно поглядывая на своего любимца. Криденс приносил ему стабильный крупный доход, но обладал очень вздорным непокорным характером и часто своенравничал. - Твоя первоочередная задача - Герцог. Мальчик мой, ты должен его соблазнить. Только тогда он вложит деньги в наше заведение. Ты должен обращать внимание только на него. - Зидлер, я не хочу! - упрямо топнул ногой Криденс, Персиваль снаружи услышал, как в его голосе звенят злые слезы, - он обращается со мной как с игрушкой! Я же живой человек! Я так не хочу! - Он платит тебе за это! Разве другим ты себя не продаешь? - Другие - это не то, - капризно возразил мальчик, - я боюсь его! Я к нему не пойду! - Пойдешь, - Зидлер сменил интонацию с просительной на требовательную, и Персиваль понял, что на чувства мальчишки сутенеру, в общем-то, плевать с высокой колокольни. - Ты пойдешь к нему и будешь ласковым послушным котенком. А про этого старого оборванца забудь, у него явно ни гроша за душой, кроме долгов, конечно. Грейвс едва успел отскочить. Криденс рванул бархатный занавес с такой силой, что ткань громко затрещала. Мальчишка прошел на сцену, даже не взглянув на Персиваля. - Я ваш король ночи? - громко спросил он, и полный зал немедленно отреагировал одобрительным воем. - Я ваша любимая звезда? И снова гром аплодисментов и крики. - У меня есть право выбора партнера на ночь? - юноша лукаво улыбнулся одними губами, но глаза его оставались холодными. Мужчина в верхней ложе-нефе согласно кивнул, его губы тоже тронула улыбка, полная презрения ко всем остальным. Он словно получил подтверждение своего превосходства над жалкой толпой внизу. Криденс пружинисто спрыгнул со сцены на пол и подошел к Персивалю, взглянул снизу вверх и обвил руками его шею. - Вот мой партнер, - выдохнул в прямо в губы, и глаза его потеплели. - У меня нет... дене... - попытался возразить Персиваль, но Криденс зажал ему рот узкой ладонью. - Я хоть слово сказал о деньгах, м? Я это делаю потому что хочу сделать. Пойдём. Мужчину в ложе просто перекосило от злости, он скривился так, словно съел лимон, а его глаза сулили Грейвсу немедленную мучительную гибель. Криденс отвел Персиваля на самый верхний этаж по старой скрипучей лестнице и первым пробрался в небольшую беседку на вершине мельницы. Грейвс подошел к окну и окинул открывающийся вид ночного Парижа. Криденс снял рубашку и шарф, закутался в какую-то гипюровую шаль и поправил перед зеркалом длинные кудрявые волосы. - Ты хочешь позлить Зидлера, да? - без особого интереса спросил Персиваль, с жадностью вдыхая свежий воздух. - Просто это единственная причина... - А ты подслушивал, да? - вопросом на вопрос парировал танцор и сел на край застеленной шелком и крепом кровати, - нет, просто у тебя в глазах были мысли. - Что? - рассеянно переспросил Грейвс, - мысли? - Да, - просто согласился мальчишка и наклонил голову, - ты думал, когда на меня смотрел. Ты живой, ты... умный. Прости, я не очень хорошо выражаю свои мысли. - Я тебя понял, - Персиваль наконец обернулся, - красивая у тебя комната. Туалетный столик у окна, большое тройное зеркало, огромный книжный шкаф и шкаф с одеждой. И кровать. Эта кровать, с бархатным пологом, с грудой подушек, невольно приковывала взгляд. - А если я... - Персиваль медленно облизнул пересохшие губы, - не хочу? - Самое ужасное оскорбление для проститутки - отсутствие стояка у клиента, - пошло ухмыльнулся Криденс, - а ты этим недугом не страдаешь. Штаны действительно нестерпимо давили на напряженную плоть, но Персиваль мужественно старался не придавать этому большого значения. - Сколько тебе лет? - спросил он, смущенно отводя взгляд. Мальчишка соблазнял его, и ему это очень хорошо удавалось. - Шестнадцать. - Криденс нетерпеливо облизнулся, - а тебе, наверное, под сорок. Персиваль молча кивнул. - Я знаю, как снести тебе крышу. - Пухлые губы растянулись в самодовольной улыбке, а затем Криденс негромко выдохнул, - возьми меня, папочка... И крышу действительно снесло. Грейвс в каком-то нелепом рывке от окна к постели умудрился снять пиджак, сорвать рубашку, оставив на полу россыпь пуговиц, навалился на Криденса, прижимая его к покрывалу и начал целовать. Мальчишка смеялся, уворачивался, но все его увертки привели к тому, что Персиваль вцепился в его шевелюру и пребольно укусил над ключицей, оставив багровую отметину. - Папочка, мне больно, - обиженно протянул Криденс, но тут же сам откинул голову, подставляя под поцелуи нежную лебединую шею, - еще... Персиваль провел кончиком языка по подрагивающему горлу, а затем накрыл жадным поцелуем приоткрытые в стоне губы. Криденс удивленно распахнул глаза, но тут же прижался всем телом к Грейвсу и окончательно перетянул их обоих на постель, обвивая бедра Персиваля ногами и углубляя поцелуй. Наконец, они начали задыхаться, и Грейвс приподнялся на локте, давая мальчику небольшую передышку. - Шлюх обычно не целуют, - Криденс облизнулся. - Ты просто мальчик, ты жертва обстоятельств. Глаза Криденса мгновенно потемнели. - Откуда тебе знать? - резко бросил он, - нет, это не так. Хочешь трахать меня - я перед тобой, а в душу не лезь, и жертвой не называй. Персиваль пожал плечами, изображая деланное равнодушие, но все же с возрастающим интересом взглянул на мальчика... И они трахались, да так, что кровать громко и сердито скрипела под ними, грозя развалиться в самый интересный момент. Грейвс душил мальчишку поцелуями, драл, удерживая за волосы, оставлял отметины на его слабых плечах, на впалой груди, на искусанной ранее шее. С удивлением он обнаружил, что юноша очень худой, что его талию можно при желании обхватить сложенными ладонями. Да и когда они наконец сменили позу, и Криденс оказался сверху, скользя на члене Персиваля вверх и вниз, закатывая глаза от удовольствия, выяснилось, что он легкий и очень подвижный. Грейвс кончил три раза, последний - со звериным ревом, вбиваясь в распластанное под ним покорное тело, а о Криденсе вообще речи не шло. Он извивался, жалобно скулил, терся бедрами о постель, мотал в исступлении головой. Персиваль насчитал шесть оргазмов, но, возможно, он где-то сбился. Когда они наконец завалились на постель, тяжело втягивая воздух и наслаждаясь плывущими перед глазами кругами, Криденс, медленно подбирая слова, проговорил: - Не знаю, как тебя зовут, незнакомец, не знаю, откуда ты взялся, но черта с два я теперь от тебя отвяжусь. - Я рад, что сумел тебя порадовать, милый, - Персиваль повернулся и взглянул Криденсу в глаза. От бледных щек мальчишки медленно отливал теплый румянец, и возвращалась мертвенная бледность. Грейвс нехотя разжал объятия, отпуская теплого мурлыкающего Криденса и начал одеваться. Мальчик лениво потянулся и протянул руку, пожимая ладонь Персиваля. - Приходи еще, незнакомец. - Я Перси, - хрипло представился Грейвс. Криденс снял со столика пачку сигарет и чиркнул спичкой. Дверь затряслась от громких нетерпеливых ударов. Криденс вскочил как ужаленный и замахал руками: - Уходи! Прячься! - зашипел он, активно жестикулируя, - там... лестница снаружи. Персиваль поспешно застегнул остатки пуговиц на рубашке и ловко выбрался через окно на лестницу, ведущую по стене на нижние этажи. Но услышав тяжелые шаги в комнате наверху, он замер, удерживаясь на скользких ступенях и невольно прислушался. Сначала он различал только общую интонацию говорившего, его недовольный, тягучий и жестокий голос, а потом услышал хлесткий звук удара и жалобный крик, отозвавшийся в его ушах пронзительным эхом. Криденс тихо испуганно оправдывался, но в его голосе не было уверенности, а мужчина с холодным голосом нещадно давил на него, требуя ответа. Персиваль не решался вмешиваться, оставаясь невидимым наблюдателем развития событий, но страх Криденса словно передался ему самому, и он лишь огромным усилием воли заставил себя удержаться на месте. - Глупый мальчишка, я же знаю, что ты хочешь только меня, что ты любишь только меня, - убеждал и уговаривал мужчина, Криденс, кажется, громко всхлипывал, - к чему этот спектакль? Зачем ты обманываешь себя, милый мой? Я могу выполнить любой твой каприз, любую просьбу. Послышался нервный смешок. - Господин Герцог, - начал было Криденс, но мужчина его перебил: - Зови меня Геллерт. - Геллерт, вы при всем желании не сможете сделать так, чтобы Мулен Руж превратилась в театр. Персиваль прислушался внимательнее. - Я смогу все, глупый мальчик, только ты в обмен на это... - послышался шелест бумаги. - Я не хочу, - в голосе Криденса заскользило сомнение, - нет, мне моя свобода дороже мечты. - Что ты, юнец, знаешь о свободе в свои жалкие шестнадцать? - насмешливо поинтересовался Герцог, - ты будешь моим, и... - Не пойте свои песенки, Геллерт, я слышал их и не раз, поверьте. - жестко прервал его мальчик, видимо, собравшись с силами. - Подумай, Криденс, подумай хорошенько. Персиваль подождал пока Герцог выйдет, услышал громкий раздраженный хлопок дверью, и только тогда решился медленно, осторожно спуститься вниз и покинуть кабаре. *** С этого памятного вечера в жизни Грейвса наступила светлая полоса. Он почувствовал какой-то неведомый душевный подъем, долгожданное вдохновение. Каждый вечер теперь он приходил в Мулен Руж и виделся с Криденсом. Он читал ему стихи, мальчик внимательно слушал и кивал, иногда улыбаясь своим мыслям. Он танцевал с ним на покатом помосте, и Криденс кружился как юла с бесконечным заводом, и смеялся, не прерывая зрительного контакта ни на миг. И Персиваль наслаждался их любовью друг к другу, как наслаждаются болезненно-остро первой в жизни влюбленностью, он пожинал ее плоды, перерабатывая полученную от Криденса энергию в стихи, поэмы, фельетоны, главы своей книги. Юный Бэрбоун прочно поселился на ее страницах, перешагивая из главы в акт, из абцаза в фразу, он был изображен на каждой картинке, нарисованной углем на дешевой бумаге, о нем был каждый эпиграф. Криденс без всякого труда завладел сердцем Грейвса, подчинив волю писателя себе одним ласковым взглядом. Как легко ребенку манипулировать взрослым с помощью покорности и красоты! В сущности, несмотря на свою короткую насыщенную событиями, в большинстве своем печальными, жизнь, Криденс оставался мальчишкой, любопытным, веселым, мечтательным. Он грезил о театре, мечтая танцевать не в кабаре, а на сцене, мечтая играть главную роль, и Персиваль начал писать пьесу специально для него. Криденс жадно прочитывал каждое новое действие и смотрел на писателя счастливыми глазами. Редкая ночь теперь обходилась без встреч, назло Зидлеру Криденс отказывался идти в постель с особо надоедливым клиентом, и расправившись с делами наскоро и небрежно, уходил в свою комнату вместе с Грейвсом, где они подолгу читали, разыгрывали сцены или просто сидели в обнимку, глядя друг другу в глаза. Один раз Криденс выволок Персиваля за собой на крышу мельницы, и до самого рассвета они смотрели на далекие яркие звезды, лежа на холодной черепице и негромко обсуждая разные созвездия. Грейвс рассказывал все, что знал из астрономии, и Криденс впитывал информацию как губка, прочно откладывая в памяти каждое новое слово. Персиваль приносил новые книги, Бэрбоун читал и днем, и ночью, под глазами его залегли глубокие тени, и Грейвс не знал от чего - от бессонных ли ночей, губительных для ребенка, или от медленно убивающей его чахотки. В любом случае - красота Криденса была увядающей, это было очарование неминуемой тихой смерти. Они любили друг друга неистово, яростно, жестоко, нежно, словно желая ощущать себя живыми каждую секунду своего существования. Персиваль все сильнее упивался своим новым чувством, ему становилось недостаточно коротких встреч днем, когда обитатели кабаре засыпали, недостаточно долгих страстных ночей, он с ревностью смотрел на других партнеров Криденса, иногда становясь похожим на Герцога, он начал предъявлять мальчишке свои требования, пытаясь, пользуясь своим превосходством в силе и возрасте, убедить его прекратить принимать наркотики, а затем и бросить работу на поприще ночных мотыльков, оставив грязное дело блуда и заняться чем-нибудь более полезным и правильным. Но Криденс, несмотря на свою юношескую любовь, почти обожание по отношению к Персивалю, оставался очень своенравным. В постели он позволял наслаждаться своей покорностью, но вне комнаты под крышей он проявлял свой дурной вздорный характер, по поводу и без него показывая острые коготки. Мальчик не позволял управлять собой, отказывался от советов Грейвса, а на попытку того приказать, вспылил и отвесил любовнику пощечину. Он продолжал убивать себя, и делал это с таким рвением, почти одержимостью, что Персиваль начал подозревать у него психическое расстройство. Осторожно, наводящими вопросами, избегая слишком откровенных разговоров, Грейвс попытался выяснить хоть что-то из его прошлого. Из болтовни других танцовщиц он узнал, что Криденс пришел в Мулен Руж сам из Марселя, где он работал шлюхой в порту. А сам Бэрбоун сказал, что сбежал из дома, когда ему исполнилось десять, не выдержав насмешек сестер и жестокости матери. Этим он и объяснил свои странные уродливые шрамы на ладонях и плечах, а полосы на запястьях - попыткой самоубийства. Мать, о которой он отзывался только с ненавистью, душила его и несколько раз избивала до полусмерти. А сейчас ночное кабаре стало его домом, и он предпочитал ложиться под богатых стариков, чем терпеть унижения и боль от родной семьи. Персиваль начал понимать, какой глубины болевой пласт таится в истерзанной душе ребенка, познавшего отчаяние, страх, разврат, ужас в самом детстве. Он еще больше начал ценить улыбки Криденса, его заливистый смех, его ласку и его взгляды. А Криденс, всеми силами сохраняя внешнее спокойствие, внутренне сходил с ума. Он боялся, боялся отчаянно. Его душа впервые болела, затрагивая ржавые струны совести, он боялся за Грейвса больше, чем за себя. Герцог начал являться в Мулен Руж все чаще, и страх за Персиваля не позволял Бэрбоуну отказывать Геллерту в знаках внимания. Грейвс не понимал, почему вместо того, чтобы уделить больше времени ему, Криденс уходит в верхнюю ложу и часами просиживает там. Он не чувствовал страха мальчишки, а тот с годами научился очень хорошо скрывать свои истинные чувства, в основном из опаски быть вновь униженным и непонятым. Герцог, не добившись своего уговорами и посулами, избрал иную тактику, каждый вечер вызывая Криденса на долгие интересные беседы, пытаясь подкупить его доверчивость. Криденс немедленно замыкался в себе. Геллерт начал целенаправленно спаивать юношу, и, зная о его любви к различным запретным таблеткам и порошкам, приносить ему разные опиаты. Бэрбоун безумно боялся, что его затуманенный рассудок подведет, и он поставит подпись на контракте, подтвердив свое грядущее рабство. Но глядя на очередной бокал вина или пакет с опиумом, он не мог удержаться, его воля была слишком слаба. Персиваль с горечью наблюдал, как его мальчик сходит с ума под напором внутренних противоречий, наблюдал и не мог помешать. Он только видит, как кривится лицо Криденса во время ломки, слышит, с каким звуком он выламывает ногти в приступе ужасной боли, как хрипит в его легких чахотка, как глаза затягивает мутная пелена. Бэрбоун не хотел идти в верхнюю ложу, но его тянуло нечто необъяснимое, жуткое, мучительное. Он рвался из сетей, но Геллерт без труда поймал его в свою клетку словно красивую птицу, сыграв на слабости и беззащитности неопытного безвольного ребенка. Сложившийся треугольник никто не мог и не хотел разорвать. Криденс колебался, не решаясь принять окончательное решение, и Герцог решил ускорить этот процесс. В Мулен Руж закипела стройка. Были наняты новые музыканты, хореографы, костюмеры. Грейвс принес Зидлеру, отвечавшему за грядущую постановку свою пьесу и получил одобрение. Разучивались слова, репетировались роли, ставились танцы и батальные сцены. Криденс расцвел, всецело отдаваясь тому, что всю жизнь занимало его душу. Он даже стал меньше кашлять, но все равно все, кроме него самого, прекрасно понимали, что счет его короткой маленькой жизни пошел буквально на недели и дни. Бэрбоун таял как призрак, становясь все более тонким и прозрачным. Он не верил в слова доктора, к которому его настойчиво водил Зидлер, но, словно предчувствуя свой скорый уход из жизни, стал больше времени проводить с Персивалем, отдавая все силы репетициям и работе над ролью. Пьеса представляла собой красивую сказку про принца, попавшего в руки злобного колдуна в качестве выкупа за свободу его народа. Страдание, любовь, горе - все это ярко отражалось в тексте, созданном талантливым разумом Персиваля, и Криденс воплощал собой всю широкую палитру чувств, изложенных на бумаге. Феерия театрального действия обещала развернуться во всем своем великолепии и прогреметь на весь Париж. *** За день до премьеры Персиваль застал Криденса за кулисами растроенным и заплаканным. Юноша буквально рыдал, давясь слезами и выдавливая из себя жалобные душераздирающие стоны. - Что случилось, Криденс? - Грейвс отшвырнул папку с листами и бросился к нему, - солнце мое, почему ты плачешь? Криденс поднял на него опухшие покрасневшие глаза и испуганно замотал головой. Он вытянул руки, протянул их Персивалю, и Грейвс заметил на бледных ладонях яркие, почти бордовые борозды содранной кожи. Такие же полосы были на спине, шее... - Г-Герцог, - едва выговорил между рыданиями Бэрбоун, - о-он м-меня... з-за неверность ему. А я его н-не л-люблю, я хочу с тобой... Персиваль силой обнял юношу и крепко прижал к себе, поглаживая его по спутанным кудрям на затылке. - Все хорошо, мой маленький, все хорошо. Он тебя больше не тронет. - Перси, - отчаянно взвыл куда-то в шарф на плече Криденс, - Перси, он сказал, что убьет тебя! Что он все знае-е-ет... - он снова зашелся в плаче, - Пе-ерси, я не хочу, чтобы о-он тебя убивал. - Он не посмеет меня убить, милый мой. - Грейвс сжал острые скулы мальчишки, положил ладонь на его затылок, поцеловал его раз, другой, попал по мокрым соленым губам, по впалой щеке, - давай завтра уйдем, сбежим, ты сыграешь на сцене, и мы уйдем вместе из Мулен Руж, уйдем навсегда! Криденс судорожно кивал, преданно глядя на Персиваля. Он был в таком запуганном несчастном состоянии, что согласился бы сейчас на все. Грейвс чувствовал, что его срочно нужно утешить. Поэтому сжал тонкую талию, потянул юношу за собой, сбросил со стола ворох реквизита и осторожно помог Бэрбоуну лечь на столешницу. Наклонился, нависая сверху, поцеловал глубоко, нежно, слегка прикусывая нижнюю губу мальчишки и проталкивая язык ему в рот. Криденс отстранился, утер слезы кулаком и растянул губы в грустной улыбке: - Персиваль, я люб... Договорить он не успел. С тихим, отдающимся вибрацией в груди рыком Грейвс плавно сдвинулся по нему ниже, так, чтобы его рот оказался напротив торчащих сосков. Осторожно прикасаясь к сверхчувствительной плоти, он сжал темную вершинку зубами, а потом накрыл левый сосок ртом и, все так же урча и горячо вздыхая, дотронулся кончиком языка. Криденса пробило дрожью, он вцепился в воротник еще не снятой Грейвсом рубашки потянул его так сильно, что услышал треск. Жаль только, что его не услышал сам Грейвс, уже перебравшийся к правому соску. Он играл с ним, дразня кончиком языка, обводя вокруг, чувственно задевая зубами зудящую от нетерпения кожу. Криденс все еще держал его за воротник, вжимался в Персиваля, понукая, но тот не торопился. Казалось, для него сейчас не было ничего важнее и слаще распухших сосков Бэрбоуна. Как младенец, Грейвс прижимался к ним ртом, лаская и терзая сильнее, чем ротик их голодного ребенка. Криденса вело, дрожь все не унималась, возбуждение поднималось изнутри, грозя взрывом, а Грейвс лежал на нем, потираясь о бедро твердым до фантомной боли членом, и наслаждался своим маленьким извращением. - Перси, — пытался вырвать его из рая Криденс, но тот не реагировал. – Перси! Взъерошенная макушка, мерно двигавшаяся над его грудью, замерла. Персиваль поднял голову, смотря на Криденса мутным взглядом, и вид у него был настолько счастливым, как если бы он одновременно узнал о своей мировой известности и мгновенном выздоровлении своего любовника. - Персиваль, — ласково позвал Криденс, гладя его по затылку. – Ты еще успеешь наиграться, а сейчас уже приступай к делу. Воспользовавшись передышкой, он дотянулся до кармана, где всегда на всякий случай таскал смазку. Маленький тюбик никак не давался в руку. Наконец, Криденс его ухватил и всучил Грейвсу, попытался заставить отлипнуть от своей груди, но человеческой силы не хватило. К счастью, Персиваль уже немного пришел в себя, поднялся сам и быстро разделся, успев сделать это за то время, пока Криденс снимал штаны. Грейвс снова вернулся к своим затяжным церемониям, готовя Бэрбоуна. Делал он это мучительно медленно, Криденс елозил и крутился на его пальцах, прижимал к груди колени, открываясь полностью, и загнанно дышал. Ему казалось, что он может спустить только от этой возбуждающей, но недостаточной ласки, и крепился, желая получить все целиком. Грейвс держал его за бедро, не давая соскользнуть, а мальчик нетерпеливо вилял бедрами и стонал, а потом начал ругаться. Грейвс этого не любил, и то, что он предпочел заткнуть Криденса поцелуем, было вполне логично. Ноги остались без опоры, расползлись, открывая член, который прижимался к животу, и пришлось обхватить Персиваля за талию, сжав бока коленями, а руками обнять за шею, не давая вырваться. Они снова целовались, вжимаясь друг в друга, как подростки на первом свидании, и в этом было что-то правильное, потому что они снова открывались друг другу заново. Криденс распластался под Грейвсом, впился ногтями в ладони, подался вверх, упираясь членом любовнику куда-то в живот, и чувствовал, что течет уже везде. - Все, — выдохнул он, отлипая от Грейвса и растекаясь безвольно по столешнице. – Хватит. Я хочу секса. Хочу нормального, человеческого секса. Трахни меня, папочка. Грейвс согласно кивнул, хотя Криденсу казалось, что тот готов был согласиться со всем. Снова смазав пальцы, Персиваль обвел ими еще раскрытое отверстие, потом свой член, встал на колени между ног Бэрбоуна и привычно устроил их на своей талии, а потом наклонился и вошел длинным плавным толчком. Это было словно возвращение в рай после девяти кругов ада. Криденс встречал долгим стоном каждый дюйм члена Персиваля, обнимал его мышцами внутри, а возбуждение сменилось ликованием. Ему ужасно этого не хватало. Грейвс брал его привычно размеренно, и Криденс, как обычно, злился где-то поверх снедающей похоти. Ему хотелось быстро и всего, а Персиваль только дразнил. Но постепенно и ему изменяла выдержка, ритм ускорялся, Бэрбоун только коротко выдыхал, когда Грейвс входил до конца, и прижимал его глупую гениальную голову к своей груди, позволяя делать с ней, что ему захочется. Это было по-настоящему невыносимо. Персиваль трахал его все быстрее и жестче, возбуждение огнем палило пах, член, неловко вздрагивавший от каждого толчка внутрь, тек на живот смазкой, а Криденс начал стонать, молясь, чтобы этот звук не проникал через стены в главный зал. - Еще, еще, Перси, — подстегивал он Грейвса, и тот давал еще – грубовато и до конца. У Криденса подвернулись ступни, пальцы скрючились и вжался напряженный живот, а яйца, тяжелые и переполненные спермой, подтянулись в мошонке. - Папочка! Персиваль.... Едва успев выпалить это, Криденс кончил, добавив к коктейлю из пота, смазки, крови еще и собственную сперму, чтобы окончательно чувствовать себя помеченным и грязным. Это отпустило стоп-сигналы в его голове, и Бэрбоун наслаждался каждой секундой оргазма Грейвса и его одержимости. В этот момент он был готов ко всему и все готов был позволить. За одной из кулис раздались торопливые шаги, дернулась тяжелая бархатная ткань. - Криденс, ты не усвоил урок, - холодно сказал Геллерт, появляясь из-за занавеса, - надеюсь, хоть к словам прислушаешься... - он ушел в главный зал, невесомо колыхнулась ткань занавеса. Криденс поспешно запахнулся в рубашку, схватил в охапку остальную одежду и сбежал прежде, чем Персиваль успел хоть слово сказать. *** Грейвс не спал всю ночь перед премьерой, под его пальцами рождалась последняя глава романа, его герои наконец-то были счастливы, и на легком наброске иллюстрации мальчик в костюме принца крепко обнимал своего спасителя и доброго гения. Литеры машинки звонко стучали, податливо двигались клавиши. Написав "конец", он устало откинулся на спинку стула и протер покрасневшие глаза. За окном каморки занимался рассвет, лениво, нехотя поднималось над домами солнце, звезды уступали ему, их свет стремительно бледнел... День прошел в стремительных хлопотах, суматошной беготне, спешных приготовлениях. Грейвс собрал актеров за сценой и раз за разом прогонял финальную сцену, где принц, осознавая глубину своего падения и унижения перед жестоким колдуном, бросался с башни замка на камни и разбивался насмерть. Криденс побледнел до цвета папиросной бумаги и все время запинался, боясь поднять глаза. Актер, исполнявший роль колдуна раздражался, требовал от него достоверной игры, напряжения добавлял Геллерт, разместившийся в кресле возле кулис и внимательно наблюдавший не сколько за сценой, сколько за ее главным героем. От его взгляда Бэрбоун нервничал еще сильнее и замыкался в себе все глубже. - Мне не нравится финал, - наконец категорично заявил Герцог, - вы должны его переделать. Грейвс воздел руки со сценарием в руках и начал горячо возражать. Одним взглядом Геллерт без труда заставил его замолчать. - Принц должен остаться в плену колдуна и отдать себя в его руки полностью. Такой финал мне больше нравится. - Герцог лениво сделал глоток вина из бокала, который он удерживал в руках, - и больше соответствует нашей ситуации. Криденс, ты согласен? Юноша кивнул, не поднимая головы. Кое-как прошли новый финал, на ходу переделывая слова, и Грейвс отпустил всех отдыхать. Уже вечером, когда в зале начали собираться зрители, занимая места, Криденс спустился из своей комнаты под крышей и забился в какой-то угол за кулисами с текстом в руках и негромко начал повторять слова. Грейвс не решился подходить к нему и наблюдал издалека. Бэрбоун боролся с собой, упрямо сжимая побледневшие от напряжения губы, он увлеченно о чем-то размышлял и наконец пришел к какому-то выводу, решительно кивнув головой. Зидлер на сцене громко о чем-то говорил, но Персиваль никак не мог оторвать взгляд от Криденса как в первый вечер их встречи. Юноша, уже облаченный в королевский костюм, стоял у закрытого занавеса, закрыв глаза и сосредоточившись на чем-то сокровенном в глубине своей души. В эту минуту мимолетной задумчивости он был очень красивым, каким-то одухотворенным и благородным. Глубокие глаза с поволокой были слегка прикрыты, на лице отображались малейшие оттенки далеких от действительности мыслей... Грейвс откровенно любовался им и с большим сожалением проводил юношу взглядом на сцену, когда отыграли пролог и пришло время выхода главного героя. Как только миновало второе действие, Персиваль тихо выбрался в зал и опустился прямо на пол перед самой сценой возле левой стороны рампы. Он наблюдал, как среди ярких ламп разворачивается полная картина его пьесы, как созданные им персонажи проживают свои короткие жизни и сгорают, умирают по велению слова и замысла автора, как история, простая история, незатейливая любовная, конечно же, с легкостью завладевает сердцами зрителей, и как они находятся в плену очарования нового театра Мулен Руж и его новой звезды. Действие шло к своей кульминации. Триумфально гремел оркестр, принц и колдун, пригвожденные к месту сиянием прожекторов, в зале, Грейвс ощущал это всей душой, сгущалось напряжение, общее дыхание зрителей готовилось излиться в громе восторга. Наступил переломный момент. Криденс двинулся к краю сцены и остановился внезапно, словно в судороге боли, раскинув руки, простертые в зал. В первом ряду, где-то за спиной Персиваля, поднялся Герцог. Властно, громко, жестко приказал: - Иди ко мне! Криденс замер в облаке света, откинул голову назад, и Персиваль вновь увидел, как ярко засияли его глаза. - Я люблю свободу, я живу и дышу ей! - звонкий голос юноши разрастался как круг от брошенного камня мутной воде. Тишина не поглощала его слова, а выбрасывала их среди нефов под высокий потолок. - И твоим, Геллерт Грин-де-Вальд, я не буду никогда! Герцог помедлил. Зрители ощущали, что затягивается пауза, но они не догадывались, что происходящее сейчас не является частью спектакля. - Раз так... - Персиваль скорее угадал, нежели услышал негромкий щелчок. Услышал, понял, что произойдет, и вскочил, с ужасом осознавая, что он не успеет... - Так умри неприкаянным, глупый мальчишка! И грянул гром. Криденс испуганно отпрянул, вздрогнул, глядя расширенными глазами глазами на своего несостоявшегося убийцу... Персиваль осел на пол и тихо вздохнул. Боль пришла не сразу, сперва был только легкий толчок в грудь. На рубашке расплывалось алое пятно, а сознание медленно начал застилась туман. Перед глазами поплыла дымка. Криденс рухнул на колени, сжал руки Грейвса в своих, жалобно расплакался. - Перси, Перси... Персиваль... - застонал он, на щеку Грейвса закапали слезы, - ну зачем, зачем, я все равно умираю... В груди Криденса словно зажглись и начали тлеть обжигающие угли. Он кашлял, рыдал, давился, кашлял, на губах поступила кровь. Персиваль из последних сил поднял руку и коснулся его влажной щеки. - Я люблю тебя. Чтобы не шокировать зрителей окончательно, Зидлер приказал опустить занавес. Тяжелая завеса отгородила смерть от жизни. Криденс лег на пол рядом с Персивалем и закрыл глаза. Жизнь утекала из двух тел медленно, нехотя, холод сковывал ладони, веки тяжелели. Грейвс выдохнул последний раз, Криденс втянул в больные легкие воздух с жутким скрипящим звуком и на сцене наступила тишина, только смешанная кровь двух мертвых любовников капала на дубовый пол, оставляя разводы...