Калейдоскоп нашей жизни. (Рабочее)

— Значит дождя все-таки не миновать.       Действительно, свинцовые тяжелые перины все сильнее сгущались над городом, погружая его в сладостную долгожданную дрему. Нельзя сказать, что для Петербурга подобная погода была чем-то необычным, скорее даже наоборот — сырость и серость уже давно стали неотъемлемой частью северной столицы России, но это не в коем разе не мешает Петербургу как и прежде поражать и жителей, и приезжих своим великолепием. Иногда кажется, будто осень всегда живет в этом городе, наделяет его некой таинственностью и мистикой.       Кто-то, наверняка, скажет, что «ноябрьский» Питер самый унылый, но нет… В дни, подобные этому, когда с неба нисходит мелкая морось, грозя в скором временем перейти в ливень, когда люди бегут поскорее домой словно шустрые муравьи в поисках укрытия, город начинает дышать. Серебряные капли, разбиваясь о тротуарные камни, смывали суету жителей, очищали воздух от выхлопных газов. Статуи великих писателей становились как будто более задумчивыми, а взгляд их становился еще более печальным и задумчивым. Черные вороны важно восседали на деревьях в парке и, опустив свои мокрые хвосты, переговаривались между собой своими грубыми голосами.       Иван всегда любил этот город. Петербург пронизывали одновременно и веселый гомон жителей, и величественная грусть истории, проносимая сквозь века. Такая совместимость противоположных понятий характерна и для русского характера, поэтому Иван часто бывает именно в этом городе — здесь его душа помещается в родную стихию и разум наполняется спокойствием.       Брагинский снова кинул взгляд на часы — половина третьего дня. Он уже и не помнит, когда у него появилась эта привычка постоянно смотреть на циферблат и, отталкиваясь от какого-нибудь события — любого, даже незначительного, измерять время с момента его окончания. Вот и сейчас Россия точно знал, что с прошедшего саммита прошло ровно четыре часа и тринадцать минут. Зачем он это делает, он и сам не понимал, ведь собрание было по сути бесполезным, как, впрочем, и большинство, к общему решению как обычно не пришли, зато успели знатно полить его грязью, причем делали это с удивительным единством.       Ухмылка сама собой расползлась на лице, и Иван снова взглянул на старенькие настенные часы — без десяти четыре. Скоро обещала прийти Наташа. Он уже знает, о чем она будет говорить, поэтому молил, чтобы этот разговор побыстрее закончился. Иван безмерно любил свою сестренку, что бы там не делали правители, и он прекрасно понимал, что она тоже хочет ему добра, хочет как лучше, но…, но одними разговорами тут не поможешь. В этой ситуации Брагинскому было жалко Наташу больше всех, потому что ей, безусловно, очень больно смотреть на происходящее. Видеть, как твои самые родные и любимые люди ругаются невыносимо — ты не хочешь принимать ничью сторону, не хочешь выбирать, потому что дороги оба, и всеми силами пытаешься что-то изменить, а когда не получается, становится еще больней и досадней от собственной беспомощности.       Россия сжал ладонь в кулак и, отвернувшись от окна, за которым уже стояла серая ливневая стена, облокотился спиной о подоконник. Ему слишком хорошо знакомо ощущение своей беспомощности и невозможности помочь дорогому человеку. Он до сих пор не может спокойно смотреть в глаза Сербии, точнее в глаз — больно и стыдно. Глаза у Вука были очень красивыми, цвета горячего шоколада они всегда как будто смеялись из-за приподнятых внешних уголков. Сейчас на одном из них повязка, а второй все такой же темно-карий с приподнятым уголком и уже не смеющийся, но смотрящий на Россию с прежней любовью, и от этого становилось тошно. Иван помнит тот день, как будто он произошел вчера, а не в далеком девяносто девятом. Помнит его крики, помнит, как нашел его в горящих руинах Белграда, помнит, как тот улыбнулся и прижался плотнее, помнит, как сам плакал, бережно неся брата в медпункт.       «Ты пришел, брат»       Эти слова, которые Вук шептал в почти бессознательном состоянии у Ивана на руках, теперь подобно грому звучали в голове последнего. Брагинский помнит, как, упав на колени, просил прощения за то, что допустил, за то, что не защитил. Помнит, как Вук упал к нему, смеялся и обнимал, называя дураком.       «Ты не виноват»       — А кто виноват?       Слова, непроизвольно соскочившие с губ, тот час разлетелись по комнате, отражаясь от стен. В кабинете стояла удушающая тишина, она оплетала всю мебель, заставляя ее молчать, словно этот тяжелый книжный шкаф или резной деревянный стол могли ответить. Волной схлынули тяжелые воспоминания, оставляя после себя сосущую пустоту. Шуршание дождя за окном прекратилось и вот уже слышны первые голоса людей. Город снова наполнялся суетой.       Иван пожалел, что испортил себе настроение, потому что, как бы хорошо он не притворялся после, Наташа все равно поймет его состояние, и начнутся ненужные вопросы. Он не хотел лишний раз беспокоить ее и, тем более, вешать свою боль на ее плечи. Его всегда поражала ее проницательность, Иван мог спрятать свои истинные чувства и эмоции ото всех кроме нее. Способность девушки читать его словно раскрытую книгу одновременно и пугала и восхищала Россию.       Взгляд снова прикован к часам — половина пятого.       «Может не придет?»       В душу России закралась крохотная надежда, но будто в издевку над ним в коридоре, ведущем прямиком в его кабинет, послышался быстрый стук тонких каблучков. Тяжело вздохнув, Иван отошел от окна и сел за свой письменный стол, мысленно готовясь к непростому разговору.       «Главное, чтобы до скандала не дошло»       Скрип двери прервал его мысль.