Приручай и властвуй

Когда теплые, чуть шершавые ладони ложатся на поясницу, скользят вниз плавно и медленно, оглаживая бока, Персиваль непроизвольно напрягается: сгребает в кулак простынь и тянет так сильно, что тонкий хлопок трещит, начинает дышать глубоко и шумно, сводит лопатки. - Тшш, тише, - горячо шепчет Ньют, выцеловывая неведомые узоры на его хребте. – Все хорошо. - Ты еще скажи «мама здесь», - нервно шутит Грейвс, изо всех сил стараясь расслабиться. Это непросто. Непривычно. Персиваль упирается лбом в сложенные руки, ведь в какой-то момент ему начинает казаться, что постель под ними мягко качается, как на волнах. Прогибается в спине, потому что так нужно, так им обоим будет удобнее, потому что он сам именно так хотел, а Ньют просто согласился. Шире расставляет ноги. Ньют накрывает его собой сверху, скользя обнаженной грудью по спине – кожа к коже – и тихо смеется. - Просто… - он замолкает, подбирая верные слова; вслух это плохо ему удается - легче действовать или писать письма, так всегда было. – Не думай. Я не причиню тебе боли, ты же знаешь, - длинные пальцы в мелких шрамах и веснушках мягко массируют плечи. – Никогда не сделаю того, что ты не захочешь. Наверное, вот так он и убеждает своих фантастических питомцев не встраивать его в свою пищевую цепочку. И химера дает себя погладить, птица-гром воркует, как нежная горлица, а смеркут становится преданным, как цепной пес, и устраивается в ладони маленьким шариком. Персиваль не отвечает, сосредотачиваясь на дыхании. Боли он не боится, и убеждать его, вроде бы, не надо, но это действует. Мерлин побери, действует. Ньют на него действует. - Вот так. Хорошо, - Скамандер, тем временем, продолжает водить ладонями по спине, и к одобрению в его голосе примешивается солидная доля восхищения. – Ты такой красивый сейчас, даже не представляешь. Ты себя не видишь. Просто потрясающий. Он произносит все это быстрым речитативом, забываясь в эмоциях, и Грейвс понимает, что ластится к нему, как большая кошка, бессознательно пытается продлить каждое прикосновение. Возбуждение накатывает волнами, тягучее и тяжелое, разливается по солнечному сплетению, и мысли становятся короткими и обрывочными, постепенно сводясь к самым примитивным. Не тереться пахом о простынь, например. Железная воля плавится в чужом тепле, и Персиваль тонет в мучительно сладкой истоме как в патоке. - Ну давай же, расслабься, мой хороший… Вот так… Вот так… Ладонь между ягодиц уже не настораживает, и хочется податься назад, хочется, чтобы растягивали и чтобы быстрее. Но сейчас Грейвс не в МАКУСА, не глава какого-то там департамента, а Ньют не его подчиненный. Он не может командовать, и это здорово, на самом деле – здорово быть просто одним из животных Ньюта Скамандера. Есть из его рук, подставляться под нехитрые ласки, делать то, что он скажет. Ньют говорит «не торопись». Ньют говорит «потерпи, мой хороший», хотя терпеть, в общем, нечего – просто хочется дальше, всего и сразу. Но Скамандер любуется им, как диковинным и прекрасным существом. Целует, гладит, растягивает – медленно и совершенно не думая о себе. У него безупречная выдержка. Персиваля в жизни никто не любил так сильно и так нежно. Подаваясь бедрами вперед, Ньют снова что-то шепчет, сбивчиво и чуть хрипло, и он невероятно горячий там, внутри, и боли действительно нет. За боль Грейвс смог бы зацепиться, чтобы вернуться в реальный мир, осознать себя и все происходящее, а теперь он просто растворяется в ощущениях – целиком, без остатка. И в голове восхитительно пусто, нет ни тревог, ни кошмаров. Ни ответственности, ни власти. Всю ответственность Ньют принимает на себя. Грейвс действительно не знает, как у него это получается, но, даже резко и порывисто вбивая его в пружинистый матрас, Скамандер как-то ухитряется отдавать, делиться. Ему кажется, весь мир должен любить Ньюта, Персиваль просто это знает. Персиваль любит.