Snake

- Ева? Девушка беспомощно хватается за его руку, дышит тяжело и надрывно, в панике тараща глаза и покрываясь потом. Адам дрожит. Ему безумно страшно. Райский сад место самое безопасное на всей большой земле. Здесь не случается бед, не существует боли, нет страха, страданий, слез. Точнее, этого всего не было ровно до этой секунды. А сейчас… Вот она, Ева, мучается прямо перед ним, а он не может ничего сделать, не знает как помочь, не понимает, что с ней. Он не знает. Совсем не знает. - Ева, Ева, Господи, Ева! Что с тобой, Ева? Ева? Что мне сделать? Ева крепко-крепко зажмуривается и до боли сжимает его плечо. Слезы собираются в уголках ее глаз, а тело начинает неконтролируемо подрагивать. Адаму страшно. Он лихорадочно гладит ее по голове, как гладили они раньше животных, испуганных их небрежными шагами. Ева хрипит. Отчаянно хватается за свою лодыжку и кривит лицо от пронзительной боли. - Т-тот зверь, - выдавливает она. Язык не слушается, мешает говорить. - Зверь возле реки… Он укусил м-меня. Зверь? Зверь укусил? - Ева, Ева, я пойду к реке, я-я попрошу его вернуть все обратно! - Адам срывается с места, но уже через секунду возвращается, кладя руку ей на голову. - Будь здесь. Все будет хорошо. Я уверен, все это случайно. *** Дорога к реке кажется безумно долгой. Каждый вздох - чересчур глубоким, каждый шаг - медленным, каждое дерево впереди - слишком далеким. И когда Адам добегает до речки, он боится, что прошла целая огромная вечность. Он переводит дыхание и оглядывается вокруг. Река журчит как раньше, солнце играет бликами на воде, ветер создает волны и ничто не выдает случившейся здесь беды. Берег пустой. Паника медленно подбирается к Адаму, делает тяжелее его тело и сердце, затуманивает разум и дышит в затылок. В глазах уже щипает, предвещая первые в жизни слезы, когда откуда-то слышится шорох. Адам оглядывается на звук и невольно на его лице расползается счастливая улыбка. Какая радость, что здесь оказался кто-то живой! Он трет глаза и бежит обратно в лес, останавливаясь напротив дерева, с которого кольцами свисает зверь. - Надо же, - произносит зверь. Его голос шипит и доносится будто бы отовсюду сразу. - Мне еще никогда так не радовались. Адам замирает, улыбка незаметно сползает с его лица. Липкий и беспричинный страх ползет по позвоночнику холодными мурашками. - Скажи, - он тяжело и громко сглатывает горькую слюну. - Не видел ли ты, кто укусил мою жену? Зверь лениво шевелится, неспешно распутывая узел, в который сплелось его тело. Адам следит за этими движениями, за игрой мышц под чешуйчатой кожей, за тем, как из безгубой полоски рта то и дело выглядывает тонкий язык, будто пробуя воздух на вкус, и снова мелкая дрожь проходится по его неприкрытому телу. - Видел, - вдруг утвердительно шипит зверь и усмехается посветлевшему лицу человека. - Это сделал я. На минуту из головы напрочь вылетают все мысли. Адам открывает рот, но не может ничего сказать, лишенный дара речи от изумления и все того же непонятного животного страха. Зверь смеется - сухо протяжно шипит, подбирая послушное тело. - Я не из ваших краев, - произносит он. - Меня зовут змеем, и вы, люди, не давали мне этого имени. Ты пришел за помощью и я действительно помогу тебе. Не нужно меня бояться. - Я-я и не боюсь, - голос предательски дрожит, выдавая откровенно неумелую первую в жизни ложь. - Боишься, - тут же понимает змей. - Но ничего. Я помогу тебе. И вот его длинное тело вдруг все собирается, напрягается разом и начинает вытягиваться в сторону Адама. В черные-черные точечки глаз чудного зверя смотреть страшно, но отвести взгляд еще страшнее, страшнее видеть периферическим зрением идеально гладкое сильное тело, неумолимо приближающееся с каждой секундой. Адам рад бы уже и убежать, но взгляд змея держит лучше любых лиан. Секунда, две, и на плечи, тут же покрывающиеся мурашками, ожидаемо, но все равно внезапно ложится хвост. - Холодный, - глупо выдыхает Адам, тут же желая не говорить этого. Зверь усмехается как-то по своему, шипит и высовывает тонкий язык. Его тело оборачивается вокруг хрупкой фигурки человека, ложится на костлявые плечи, обвивает поясницу, свешивается на грудь и оглаживает поджарые ноги. Ощущение змея, скользящего по нему вдоль и поперек, сжимающего тонкую талию и оборачивающегося вокруг, сбивает дыхание Адама, заставляя дышать чаще и сглатывать собирающуюся слюну уже дважды за этот отрезок времени. В один момент голова змея наконец-то пропадает из поля зрения, позволяя выдохнуть как-то облегченно и схватится руками за дерево, смягчая себе тяжелую ношу. Но вдруг что-то ложится на его шею, щекотно трогая нежную кожу, и тут же шипение раздается прямо на ухо, посылая рой мурашек по всему телу. - Я н-не уверен, - голос Адама дрожит и срывается то ли от страха, то ли от волнения, и он сильнее сжимает руками ствол дерева. - что смогу д-донести тебя к Еве. Змей шипит - лукаво и насмешливо - и мягко сжимается вокруг человеческого тела. - О, когда я закончу, ты сам сможешь ей помочь. - И когда ты закончишь? Змей снова шипит, гулко и затяжно, касаясь раздвоенным языком ушной раковины и заставляя задрожать всем телом. А затем он как-то по-особенному сдвигается и задевает чувствительные соски, вызывая резкий выдох, смешанный со слабым первым стоном. Адам чувственно жмурится, всхлипывает как-то жалобно и подается вперед, будто бы это может сделать его еще ближе к зверю. Страх мешается с незнакомым волнующим желанием, и противная дрожь отступает. Змей шипит снова, снова движется, оглаживая нежное разгоряченное тело, снова заставляет человека застонать - чисто и невинно, совершенно безгрешно. Адам кусает губы. Адам дрожит. Тонко постанывает, царапает шероховатую кору и несдержанно подается то вперед, то назад, вслед за чужими, такими приятными движениями. Змей скользит, оборачиваясь вокруг тонкой хрупкой шеи, шипит уже на другое ухо и вдруг резким движением перекрывает дыхание человека, одновременно с этим оборачиваясь вокруг покрасневшего, просящего внимания члена. Адам захлебывается, застывает с открытым ртом и распахнутыми глазами, выгибается в пояснице, прося прикосновений. Ноги слабеют и он, незаметно даже для себя самого, опускается на колени. Тогда змей ослабляет затянувшееся кольцо, открывая доступ к влажному лесному воздуху, позволяя хрипло вдохнуть и тут же задохнуться от нового прикосновения. Каждый новый стон Адама не похож на предыдущий. Он выдыхает то громче, то тише, то срывается на хрип, то на тонкий писк, то сжимает плотно губы, мыча, то открывает рот как можно шире, будто желая чем-то заполнить его. Именно в один из таким моментов, сразу после очередного захлебывающегося просящего стона, губ Адама касается кончик хвоста змея. Он принимает его как-то даже чересчур охотно, стонет от приятной тяжести на языке, сжимает губами и мочит вязкой слюной нетерпеливо, слишком возбужденно. Неумелый, он несколько раз задевает тело зубами, тут же, будто в извинениях, зализывая это место. Змей же только, кажется, беспрерывно шипит, довольный такой внезапной охотой и податливостью, и все глубже засовывает хвост, пока не касается глотки, заставляя Адама судорожно закашляться. Через секунду хвост выскальзывает изо рта, вызывая даже какой-то разочарованный выдох. Змей сжимает поясницу Адама, выгибая его тело, раскрывая тугое колечко мышц, куда тут же скользит мокрый от слюны хвост. Человек стонет. Человек облизывает губы и только сильнее выгибается, почти ломаясь в пояснице, расслабляясь, впуская скользящий внутрь кончик хвоста. В какой-то момент вспыхивает боль и Адам сжимается, но змей тут же сдавливает горло, не позволяя вдохнуть, шипит, и только потом ослабляет хватку. Человек послушно расслабляется, жмурится беззащитно и сжимает зубы от неприятных ощущений, пока что-то внутри него не обжигает грешным удовольствием. Змей повторяет движение, заполняя мужчину все больше, изгибаясь внутри, выбивая из Адама невнятный просящий скулеж и ответные неконтролируемые движения. Боль мешается с наслаждением, страх - с желанием, грех - с невинностью. Так много, так много всего сразу, все длинное тело змея движется везде, вокруг и внутри, шипение раздается над ухом и в какой-то момент Адам не выдерживает, вспыхивая, изливаясь на землю и теряя вдруг все свои чувства. Адам не слышит ни единого звука, кроме высокого звона в ушах, не видит ничего сквозь опущенные веки, не чувствует ни где находится, ни что с ним происходит в этот самый миг. Лишь только невообразимая легкость и сладкий осадок остывающего удовольствия. Проходят минуты, проходят целые неизмеримые вечности, прежде чем человек приходит в себя. Сквозь плотный слой к нему вдруг пробиваются звуки: знакомое журчание речки, шелест листьев на деревьях, райское пение птиц. Он глубоко вдыхает и открывает глаза. В его руке лежит яблоко древа Добра и Зла.