Золотая стрекоза

      Порпентина Голдштейн. Два слова. Одно имя. И одна маленькая заноза, которая всегда оказывается там, где её быть не должно. Персиваль Грейвс. Мистер Грейвс. Идеальность, завернутая в точность, перевязанная ленточкой. Не человек - механизм. Он безупречен во всём, безупречен до зубовного скрежета. Начиная от внешнего вида - всегда строгого, подобающего его высокому статусу - заканчивая его отношением к работе. Таким же строгим и безупречным. Он был предан делу, исполнителен, обязателен. Он был одним из великих, да что там, - он был величайшим волшебником своего времени, он был главой МАКУСА, и, Мерлинова борода, был непревзойденным его главой. В конце концов он был правой рукой президента Пиквери. Но все это не имело ни малейшего значения, когда на его пути вставала она. Все эти титулы, способности, весь опыт, одним словом, все, из чего состоял Грейвс, разбивалось, словно лайнер, об айсберг по имени Порпентина Голдштейн. Стоило новоявленному аврору появиться в поле его зрения, как все вокруг Грейвса начинало, во всех смыслах этого слова, ломаться. Даже его идеальный механизм, сравнимый разве что с механизмом швейцарских часов. Словно эта маленькая и незаметная женщина-аврор была камушком, застрявшим в его шестерёнках. - Простите, мистер Грейвс, сэр, - вот и сейчас эта девчонка, что-то неразборчиво лепеча, судорожно пытается оттереть кофе с его рубашки. Он буквально чувствует, как горячий напиток, сквозь ткань, впитывается в кожу, и понимает, что будет пахнуть крепкими зернами весь день. Это раздражает его ещё сильнее, а попытки Голдштейн спасти ситуацию и вовсе выводили из себя. Её движения, резкие и неуклюжие, как и она сама, не приносят совершенно никакого результата, а совсем наоборот - бумажная салфетка лишь делает светло-коричневое пятно ещё больше. Кажется, она забыла, что она - волшебница, и одним простым "Экскуро" всё это можно было исправить. Но Голдштейн упорно желает сделать всё сама. Ровно до тех пор, пока мистер Грейвс, раздраженно взмахнув полами пальто, не отходит назад. - Вы как всегда неподражаемы, аврор Голдштейн, - холодно добавляет Персиваль и, развернувшись, уходит в свой кабинет, оставляя растерянную девушку за спиной. Кабинет встречает владельца тишиной. Богато, но по минимуму, лишь самое необходимое (Грейвс не любил излишней роскоши) - стол из тёмного дерева, искусно состаренный, два стула - его, хозяйский, большой и удобный, и стул для гостей и посетителей, чуть меньше. У западной стены - диван, в тон столу, обитый тёмно-коричневой кожей. И господствующий запах той самой кожи, дерева и его одеколона. Вот, пожалуй, и вся мебель. Грейвс достает палочку и шепчет заклинание, наблюдая за тем, как светло-коричневое пятно медленно исчезает, оставляя лишь белизну рубашки, которую так привычно видеть. Грейвс садится за свой стол, складывает руки в замок, кладя их поверх бумаг, и устало вздыхает. Его пальцы крепко переплетены между собой, спина ровная, напряженная. Грейвс уверен - за пару месяцев работы с Порпентиной в висках прибавилось седых волос. Он не хочет на них смотреть. Поэтому в его кабинете нет зеркала. Он не знает, что ему делать с этой Голдштейн, лезущей под ноги. Она, возможно, не была единственной из всего отдела, кто раз за разом удивлял его своими действиями. Он и без Голдштейн навидался всякого. Но Тине хватает наглости спорить с ним, если она думает, что он не прав. Тина рвётся на облавы вперёд всех и, кажется, будто хочет закрыть остальных собой. Тина работает допоздна, у неё идеальные отчёты, Тина стремится взобраться вверх по карьерной лестнице. И, возможно, именно поэтому он замечает именно её проколы, именно её неудачи или, наоборот, успехи. Последние, конечно, он отмечает не в открытую, а про себя. Отчего-то, когда он видит, как у этой девчонки от уха до уха растягивается гордая улыбка, ему самому становится тепло. Ему хочется думать, что это обыденная гордость за сотрудника, своего подопечного. Почему же тогда ты так не горд за Донахью, Персиваль? У парня была лучшая раскрываемость в отделе... Грейвс не хочет её отстранять. Она ведь вполне может стать хорошим аврором, если умерит своё желание помочь всем и каждому. Всех не спасти. Этой девчонке стоит сделать эту фразу родовым девизом. По крайней мере, это объяснение причины, почему Голдштейн всё ещё остаётся единственным мракоборцем-женщиной в его отделе, приемлимо для него. Она станет хорошим аврором. Персиваль Грейвс цепляется за эту мысль как за спасительную соломинку. Отвлекая Персиваля от мыслей, на его столе неожиданно оказывается бумажная крыса и, беспокойно повернувшись пару раз вокруг своей оси, раскладывается на столе в лист бумаги, слегка бежевого, даже коричневого оттенка. Грейвс берет его в руки и ощущает пальцами не привычную гладкость белых листов, а шероховатость бумаги, её неровность. Она определенно стоит немалых денег - такой пользовались еще до изобретения печатных станков и чернильной краски, на них писали вручную. Он долго и напряженно скользит глазами всего по двум словам, золотыми чернилами выведенным на листе. Пальцы сжимают и мнут дорогой пергамент. Горло требует виски. А ему самому, до зуда под кожей, хочется выругаться. Порпентина Голдштейн. Тина проклинает себя. Проклинает собственные глаза, которые смотрят куда угодно, только не перед собой, проклинает самую несчастливую звезду, под которой родилась. Надо же было так ей повезти - в начале дня столкнуться не с кем-нибудь, а с самим Грейвсом, да ещё облить его кофе! Она не неуклюжая, как мог... как подумал, точнее, Грейвс. Просто день сегодня такой. Каждый день такой, Тина. Приходится согласиться. Она не знала, что заставляло её, при каждой встрече, стоило главе аврората подойти ближе чем на пять метров, делать какие-нибудь глупости. Она падала, спотыкалась, проливала кофе, проваливала дела, врывалась на важные собрания, уверенная, что наконец нашла зацепку по сложному делу. Конечно, так было не всегда и далеко не каждый раз, но Тине кажется, что для Грейвса она уже стала ходячей катастрофой. - Не накручивай, себя, милая, - как-то сказала ей Куинни. Сестра была права, но почему Тина замечает только казусы, которые происходили с ней, рядом с Грейвсом? - Вы как всегда неподражаемы, аврор Голдштейн, - Тина пытается повторить ледяной тон своего начальника, но выходит лишь жалкая пародия. Никто не умел так, как Грейвс, одним взглядом сверху, возвышаясь уже только морально, модуляциями и октавами голоса различной степени холодности заставить Тину сжаться в маленький комочек и, словно нашкодивший щенок, смотреть исподлобья, ожидая наказания. Тина подходит к своему столу, со вздохом садится и теряет лицо в ладонях. Тина ощущает на коже рук горячее дыхание. Своё дыхание. Тина ставит себе "превосходно" за умение попадать в нелепые ситуации. И премию "Неудачник года" получает Порпентина Голдштейн! Настроение летит к чертям... Работы много. Преступность будто бы сорвалась с цепи, взбесилась, решив разом отомстить МАКУСА за все нанесенные её агентами обиды. Авроры вымотаны до предела, но больше всех вымотана Тина. Это не потому, что она женщина, нет. Тина ненавидит, когда её пол считают её слабостью. В конце концов, она пошла в мракоборцы отчасти, чтобы опровергнуть это. Она облегченно выдыхает, когда стрелка часов останавливается на шести. Сегодня она не задержится допоздна. Дома её ждёт Куинни. Томас предлагает проводить её до дома. Точнее, тонко намекает, говоря о женской хрупкости и уровне преступности на улицах. Тина делает вид, что сегодня она дурочка и не понимает намеков. И дело совершенно не в Томе, Тина давно заметила, как он "подбивает к ней клинья", как говорит Донахью, когда рассказывает о своих похождениях. Но Томас не такой, Томас отличается от Донахью. Он добропорядочный, верный, добрый, милый. Тина могла бы привести ещё множество эпитетов. Дело было в ней. Тина понимала, что она не создана для отношений. Отношений вообще, любого вида - будь то незначительная встреча на одну ночь или долгосрочные и серьёзные, с планами на будущее. Вот Куинни - другое дело. Её младшая сестра была идеалом для многих мужчин, пределом их мечтаний, женщиной, ради которой можно было свернуть пару гор и далее по списку, вниз по пунктам. Но не она. Не Тина. Именно поэтому старшая Голдштейн мягко отклоняет предложение Томаса, когда тот, уже без намеков, предлагает ей пройтись с ним до дома. У Тины другие планы. На всю оставшуюся жизнь. Тина любит осень, но только позднюю осень, когда до первого снега осталось совсем немного, но на некоторых деревьях ещё держатся пожелтевшие листья. Ей нравятся тихие вечера, когда на улице уже сумерки, а легкий морозец колет щеки. Поэтому она решает не аппарировать, а пройтись до дома пешком. Тем более, когда так ещё удастся? Кофе в любимой кофейне и пакет с булочками для Куинни. Сестра все утро щебетала о новой пекарне, что открылась за углом. Хотя, что-то подсказывало Тине, что дело было не в выпечке. Молодой пекарь Якоб встретил её на пороге булочной, уже готовясь закрываться. Несмотря на поздний час, он улыбнулся, извинился, непонятно за что, и, подавая ей пакет из коричневой бумаги, словно невзначай бросил: "Как вы похожи на свою сестру!". Он стал первым человеком, кто заметил сходство.... Тина идёт домой, сворачивая на другую улицу - её обычный маршрут изменён - дорожные работы, как ей объяснили люди, перекрывшие шоссе. Она удивлена, ей казалось, что дороги в этом районе чинили совсем недавно. Тина смогла лишь выглянуть из-за плеча рабочего и увидеть, как из канализационного люка валит пар. Проблемы на работе были не только у неё. Этот переулок темнее, чем тот, по которому Тина привыкла возвращаться. Ей казалось, что она знает все близлежащие дворы. Этого переулка она не знает. Тине неуютно, она уже подумывает аппарировать до дома, как слышит за спиной стук каблуков, которые эхом отдаются в её груди. Тине становится страшно. Мгновенно. Словно разом щелкает переключатель из режима "нормальный" в режим "острая паника". И что самое глупое - ей страшно не за себя, страшно за Куинни. Что с ней будет, если сестра не вернётся домой? Тина слышит шаги за спиной, но не слышит тихого шёпота, медленно выводящего незнакомые и непонятные слова. Не видит маленького огонька, идущего за ней по пятам... Она никогда не подвергалась преследованию. Тина мгновенно забывает и освоем желании аппарировать, и о том, что она вообще это может. Ее захлестывает паника, хотя девушке непонятно, почему ей так страшно и почему так путаются мысли. Тина сворачивает в другой, совершенно незнакомый ей переулок. Она надеется, что это - всего лишь паранойя, глупые мысли, что она уже накручивает себя или что просто переутомилась. Да хоть что-нибудь, Тина готова приписать своему усталому разуму даже галлюцинации, лишь бы это всё оказалось просто неприятным сном. Но шаги продолжают преследовать её. След в след. Точно за ней, словно хищник. Хотя нет, хищник был бы бесшумнее. И Тина решает защищаться. Словно, сквозь плотину страха, закупорившую все её мысли, просачивается одна, храбрая и безумная, и принимается тормошить Тину изнутри. В конце концов - она аврор, а не испуганная девочка. Хотя Тина понимает, что все совсем наоборот. Девушка разворачивается, выставляя палочку вперёд. - Люмос, - шепчет она и на конце палочки загорается небольшой огонёк. Странно, но почему-то - это единственное заклинание, пришедшее ей на ум. И почему-то ей кажется, что пока этого достаточно. Но это и правда даёт надежду, что ей всё-таки послышалось. Игры воображения, ничего больше, верно, Тина? Иди дальше, Тина. Тебе послышалось, Тина. Словно это больше не внутри неё говорит этот голос, а подсознание шепчет отовсюду, со всех сторон, с каждой стены и каждого окна. Но Тина не может согласиться с этой успокаивающей уверенностью подсознания. Поэтому она не слышит, словно змеиное шипение: "Экспеллиармус". Но такой тихий шёпот никто бы не услышал. Тина пытается схватить дрожащими пальцами выскальзывающую палочку, но понимает, что поздно. Она слышит, как стучит дерево об камни мостовой и вместе с этим звуком куда-то вниз падает сердце. Дрожащие руки сжимаются в кулаки. Тина не хочет так просто сдаваться. Тина не... А потом наступает боль. Она наступает вместе с непростительным "Круцио", будто выдохнутым совсем рядом, у её уха. Её убийца не хочет выдавать свой голос. В ушах стучит кровь. Так громко, что Тина не слышит собственного крика, хотя чувствует, что её рот открыт широко, до невозможного. Волна нового заклятья проходит по телу вспышкой боли, и Тина выгибается, слыша, как хрустят собственные кости. И ей кажется, это самый страшный звук, который она когда-либо слышала.

***

Чувствительность возвращается медленно. Боль постепенно уходит из тела, оставляя пустоту. Тине кажется, что прошла целая вечность, хотя прошло каких-то жалких десять минут. Её правая рука сжимается и разжимается перед её глазами, а левая безвольно висит вдоль тела. Асфальт холодит горячую кожу щёк, но Тине кажется, что это у неё забирают тепло. Тина не видит дальше своего носа - то ли от темноты в переулке, то ли она сама ослепла. Она не может подняться и посмотреть в лицо своей смерти. Тине становится стыдно. Стыдно умирать вот так, лёжа на асфальте, словно переломанная кукла, с которой поиграли жестокие дети. Вдруг перед её глазами становятся чьи-то сапоги. Носки, обитые металлом, тёмная кожа. Девушка не скажет, кому может принадлежать эта обувь - женщине или мужчине. Несколько мучительно долгих секунд она просто смотрит на эти кованые носки сапог и кусает губы. Больше ей нечего делать - Тина не может пошевелить даже пальцем ноги. Спустя минуту в её раскрытую руку чьи-то пальцы, задержавшись на мгновение, чуть погладив кожу ладони, вкладывают какой-то предмет. Прикосновение незнакомца холодное, будто металлическое, как и то, что теперь лежит в руке Тины. Девушка сжимает хватку кисти, чувствуя крылья под пальцами. И сжимается, напрягается, дрожит всем телом, не видя, скорее осязая, как на неё наставляют палочку. Прощай, Тина Голдштейн. Наивная девочка. Пожалуй, это стоит высечь на могильном камне. Ничего. И вдруг - вспышка. Секунда. Две. И вот уже воздух дрожит и наэлектризован от вырывающихся заклинаний. Они пролетают над головой Тины, а та даже не может подняться. Лишь холодеющие пальцы сжимают чьи-то крылья в руке. Её резко поднимают, ставят на ноги, прижимают к себе. Голдштейн утыкается носом в чью-то рубашку. Обоняние тут же ловит знакомые нотки парфюма и сердце словно получает порцию адреналина. Глупый орган несётся вскачь, а перед глазами все плывёт. Она не видит, что происходит вокруг. Лишь слышит, как сквозь вату: "Акцио". Знакомый, неожиданно знакомый голос, долго играет на перепонках, перекатываясь звуком и оставаясь где-то там, глубоко. Тина дышит тяжело. Тина в последний момент чувствует, как её спаситель аппарирует. А потом наступает тьма...

***

- Голдштейн! Голдштейн! - резкие, рваные окрики становятся спасательным кругом для утопающей в тёмном омуте Тины. Кто-то настойчиво хлещет её по щекам. Тина открывает глаза, только чтобы посмотреть на наглеца... И тут же чуть не падает обратно в обморок. Здравствуйте, приехали, Персиваль Грейвс, собственной персоной. "Браво, Тина, - ехидное подсознание, кажется, нисколько не пострадало, - твой начальник приводит тебя в чувства. Время апплодировать стоя" Тина в ответ лишь натянуто стонет. Все тело ломит, словно она попала под поезд, умудрившись каким-то чудесным способом выжить. Рёбра, да как и весь позвоночник, в общем, жутко болит. Боль тупая, ноющая, вкручивает ей гайки в позвонки. - Вы наконец-то очнулись, Голдштейн, - аврор перед ней кривит губы, словно он хотел бы, чтобы этого не случилось. Тине хочется провалиться под землю. Теперь смерть от Круциатуса не кажется такой уж жуткой перспективой. - Где я? - хрипит девушка, удивляясь своему голосу. Крайняя степень бронхита, - что произошло? - Вот, выпейте. Потом я отвечу на Ваши вопросы, - Голдштейн, как лань, уставилась на протянутую в руке флягу. Осторожно взяла её двумя руками и поднесла к губам. С первым глотком по телу разлилось приятное тепло, боль слегка поутихла, а взгляд прояснился. Перед ней и правда стоял Персиваль Грейвс. Глава аврората и главный помощник Президента только что хлестал её по щекам. Тина не знает почему щеки резко покраснели - то ли от зелья, любезно предоставленного Грейвсом, то ли от стыда. - Что произошло? - повторяет Тина, потому как Грейвс не спешит выполнять обещание: "Я всё расскажу Вам, Голдштейн". - Произошла ваша некомпетентность и безответственность! - Грейвс взорвался сразу, похоже, он очень долго копил это в себе. Ждал, видимо, пока она очнется, - гулять посреди ночи, совершенно забыв, что вы - волшебница, а не какой-то там не-маг. Кажется, мистер Каммерсон вызывался проводить вас до дома? Так почему же вы отказались? Гордость или что-то ещё? - Тина выслушивает всю эту тираду с открытым ртом, совершенно забыв, кто перед ней стоит. Сейчас ей был важен лишь голос, лишь интонации, лишь звуки. Голдштейн, у тебя, что, все мозги Круциатусом вышибло или в голосе Грейвса и правда была...тревога? Тревога за неё? А вот последние слова задевают Тину и внутри что-то неприятно шевелится. - Почему я отказалась - это не вашего ума дело, - бурчит Тина, похоже, и правда, совершенно забыв, кто перед ней стоит. Персиваль молчит, лишь усмехается, видя, как обиженно смотрит Тина куда-то в сторону. Огрызаться, пускай даже и изредка, с ним могла только она. - Вы подверглись нападению одного из опаснейших магических маньяков Нью-Йорка, - Грейвс видит застывший в глазах Тины вопрос и вздыхает. Устало, как будто устал от неё, - да, Голдштейн, бывают и такие. Наличие магических способностей не отменяет наличия психических расстройств, к сожалению. И да, аврор, пока вы не повредили улику - отдайте её. Грейвс протягивает широкую ладонь, а Тина просто смотрит на неё и молчит. Ей надоело сравнивать себя с ланью, но сейчас это сравнение - самое идеальное. А потом она опускает взгляд на свои руки и видит, что правая все ещё судорожно сжата. Да так, что ладонь покраснела от впивающихся в неё ногтей. Грейвс терпеливо ждёт, поэтому Тина медленно, палец за пальцем, раскрывает ладонь. Девушка не знает, чего она боится, точнее, не хочет вспоминать. Но вместе с золотой сеточкой прозрачных стрекозиных крыльев в память врывается жуткий шёпот. Круциатус, Тина. Вот, чего ты боишься. Девушка тихо вскрикивает, роняя золотую фигурку на пол. Тина зажимает рот обеими руками, потому что иначе она закричит. Закричит как тогда, в подворотне. Но она начинает смеяться. Сначала тише, потом все громче и громче, срываясь, спотыкаясь и всхлипывая. Смех плавно переходит в рыдания, Тина задыхается и давится. - Аврор Голдштейн, прекратить истерику, - суровый и жёсткий голос, действует отрезвляюще, словно удары по щекам от того же человека, - ну же, успокойся. Тише, все закончилось, Голдштейн, все закончилось. А эта забота в Грейвсе кажется чем-то новым. Чем-то из разряда фантастики. Тина никогда не слышала, чтобы её начальник обращался к ней так. И, Мерлинова борода, это то, что нужно. Нужно сейчас. Тина уже молча наблюдает, как Грейвс, наклонившись, подбирает маленькую фигурку стрекозы, сделанную из золота. Она жалеет, отчего-то, что такая дорогая вещь теперь запачкана её кровью. Девушка завороженно наблюдает, как Грейвс вертит вещицу в руках, попутно отмечая, какие аккуратные у него руки. Его пальцы не длинные и тонкие, как у Тины. Его ладони крепкие и мозолистые, ладони человека, побывавшего во многих передрягах. Шрамы на его руках способны рассказать больше, чем он сам. Когда Грейвс заговаривает снова, Тина жалеет, что больше не слышит ни тепла, ни заботы в металлическом голосе своего начальника. Её больше не нужно успокаивать, но ради того, чтобы услышать, как градус в голосе Грейвса повысится хоть на немного, она готова пережить ещё одну истерику. - Вы даже не понимаете, Голдштейн, на кого нарвались. Что же вам удача улыбается по жизни? - мужчина вздыхает, а Тина молчаливо с ним соглашается. Её звезда явно не из счастливых. - Что ему..., - она решает подать голос. Звучит жалко, - что ему нужно от меня. Браво, Тина. Вопроса глупее ты выбрать не могла. Что же ещё нужно от тебя маньяку-психопату? Явно не на кофе с плюшками пригласить... - Не ему. - Что? - Не ему, - повторяет Грейвс, - ей. - Вы хотите сказать..., - Тина подносит пальцы ко рту, стараясь прикрыть своё удивление. Ещё немного сюрпризов на сегодня, и она будет собирать свою челюсть по полу. - Да, аврор Голдштейн, маньяк, напавший на вас - женщина. Это дело имеет статус чрезвычайной секретности, - Тина видит, что Грейвс, за сложными терминами и определениями, пытается скрыть тот факт, что дело весьма и весьма опасное. Но ей не хочется об этом думать, ей и так не по себе, - её прозвали "Золотая стрекоза". Она любит оставлять в руках своих жертв вот таких вот маленьких стрекоз, - аврор двумя пальцами за хвост покрутил стрекозу в руках, - да, и на самом деле, вы не виноваты в случившемся. Позвольте спросить, аврор, что вы чувствовали, когда услышали, что кто-то идёт за вами? - Паника, - Тина отвечает без малейших раздумий. Эту липкую, панику, которая, буквально, душила её, Тина запомнит навсегда, - я не могла ни о чем думать. Словно все мысли отключили разом и единственная, которая осталась это - "Беги" Грейвс кивает её словам: - Но все же, вы остановились и попробовали защищаться? Это похвально. Скажу больше - вы преодолели очень мощное заклятье, Тина. Оно не изучено нами, но эта женщина применяет его, когда охотится на своих жертв, - Грейвс ходит взад и вперёд, сложив руки за спиной в замок. Он очень напряжен, смотрит себе под ноги, но Тина отчётливо слышала уважение в голосе Грейвса, когда он говорил о ней, - похоже, что оно было создано ею самой. Оно заставляет человека впадать в состояние панической атаки. Это очень удобно, ведь когда жертва находится в этом состоянии, она не может вспомнить ни одного, даже самого простого заклинания, и единственным желанием становится первобытное желание убежать, - аврор поднимает глаза на Тину, сидящую напротив. Грейвс почти восхищён - от прошедшей истерики не осталось ни следа, Голдштейн слушает его молча и сосредоточено, словно уже перебирая в голове возможных подозреваемых. А она сильнее, чем он думал, - то, что вы смогли противостоять этому заклятью, Голдштейн, говорит о невероятной силе воли. Возможно, именно благодаря ей, вы выжили. - Но как Вы узнали... Узнали, что она нападет на меня? - Тину и правда мучил этот вопрос. Это нисколько не подозрения, нет. Ей просто любопытно. - Есть ещё один фактор, который отличает Золотую стрекозу, - протянул Грейвс. Было видно - он оттягивал момент и почему-то не хотел говорить об этом, - она отправляет кому-то из окружения жертвы конверт с именем. Именем жертвы. Это доставили мне сегодня утром. Думаю, Вам будет интересно. На колени Тине упал дорогой пергамент. Дрожащие пальцы раскрыли конверт. На коричневого оттенка бумаге золотыми чернилами было выведено два слова: Порпентина Голдштейн. - Так я узнал, что на Вас собираются напасть. Аврор Голдштейн, я не причастен к нападению, - Тине снова стало стыдно. Она и забыла, что Грейвс - прекрасный легиллемент. - Где я? - спохватилась девушка, оглядываясь вокруг. Только сейчас рассмотрев обстановку дома, где она, так удачно, полулежала-полусидела на диване из тёмно-коричневой кожи. Внутренне убранство помещения не изобиловало роскошью. Все было минималистично, все в тёмных тонах. Сердце ёкнуло. Почему-то она смутно догадывалась, где она находится. - Вы у меня дома, - Тине хочется схватиться за голову и начать выдирать на себе волосы. Голос Грейвса звучит как приговор, - я аппарировал в один из переулков неподалёку и перенес Вас сюда. Я не мог подвергать опасности Вас и Вашу сестру, мисс Голдштейн. Кстати, сегодня Вы ночуете здесь. - Что?! - Тина резко подскакивает с дивана, молясь всем богам, что Грейвс шутит. Но видя удаляющуюся вглубь дома спину мужчины, она понимает - он убийственно серьёзен, - нет, мистер Грейвс. Спасибо, конечно, что вовремя оказались рядом и что спасли меня, но я, пожалуй, аппарирую домой. Куинни будет волноваться. Тина делает неловкие попытки подняться с дивана, но голова явно протестует против такого резкого изменения положения тела, и мир перед глазами Тины начинает расплываться. - Вашей сестре придётся подождать, аврор. Думаю, вы объясните ей все утром. Тем более, вы не в состоянии куда-либо идти, я уже не говорю про то, чтобы аппарировать. Я же сказал, что не могу подвергать вас опасности. Вы первая, кому удалось уйти живой от Золотой стрекозы. Вы думаете, она так просто это оставит? Тине хочется возразить. Ей хочется сказать что-то про самооборону, про то, что она маг, а не загнанная в угол школьница, ей хочется возразить, в конце концов ей хочется просто встать и уйти, но она молчит. Потому что Грейвс прав. Потому что её чуть не убили в том переулке. Потому что она ничего не могла сделать, когда в неё швыряли "Круцио". Если бы не Грейвс. - Располагайтесь на втором этаже, там моя спальня. Завтра утром мы решим, что с вами делать. И будьте аккуратней, Голдштейн. Я хочу наутро увидеть свой дом таким же, каким оставил его вечером, - Грейвс снова заставил Тину краснеть. Какой-то парой слов. Этой ночью Тина, на удивление, спала крепко. Подняться на второй этаж, до заветной спальни, для неё оказалось почти подвигом. Ей не снились кошмары, как это бывает с теми, кто подвергся нападению маньяка. А вот Грейвсу не спалось. В темноте собственного дома он всматривался в два золотых слова на светло-коричневом дорогом пергаменте. Порпентина Голдштейн. Он ведь не сказал ей главного. Золотая стрекоза присылает записки с именами только тем, кто был близок к жертве больше всего...