Собачье рождество

Morgen kommt der Weihnachtsmann, Kommt mit seinen Gaben, Trommel, Pfeife und Gewehr, Fahn und Säbel und noch mehr, Ja ein ganzes Kriegesheer, Möcht' ich gerne haben. Старая дурацкая песня сегодня лилась изо всех щелей. Рождество — семейный праздник, чудесный повод провести время с близкими, и сейчас улицы были забиты спешащими домой розовощёкими немцами, восторженно глазеющими туристами; их восклицания и музыка создавали яркую какофонию. Зазывалы буквально наскакивали на людей, что были только рады отдать пару евро за безделушку вроде фотографии с видавшим виды Санта Клаусом, за личиной которого прятался обмороженный и подвыпивший рабочий; или же за густо обсыпанный блестками рождественский венок. Женщина в дорогой шубе со свалявшимся мехом остановилась у кабинки с яблоками в карамели — из-за дыры в старых колготках на стопе натёрлась мозоль, мокро трущаяся о стёртый задник сапога. Молодую пару туристов привлекла аляпистая кабинка. Круглощёкая девушка на ломанном-переломанном немецком пыталась объясниться с продавцом, приобнявший её паренек молча показывал монетки, тыкая то в яблоко, то в себя, то растопыривая два пальца в толстых перчатках. Продавец широко улыбнулся: все друг друга наконец-то поняли. Женщина в стоптанных сапогах отвернулась и побрела в едва освещённый проулок, туда, где мостились мусорные баки дорогих ресторанов, источая кисловатую вонь. Рождество — религиозный, а ныне — семейный праздник, вот только Лариса Фелл была убеждённой атеисткой, а семьи у неё не было. Муж, состоятельный банкир, погиб два года назад, а кроме него у женщины никого не было… Не совсем, правда: на родине — мать и дочь, с которыми она не виделась те же два года. И рада бы, вот только билеты нынче дорогие, а ни мать, ни дочь не отвечают на звонки и письма. Официанткой на две ставки много не заработаешь — долги погибшего мужа, плата за съемную комнату и элементарная покупка еды отбирали все силы. В прошлом месяце коллекторы обещали вытрясти из неё душу, если не получат очередной взнос. Но, в самом деле, не придут же они в Рождество?.. Хотя даже месячная отсрочка не спасёт женщину: сегодня она потратила последние сбережения. Шлёпая разваливающимися сапогами по осенней грязи, Лариса каждое утро спешила на работу и каждую ночь без сил падала на кровать прямо в некогда дорогой шубе. Ни продать, ни выкинуть. Женщина стала замечать, что чувствует себя такой же — неопределённое нечто, наворотившая дел недалёкая дура, оставшаяся с пустыми карманами и долгами. Где-то на родине растёт дочь, Ира. Ей уже пятнадцать, и с матерью она говорит неохотно, старается поскорее закончить разговор, если вообще берет трубку. Хотя на что ещё надеяться кукушке, бросившей дочь и улетевшей «на заработки», длившиеся годами? Лариса бы хотела извиниться, но не могла — звонок в другую страну ей точно не по карману. Да и что она скажет? «Прости, дочь, за то, что ты не видела меня годами. Сейчас у меня всё плохо, помоги, пожалуйста». Слова всегда остаются словами, особенно в такой ситуации. Да и доживёт ли она до весны с долгами и пустым кошельком? В прошлый раз Лариса по пьяни впустила в квартиру бездомное животное. Крупный пёс не издавал не единого звука и почти ничего не ел, каштановая шерсть выпадала клочьями, он не отзывался на слова и окрики, если Лариса толкала его в сторону, он смотрел на неё тоскливым взглядом и отходил чуть дальше, опять безвольно сваливаясь на пол. Потухшие глаза его были отдельным разговором: то и дело вспыхивая яростным огнем, они просто не могли принадлежать зверю. Впрочем, пару дней назад Ларисе не хотелось задумываться над этим: какой толк рассуждать о глазах пса, если он того и глядишь помрет от голода? — Ну уж нет, — пропыхтела женщина, присаживаясь рядом со зверем. — Не для того я проносила под юбкой продукты, чтобы ты продолжал голодовку. Лариса обвиняющим жестом ткнула в миску с нетронутыми обрезками колбасы и засохшим белым хлебом. Пёс поднял на неё глаза, в неживом равнодушии которых промелькнул укор. — Да, я краду с работы, — вздохнула Лариса. — И ничего в этом такого нет — все так делают. А ты, будь добр… Молча мотнув головой, собака нехотя придвинулась к миске. И вот уже два дня пёс ел. Он теперь выглядел получше, но всё ещё до ужаса больным и потерянным. Лариса рассказывала ему о себе: о равнодушии матери, о том, как её бросил любимый, о том, как к едва родившейся дочери она, вопреки увещеванием совковых врачих, ничего не чувствовала. — Они думали, это так легко: родила — и бац! — любишь больше жизни, — Лариса шмыгнула носом. — А у меня так не вышло. Мне даже рядом с ней находиться неловко было. А мать только ворчала и обзывалась. Слёзы давно высохли — особенно по этому старому поводу, но в горле свербело, словно при ангине. Никому она не нужна: были только Сима, бросивший её беременной, да Тео, погибший и оставивший её в долгах. После такого отпадает всякое желание искать счастье: у судьбы явные планы на её тоску и одиночество. Шершавый язык прошёлся по её щеке. Лариса вскинула голову и нос к носу столкнулась с псом, внимательно разглядывающим её своими янтарными глазами. — Спасибо тебе, — а шерсть у пса волнистая, мягкая. — Единственный, кто меня с моим прошлым ещё не послал. Уткнувшись в собачий бок, женщина тихо всхлипнула и, вдыхая запах мыла и лекарств, провалилась в сон. Часы на городской площади били полночь.

***

Утро наступило ближе к часу дня. Лариса не помнила, как добралась до кровати, и ещё долго лежала, наслаждаясь отдыхом, ведь на работу она безнадёжно опоздала, и сегодня её точно уволили. Переживать не было смысла, — размышляла женщина, плетясь к двери своей съемной однушки, где стояла собачья миска: мохнатый друг, вероятно, проголодался. Впрочем, голодным пёс не выглядел: только безмерно довольным, словно ночью бегал отмечать собачье рождество с собачьей ёлкой, собачьим Сантой и, конечно, собачьими подарками — косточкой там или элитным кормом. Хотя, — думала Лариса, — этот прохвост слишком умён для таких вещей. Обладатель таких глаз мог ждать на Рождество как минимум томик философии или, на худой конец, что-то из сочинений древних греков. Интересно, удобно ли псу будет переворачивать страницы? — Утречка, — рука пробежалась за чёрным ухом. — Посмотрим, что у меня для тебя е-е… Уму непостижимо, как недавно умирающий пёс за жалкие три дня развил такую ловкость и скорость, но он слишком проворно оказался за её ногой… и подтолкнул к двери. Чуть не упав, женщина врезалась в косяк… и обнаружила под ногами перевитую лентой подарочную коробку. Подарок? Для неё? Сначала закралась мысль о злой шутке, но, по мере вытряхивания на колени содержимого коробки, глаза потихоньку выкатывались, а руки покрывались испариной. Кошелёк с тридцатью купюрами по сто евро — ровно в полтора раза больше того, что оставалось заплатить для покрытия долгов, банковская карточка. Аккуратно сложенный свитер, две пары ярко-красных носков, тёплый шарф с оленями. Приславший это точно знал, что она замерзает. — Я никогда не поверю, что это не ты, — не оборачиваясь, пробормотала Лариса, промокая глаза. — Но, если хочешь, я могу не думать. У каждого есть право на секреты, а в моей жизни их было слишком много. И всё же… спасибо. Пёс довольно тяфкнул и лизнул её в щёку.