Ветер, пойманный на излете

      Сжимаешь кулаки что есть силы, до боли впиваясь ногтями в ладони, до сводящего чувства в пальцах, пытаясь переместить в них всю боль душевную. Холера, зовущаяся твоим именем, что костлявой рукой хватает за горло, сжимает запястья, расцарапывает сердце изнутри. Излечиться бы, но как? Спрашиваешь риторично. Признайся, тебе нравится гореть вот так, задыхаться вот так, умирать каждый божий день под его взглядом и воскресать каждую ночь в его руках. Признайся, имей билет на машину времени, ты бы скомкала его и выбросила в реку — не к чему что-то менять. Признайся хотя бы себе…       Смотря на то, как Эмиль неспешно отпивает кофе, любуясь видом из окон общей столовой, Ингрид вновь и вновь шла по персональному кругу ада. Изо дня в день одно и тоже. Он делает вид, что они просто однокомандники. Она делает вид, что все еще жива.       Когда все привыкли видеть тебя веселой и беспечной двадцать четыре на семь, оказывается неимоверно сложно скрывать любую личную катастрофу. Успех примерно такой же, как если пытаться выдать грохот рухнувшего дома за звук упавшего на пол карандаша. Она пытается смеяться и шутить, но больше получается язвить и злословить, исходя ядом черного юмора. Сколько остается до того, как все поймут, что происходит между ней и Эмилем? Бомба была заряжена. Часы тикали. Шел обратный отсчет…       У нее на родине последний солнечный день перед полярной ночью отмечается, как праздник. Она еще помнила, когда в последний раз сияло солнце над ней. Когда была именно весела, а не охвачена ознобом лжерадости. Может занести в персональные праздники? А может оплакивать, как годовщину?.. День перед одиночной смешанной эстафетой как точка отсчета, а дальше…       Она помнила тот его взгляд. Спокойный. Безразличный. Бесцветный. От него холодело в груди, будто вывернули наизнанку перед холодным шведским ветром. Она читала его мысли по глубокой морщине между бровей, по линии губ, по тону. И от этого по позвоночнику, по жилам и венам искрило, замыкало и горело.       Ингрид казалось, она слышала, о чем он говорит с тренером. Сквозь весь шум стадиона читает между строк, между сказанных слов. Она ведь подставила его, не оправдала надежд. А еще обокрала у всех на виду, лишила чего-то важного. Не одна же она чувствует это. Победа в первой гонке сезона как разряд электрическим током для впавшей в кому души победителя, чтобы подразнить забытым вкусом побед, чтобы завлечь в эпицентр борьбы за Глобус.       Закончив разговор с командой, Эмиль направился к ней.       — Все нормально, — приобнял за плечи, чуть наклонившись к уху, тон добродушен и нейтрален одновременно, голос тих и будто бы даже мягок. — Не бери в голову.       Его слова по слогам, по буквам, словно крупинки соли на открытые раны. Ожидаемы. Вежливы. Ведь они стоят под прицелом камер — показушны.       Он направляется в сторону служебных помещений стадиона. Она остается пригвожденной к месту. Не смогла. Не оправдала. Хотелось провалиться сквозь землю, сгореть дотла и развеяться пеплом. И только оставшееся ощущение тяжести его руки на плече, будто бы удерживало на земле, обездвиживало чем-то низменным, плотским, еще непонятым.       Она никогда не терялась в компаниях: больших, маленьких, незнакомых. Титулы, звания, возраст не особо влияли на ее поведение. Ингрид была со всеми одинаково открытой и добродушной. И только с ним все было по-другому. С самого начала его нахождение рядом парализовало, зарождало панику в душе, поселяло смутное беспокойство в сердце. Эмиль вел себя с ней самым обычным образом, нисколько не выделяя и уж тем более не принижая из-за ее статуса недавней юниорки. Могло показаться, что он стал чуточку внимательнее после ее «эффектного» дебюта в сезоне, но Ингрид предпочитала считать это банальной вежливостью. Она злилась на себя за абсолютно глупое поведение, пыталась сохранять спокойный вид, но еще больше старалась не оставаться с ним один на один в общей гостиной, не садиться за один стол в столовой, не работать в общих группах. Какое-то внутреннее чувство советовало ей избегать общения с ним, и она совершенно несвойственно для себя подчинялась ему. То, что это было чувство самосохранения, осознала она намного позже, а вот то, насколько провальна вся ее миссия в целом, поняла довольно быстро.       Первый этап подходил к своему завершению, и Ингрид уже паковала чемоданы для возвращения на такой привычный и почти домашний Кубок IBU. В этот раз она ждала отъезда с небывалым нетерпением и в предпоследний вечер была настолько воодушевлена, что совсем позабыла про свои выдуманные меры предосторожности. Засмотревшись сериалом, она не заметила, как большая часть команды разошлась из гостиной по своим комнатам. Подняв уставшие глаза от экрана, она оглядела комнату, с удивлением обнаруживая, что осталась одна. Почти одна… В другом углу все еще сидела сгорбившаяся над ноутбуком фигура. Ингрид почувствовала, как по всему телу пробежал электрический ток, остывая ледяным холодом в груди и кончиках пальцев. На секунду замерев в нерешимости, она начала спешно собираться, неловкими торопливыми движениями сматывая провода от всех зарядок и складывая всю свою технику в причудливую и не особо надежную стопку. Она не смотрела в сторону Эмиля, хотя готова была поклясться, что чувствовала взгляд с его стороны. Удивленный, заинтересованный, безразличный или еще какой — Ингрид понятия не имела и не особо хотела знать. Закончив со сборами и так и не взглянув в его сторону, она поспешила наверх. Но как бы не торопилась она исчезнуть в своей комнате, быстрым побег не получился. Она замешкалась у самой двери, стараясь не уронить вещи на пол и все-таки повернуть ручку.       — Ты избегаешь меня? — раздавшийся над ухом голос заставил ее вздрогнуть, пирамида в руках качнулась, и на пол с глухим стуком упала пара проводов.       Она проводила их взглядом, после чего подняла его на говорившего. В слабо освещенном коридоре, возможно, не все можно было разглядеть, но проскочившее лукавство в улыбке Эмиля она заметить успела. Он наклонился, услужливо помогая поднять упавшее, но выпрямившись, отдавать ей не спешил.       — Я давно за тобой наблюдаю, и мне почему-то кажется, что да. Только вот почему? — спросил он миролюбивым и спокойным тоном, будто интересовался о прогнозе погоды на завтра.       Эмиль обошел застывшую истуканом Ингрид, повернул ручку, открывая дверь в ее комнату, не переступая порога, слепо пошарил рукой по стене у входа. Щелкнул выключатель, и в помещении зажегся свет. Затем он аккуратно положил провода сверху всего того, что она держала в руках, и отошел в сторону, не преграждая больше дверной проем.       — Тебе показалось, — Ингрид попыталась ответить беспечно или может даже с небольшой усмешкой, но голос ее подвел, получилось неуверенно и крайне не убедительно. — С чего мне тебя избегать? — она поспешила шагнуть в комнату.       — Вот и я думаю, с чего, — едва заметная улыбка пробежала по его губам, он засунул руки в карманы мягких спортивных брюк и прислонился к дверному косяку.       — Вот я и говорю, показалось, — она предприняла еще одну попытку беззаботно улыбнуться. — Извини, но я устала. Спокойной ночи, — и она закрыла перед ним дверь.       Она думала, что все закончится с наступлением рассвета, но в новом дне ждало лишь еще одно испытание, самое горькое разочарование: тренерский штаб принял решение взять ее в Поклюку. Любой другой спортсмен на ее месте радовался бы, и она суеверно предполагала, что ей еще аукнется за такое неблагодарное отношение, но ничего не могла с собой поделать. Больше всего на свете ей хотелось оказаться за сотни километров от этого человека, от его изучающего взгляда, бархатного голоса, точеного профиля, — всего того, что вызывало внутри бурю, а в коленках слабость. Ей казалось, что теперь Эмиль специально искал встреч, но потом, анализируя все вечером, вновь приходила к мнению, что это всего лишь ее мнительность и рядом с ней он оказывался не чаще любого другого члена команды. Находиться в его присутствии становилось намного сложнее. Общие посиделки теперь были почти под запретом, и после вечерних пробежек и процедур Ингрид прямиком отправлялась в свою комнату.       Тот вечер не был исключением, разве что задержалась она немного на прогулке. В фойе гостиницы было ожидаемо тихо, большинство спортсменов отдыхали в своих номерах. Она поднялась на нужный ей этаж, направилась к своей комнате. Вчерашнее совершенно не задавшееся преследование занозой сидело в мыслях. Десять промахов было сродни десяти пощечинам, и уж теперь-то ее точно сошлют на Кубок рангом ниже. Сейчас, когда эта перспектива стала более чем осязаема, она вдруг поняла, что уже не так сильно хочет уходить с Мира. В очередной раз только угроза потери заставляла понять истинную важность вещей.       — Я уж было подумал, ты собралась на улице заночевать, — погрузившись в размышления, она совсем не заметила идущего навстречу Эмиля.       — Следишь?       — Просто видел, как ты уходила из гостиницы, — Эмиль безобидно пожал плечами. — Самокопание штука плохая, — заметил он, внимательно всматриваясь в ее лицо.       Он видел ее насквозь, читал мысли и предвидел поступки — это ужасно раздражало. Впервые за все это время ей стало настолько все равно на то, что подумает он, на то, что будет после. Стало настолько обидно, что именно из-за него мысли ее превращались в хаос и жизнь грозилась сойти с рельс.       — Если ты все еще считаешь, что я избегаю тебя, то, похоже, сам ты ищешь встреч, — невпопад заявила она, тлеющий огонек того неосознанного вспыхнул внутри, разгораясь ярче.       Эмиль с секунду продолжал внимательно смотреть на нее, после чего сделал еще один шаг навстречу.       — Думаешь, я буду отрицать?       В отличие от прошлого раза ни усмешка, ни улыбка не исказили его губ. Между бровей пролегла неглубокая морщинка. Он стоял все с тем же серьезным видом, разве что в глазах блеснул непривычный огонек. Ингрид инстинктивно шагнула назад, но все же недостаточно, чтобы увеличить расстояние между ними, Эмиль успел взять ее за руки.       Ее одежда все еще была пропитана уличным холодом и влажностью. Это контрастировало с теплом, идущим от него. Он приобнял ее за талию, притягивая к себе, и отчего-то попыток отругать, остановить, вырваться она не предприняла. Огонек внутри разгорелся сильнее, мерцая теперь ровным и уверенным пламенем, только почему-то негреющим. По спине, по всему телу пробежал холодок, превращая воздух в легких в колючую изморось, так что и дышать было невозможно, в ногах появилась предательская слабость. Она почувствовала, как уверенно и крепко он прижал ее к себе, одной рукой проводя вверх по спине, а другую запуская в волосы, нарушая ее идеально ровно зачесанный хвост. Губы его оказались горячими, чуть обветренными на морозном северном ветре и слегка солоноватыми…       Тот вечер в Словении смешал все последующие дни и недели в лихорадочном водовороте гоночных будней и коротких выходных. Каждый день она клялась себе не приходить к нему, но каждый вечер вновь и вновь нарушала данные обеты, идя вопреки здравому смыслу, не слушая теперь уже истошно кричащее чувство самосохранения. Он открывал ей новую жизнь, а она старалась делать вид, будто ничего не происходит. На людях в его присутствии она все также замолкала, тушевалась, а скорее растушевывалась, как яркая картина, под руками художника становящаяся размытой и блеклой. А он и в самом деле был художником. Он стирал все заложенное в ней другими людьми и отношениями, превращая в чистый холст, удобный для него. Он говорил, чтобы она не показывала свои чувства на публике, и она беспрекословно закрывала все в глубинах души. Он говорил, чтобы она не обижалась, если он не оказывает ей знаков внимания в течение дня, и она терпела его спокойные и равнодушные взгляды. Он перекраивал и перестраивал ее, и она не возражала. Ровно до вчерашнего дня, когда при ней же журналист не спросил его про Саманту, точнее до его ответа…       Смотря сейчас на то, как Эмиль неспешно отпивает кофе, любуясь видом из окон общей столовой, Ингрид ощущает, как внутри зарождается новое, едва ли испытанное до этого чувство, зарождается даже не гнев. Что-то едкое и горькое, отчего щиплет в глазах и не хватает сил, чтобы сделать вдох полной грудью. Должно быть, ей нужен был вот такой контрольный выстрел, чтобы очнуться от бесконечного падения вниз.       Ингрид встает из-за стола, оставляя почти не тронутый завтрак, пытается уйти как можно более незаметно, намеренно обходя столик у окна. Она успевает подняться на второй этаж, когда слышит шаги за собой, не оборачивается, догадывается, кто именно идет следом. Лишь бы хватило выдержки, лишь бы хватило неуступчивости, лишь бы… Широкая крепкая рука берет ее ладонь и пытается остановить.       — Отойди, — фраза получается громкой, острой, прорезающей утреннюю тишину коридоров. Она не оборачивается, выдергивает руку, но отпускать просто так ее не хотят.       — Не надо, — голос ломается в конце, давая проскользнуть высоким, надрывающимся и молящим ноткам.       Она оборачивается к Эмилю, который на этот раз хватает ее за обе руки.       — Эй, не дури, — голос угрожающе тих, он наступает на нее, заставляя сделать шаг назад. — Хочешь, чтобы все узнали?       Подоконник болезненно упирается в поясницу, от окна под лопатками пробегает сквозняк. А может это выход? Рассказать, нет, прокричать во всеуслышание все, что думает она о нем, о том, что между ними и многое другое. Что теряет она?       — То, что у нас с ней, это совсем другое, — он берет ее за плечи.       А что другое? Любовь? Она таких слов не знает. Шесть пустых букв, выцветших на солнце. Что теряет она? Бабочки в ее животе уже давно захлебнулись горючими слезами.       — Слышишь?       Он заглядывает в ее глаза, а Ингрид уже заранее знает, что проиграла абсолютно все. И сама ушла с молотка. Еще тогда в Поклюке, в узком коридоре, заваленном спортивным инвентарем, на пятом этаже. Пальцы впиваются сильнее. Будут ли назавтра синяки?       — А зачем?.. Что дальше? — выдыхает она.       — Дай мне время.       Что это в глазах — мольба? Должно быть, кажется… Она слегка качает головой. Всего лишь время… Не так уж и много он требует, правда? Всего лишь время и ее жизнь. По уцененке.       Он берет ее лицо в ладони, приближая к себе.       — Я обещаю, все наладится, только дай мне время.       Ингрид смотрит в его глаза и чувствует, как внутри невыплаканные слезы застывают ледяными кристалликами. Кого она обманывает, у нее уже давно нет выхода. Она, как ветер, которого лишили возможности выбирать направление.       Счетчик обнуляется и запускается снова. Сколько осталось до того, как все поймут, что происходит между ними? До того, как затухнет она, окончательно выжженная изнутри пожаром души? До того, как затихнет внутренний ветер души, не найдя смысла лететь дальше...