Сегодня

В «Кофейной гуще» — старом здании с певучей лестницей, поскрипывающими полами и задорно хлопающими оконными створками — становится очень тихо, когда Великий Магистр остается там ночевать. Так тихо, что дуновение ветерка от открывшейся двери и дыхание Макса, останавливающегося на середине комнаты, будит не хуже специального заклинания. Иногда Лонли-Локли удивляется: как Максу удается знать о нем столько всего — и вдруг не знать чего-то самого простого, о чем и говорить-то лишний раз в голову не приходит. Некоторые привычки невозможно избыть, как ни старайся. Когда-то Хельна удивлялась, что муж просыпается даже не на звук шагов, а на ночной шорох за окном, когда разыгравшийся ветер с Хурона швырял в окна листья и какой-нибудь сор. Именно поэтому за все время супружества они никогда не спали в одной спальне, всегда только в разных концах дома. Ныне же бессемейный, в соответствии с орденским уставом, Великий Магистр этого самого Ордена своим чутким сном удивляет уже подчиненных, причем, как правило, делает это посреди ночи и весьма неприятно. Так, что ко всем байкам, которые про него ходят, добавилась еще и эта — дескать, если начальство спать изволит, то мимо его покоев по коридору нельзя даже на цыпочках ходить. И этажом выше. И этажом ниже тоже не надо. И вообще в эту часть здания не соваться, потому что сэр Лонли-Локли во сне видит сквозь стены и закрытые веки, а значит, немедленно проснется, приступит к работе и других заставит, и не отвертишься. На самом деле, конечно же, все проще. Когда пару дюжин лет ни во что не ставишь человеческую жизнь, а потом принимаешься работать штатным палачом, число желающих расправы закономерно достигает такой величины, что чуткий сон становится единственной доступной формой отдыха. Да и то с дополнениями в виде защитных заклинаний и еще пары хитростей из арсенала одного кеттарийца. Усовершенствованных лично, разумеется, потому что дружба дружбой, но это вовсе не значит, что Джуффину можно так уж доверять. Еще когда они были коллегами с сэром Кофой, тот как-то зазвал Мастера Пресекающего к себе на обед — похвастаться новым поваром. Лонли-Локли попросил позволения осмотреть дом — когда еще доведется оценить архитектурные решения внутри зданий на Гребне Ехо? Сэр Кофа, конечно же, разрешил, а его гость, увидев, что хозяйская спальня отделена от всех прочих помещений как минимум еще одной пустой комнатой с каждой стороны, обзавелся не только новыми знаниями в области строительства, но также и уверенностью, что хотя бы в этом он не одинок. И даже, можно сказать, нормален — ну, насколько это понятие к нему вообще применимо. Каждый раз, оставаясь в Шамхуме, он знает, что это повторится, и не просыпается до конца, потому что поведение Макса никакой угрозы не несет, хотя и не вполне объяснимо. Пару раз Лонли-Локли почти совсем решается спросить, чего же нужно от него неугомонному Вершителю. Но не спрашивает. Вероятно, по причине отсутствия уверенности в том, что действительно хочет знать ответ. Но последние несколько дюжин дней выдались настолько утомительными, а деревья в саду шумят так успокаивающе ровно, что очередной Максов визит вызывает ощутимую досаду. Лонли-Локли поворачивается к нему спиной, пытаясь уснуть, а потом рывком садится на постели и недовольно смотрит в затылок своего друга, прикрывающего за собой дверь. — Макс, тебе что-то срочно понадобилось? Макс заметно вздрагивает, останавливается и оборачивается с таким ужасом, как будто Лонли-Локли спал в левой Перчатке и сейчас немедленно пустит ее в дело. Делает шаг обратно в комнату и медленно, напряженно отпускает дверную ручку, будто к аутодафе готовится. — Нет, я... — А вот я склонен думать, что ты просто не ценишь те редкие мгновения, когда я молчу и не отравляю тебе жизнь, и поэтому регулярно будишь меня, если я остаюсь здесь. Великий Магистр еще не успевает закончить фразу, как принимается жалеть о том, что вообще заговорил. Макс почему-то бледнеет, глаза у него становятся круглые, как у буривуха, а рот приоткрывается. Но самое странное, что он даже не пытается ничего сказать в свое оправдание. Только таращится и сжимает кулаки. Они смотрят друг на друга в мучительной напряженной тишине, потом Макс отводит взгляд и принимается рассматривать щели между крашеными досками пола. Лонли-Локли призывает на помощь весь свой опыт в трудных переговорах, чтобы спасти ситуацию без ущерба для них обоих. — Хочешь спать, так не шатайся туда-сюда, а ложись, — говорит он ворчливо, но с совершенно другой интонацией. И приглашающе приподнимает одеяло. Макс быстро и шумно вдыхает, будто обжегся, скидывает с себя лоохи, сбрасывает обувь и юркает в постель. Игнорирует подушку, устраивается на плече, вдавливается лбом и носом в шею, прижимается напряженным телом — и замирает, как будто готов вскочить и бежать. Лонли-Локли мысленно вздыхает — все-таки иногда эти вот вершительские переживания по поводу очередного пустяка ему совершенно непонятны. И слава древним Магистрам, что так. Поэтому он крепко обнимает Макса за спину, смиряется с неудобной позой и проваливается в неожиданно глубокий и спокойный сон. И даже не слышит, как дверь вновь приоткрывается, и Триша, наклонив голову, смотрит на них, спящих в обнимку среди вороха подушек. Кивает сама себе, улыбается и по-кошачьи бесшумно уходит.