не из робкого десятка.

– ну, что же теперь, а? компания следующая: он, то есть Билл, и парочка его droogs: Восьмёрка, Криптос, Замочник и Пироника, причем Замочник – парень никуда не годящийся, размазня, способный только вытворять veshtsi своими rukerami, открывая ржавой шпилькой любой замок в okruge, а Пироника – просто отвязная kisa, которая помимо baldiozhnoy фигуры имела силу прописать любому в tablo, а сидели они в баре “zero gravity”, вроде как под стать местной клоаке, но вы, бллин, hikhrena не vtykayete, что это были за заведения. рассадник заразы, инкубирующий nadtsatyu чуму – ультра-насилие и цветную газировку с ножами, которая, если не убивала отравленных, отправляла отравленных убивать других. толстозадые politikani (т.е. правительство) затянули висельную петлю своими поросячьими ручками буйно цветущей алкогольной индустрии, накачиваться стало нечем, люди отчаянно тянули петлю на себе и садились на любое дерьмо, которое могли. закона против того, чтобы подмешивать в содовую некоторые shtuchki еще не водилось, и мешали с чем угодно – можно было пить газировку с веллосетом, с ножичками и прочей duriy, вот и сейчас он и его droogs попивали отличнейшую газировку и прикидывали mozgami, чем бы убить поганый вечер. вокруг металлической стружкой разносились клокочущие из колонок крики какой-то старой ptitsy, штабельной россыпью валялись myzhya и пионеры, shalavi и до зубов обанкротившиеся профессора, умильно булькавшие сквозь желтоватую пелену веллосета «стройность архимедовых шкреваний мырногульстовала и простиразалась, свинговыми патрулятами изнежевыалась, порокеталась и что-то там дыр-выл». одеты были с igolotshki, по последней моде, что в те времена означало туго скрипящие на byodrah черные брюки, черные рубашки и тяжелые govnodavy, короткие курточки и желтоватенькие такие галстучки, вроде как вчерашнее картофельное пюре, с уморительными узорами вилкой, но Билл активно настаивал на классической бабочке, говоря, что галстук, бллин, мешает давать в zhybya, да и смотрится слишком уж нелепо, а Билл – khrenn не скажет, Билла все слушаются. тогда еще в ходу были shapochki типа kotelki, которые, вроде как, придавали банде престижа, но Билл и над этим откровенно потешался, меняя пижонские kotelki на бутафорский цилиндр, и, лично у него – тростью в придачу. – ну, что же теперь, а? Билл прихлебывает из дурно пахнущего синтетикой стакана, вплескивая в себя нечто фиолетовое, которое здесь называлось виноградным взрывом, и чувствует кончиками пальцев, как на стойку начинает оседать пыль. веллосеты и прочая durr была в ходу у всяких malltshipalltshikov чтобы настроится, накачать себя под завязку концентрированным адреналином и как следует повеселиться. – ну, что же теперь, а? насилие. насилие было Новым Словом, новой религией, заменяло плохим malltshikam и kisyam отцов, и, как говорил древний, но умный kashka, «отец – это первичная модель бога», и, бллин, только скажите мне, что он не прав. – ну, что же теперь, а? желудок привычно скручивает, тугая пружина внутри затягивается, скрежещет, выталкивая куда-то в трахею по шестеренкам стук тикающих часиков на атомной бомбе. - Что же теперь? Билл отзывается нехотя, утопая в колкости наэлектризованного голоса в недопустимых 320 вольт, одна искра – и взрывы чернобыля грохочут в колонках и резонируют у Билла внутри. - Что же теперь, спрашиваете вы?! Теперь, drugi мои, пора начинать нашу vetsherinku!

.:***:.

по брюкам разливающимся теплом вязко и елейно скользит багровость железной выдержки чужой внутрины черепа. на языке остается солоноватый привкус и сосущее чувство по-волчьи голодно текущих слюней, тот же оскал лопнувших губ и стылость горящих азартным экстазом глазниц, заляпанных одинокими уличными фонарями. stari kashka сразу вытряс все свои babki, хватался за жизнь неумело, нелепо дрыгая rukerami, но с таким же сломанным отчаянием, с каким вкусом прямой пропорциональностью до удушья смеялся Билл, и тот почтил chelovechka достойной смертью, позволив умереть от его, Билла, руки. люди - никчемные свиньи. этот - не лучше, но хотя бы пытался выжить, не обделавшись. Билл слизывает с губы брызнувший мазут и плюет в скошенное лицо kashki под всеобщие аплодисменты. подобные зрелища – из разряда штучного лимита, но ведь вечер только начинался. Билл – главарь. Билл слушает людвига вана и до искр из глаз, до брызг под ногами выкручивается под буйство бродвейских пьес. - Я пою под дождем. у подножья – красный ковер склизкой крови, которым выстлан его триумф. - Просто пою под дождем. россыпь брызг – вереницей от трости до щеки. дон локвуд - набитый дурак. Билл всего этого выше. - Я счастлив опять! Билл – забытая заводная игрушка, которая давно потеряла и ключ, и хозяина. игрушки без хозяев – самые страшные. и Билла боятся до дрожи в коленках, проглядывая на раздолбанной одноглазой голове недостаток шестерней. - Солнце у меня в сердце. Билл – главарь. Билла все слушают. Билл kherny не скажет. Билл стучит каблуком ботинка по кровавой луже. - И я готов к любви! веселье мешается с безумием, мешает границы и оплетает реберную решетку пестрым веллосетом. Биллу плевать, если его посадят. Билла боятся до дрожи в коленях, до кривых преданных улыбок и собачьей верности, и он это знает. - а кто это у нас там такой simpotnyi? в неоновом ореоле – ангел сегодняшнего вечера – kisa в розовой юбочке. стоит у автомата с желейными бобами и вся из себя такая simpotnaya и saharnaya, как кукла из коробки. очаровательно дрыгается под starikovskyu мелодию, вроде как даже не замечая компанию таких благородных malltshipalltshikov, как они. Билл – впереди, компания – сзади. по вымазанному огнями тоннелю – стук шагов. идут воровской, кошачьей поступью, растягивая отзеркаленные во все пасти больные улыбки. Билл останавливается в десяти шагах. проявляет хороший тон. за ним – единосекундной синхронностью в землю врастают черно-желтые фигуры. Билл скалится - выхищенно, приторно, скользит ногой и снимает цилиндр. - Неплохая сегодня погода, не правда ли? kisa делает вид, что не смотрит. личико – детское, с поросячьи вздернутым носиком. Билл выгибается, напрягает тело. два прыжка – и тут же ее скрутит. - Не составите ли нам компанию, леди? делает шаг на встречу. ближе. еще. еще. - Диппер! kisa визжит под стать своему личику. Билл успевает дернуть за кудрявый сноп волос. тянет к себе, хватая свинку одной – за грудь, другой – запаивая вымазанный липкостью блеска roter. от kisy приятно пахнет карамелью. из-за угла на крик – взмыленый, такой же смазливый, «Диппер», надо полагать. Билл – главарь. Биллу всегда отдается первый раз. kisa вырывается, но Билл держит крепко. вылизывает ухо, говорит «будешь вести себя смирно – твой bratetc останется в живых», лжет. Биллу не нужно отдавать приказы. они все делают сами. пацана – ботинком в живот, tsepuy в zybia, mordoi в грязь под умильное улюлюканье и эйфоритические возгласы. газировка этой ночью была отменной. пацан – «Диппер» - харкается кровью, но держится долго. Билл запальчиво смеется. что ж, пусть смотрит. скользит рукой под атласную юбочку, нащупывает тонкую резинку белья. чужие руки уже стягивают сахарно-розовый свитер, кто-то ведет языком по голому бедру. пусть смотрит. «Диппер» беспомощно тянет руки и зовет kisy по имени. Билл мажет собственной кровью с прокушенной ладони по плоскому животу, упоенно вслушивается в сорванные рыдания, когда сменяет засос на глубокий укус на лебединой шейке. вглядывается отраженной горящей стылостью желтого во впадины лопнувших кровоподтеков. ну, что же теперь, а? выкрашенные красным пальцы нарушают последний рубеж, девчачье-поросячий визг мешается с дружным гиенистым, и чужая пружина внутри лопается с леденящим скрежетом стиснутых клыков. пацан – «Диппер» - не из робкого десятка. пацан – «Диппер» - надо полагать, лучший из «всех моих сыновей». Диппер сдирает себя с заплеванного асфальта, сдирает какого-то подонка с Мейбл. подобранным лезвием кромсает Биллу запястья, насквозь протыкает бритвой ладонь. Билл с воем, с болью, со слезами поджимает хвост, расстается с тут же упорхнувшей kisoi. Диппер бьет яростно, забывшись, брыжжет кровью – своей, чужой, почти черной в уличном свете, и щадит только тех, кто успевает сбежать. бьет Билла, сбивает с ног ударом по роже, прижимает глотку к асфальту. удар – первый. второй. третий. пятый. нос опасно щелкает под разбитым кулаком. от виска к скуле – ровный грунт желтеющих гематом. - Диппер! из носа на асфальт – выблеванный наружу мазут. Билл не противится. Биллу нравится. - Диппер! Диппер не слышит. Диппер хочет сбить с поганой морды эту ухмылку. у Билла глазницы заливаются кровью. - Диппер! мягкие ладони накрывают в мясо разодранную замахнувшуюся руку. Диппер оборачивается. сестра в порядке, сестравпорядке, сестравпорядке, сестравпорядке. выдыхает. расслабляет пальцы на мозольных отметинах содранной кожи, давая поганой шавке вздохнуть. Билл смеется. до слез, сорванным кашлем, лающе-кроваво выхаркивает сиплый, заходящийся гогот, улыбается лопнувшим ртом – безумно-безумно, пьяно-пьяно, булькает клокочащей в глотке кровью, весело щурит исщеренный каппилярной сетью глаз. Билл в восторге. - Ты мне нравишься, парень! Билла сравняли с землей как жалкого chelovechka, и он, blyatt, в восторге. но не простит себе, если проиграет. Билл сплевывает выбитый зуб. рядом с тоннелем - вой сирен. здоровой рукой тянет ворот мальчишки на себя. лизнув прокушенным языком, оставляет в уголке чужого рта просоленный привкус железа с собственных губ. прямо смотрит, скалится перепачканной пастью, заносит руку. - Диппер, нет! последним издыханием - припаивает к себе. всаживает промеж лопаток лезвие, выдирая ладонь напополам с мясом. гнется, скулит, воет, захлебывается до истеричного конвульсивного смеха. Билл не боится, что его посадят. - Не двигаться! перед глазами - красно-синие пятна и чьи-то форменные ботинки. - А-а, давно не виделись, мистер П., сэр. А знаете, что, знаете? Вы в дерьмо наступили, я никуда с вами не пойду, мистер П., сэр. чужое лицо - застывшей маской, в свете фонарей - совсем мертвое. свое - выломанное, покареженное, гротескно изламывается еще больше, когда тяжелая обувь наступает на порванную ладонь. - Единственное дерьмо здесь - это ты, Сайфер.