═●═
— Боже мой, — злобно выдавливает Юрий, сжимая руки в кулаки. — Вы можете не лапать друг друга хотя бы пять секунд? — Юра! — ошарашено отзывается Виктор. — Тебе только семнадцать! Не следует так выражаться! — Мне в прошлом месяце исполнилось восемнадцать, спасибо, что поинтересовался. Юрий откатывается назад, его длинные волосы развеваются в движении, как лошадиный хвост. Кацуки застенчиво отодвигается от Виктора — он здесь не в качестве тренера, поэтому старается не мешаться под ногами. Однако не по его вине произошел конфликт: Виктор сам подобрался к нему и залез холодными руками в задние карманы джинс. На противоположной стороне катка Мила, наворачивая круги по льду, засмеялась: — И чему ты удивляешься? — Давай сначала, — командует Виктор, хлопнув в ладони. — Меньше разговоров, больше работы. Закатив глаза, Юрий выпрямляет спину и скользит к центру катка. — Ты не придирался так, когда тренировал Кацуки, — язвит он, в стойке поднимая руки над головой. — Нет, ужасно придирался, — отвечает Юри, бесстыдно обнимая Виктора за талию. Юрий изгибается в пояснице, держа ноги прямыми. — Брехня. Все знают, как он награждал тебя за успехи. Раньше Юри смутился бы, услышав такое, но теперь не испытывал ни капли стыда. Вместо него внутри поселяется тепло, он смеется, а Виктор коротко усмехается. — Где ты научился огрызаться? — осклабливается Никифоров. — Боюсь, это у него с рождения, — шутит Мила. Юри сильнее облокачивается на бок Виктора и довольно вздыхает, когда ладонь в перчатке начинает гладить его бедро. — Мерзость, — выплевывает Плисецкий, кружась. — Катись, — передразнивает Виктор.═●═
Когда они вместе делают покупки, Юри всегда крепко держит Виктора за руку. — О, а как насчет этого? — Нам не нужна тыква, Виктор! — Но ты только взгляни! Она похожа на задницу! — Положи её обратно. Иногда они спорят, но обычно стычки приносят больше веселья, чем проблем, благодаря способности Виктора увидеть смешное во всём, что угодно. Это всегда вызывает у Юри улыбку. — Ничего себе! — восклицает Виктор, хватая с полки пачку маленьких бубликов. — Они просто крошечные! — Точь-в-точь Юра, — шутит Кацуки и заставляет Виктора рассмеяться. — Куплю их для него. — Он взбесится. — Именно, — отвечает Виктор, толкая вперед тележку с покупками. — Он спутал мне шнурки на коньках в прошлые выходные и заслужил подарок. Со смехом Юри цепляется пальцем за шлевку джинс Никифорова. — Ну, неудивительно. Я бы тоже разозлился, если б ты разбудил меня в пять утра. — Если он хочет выиграть, ему надо больше заниматься. — Но в пределах допустимого, — напоминает Юри и берет с полки баночку с джемом. — У нас есть джем? — Не знаю. Есть? — спрашивает Виктор. — А ты взял список? — Нет. — Тебя попросили только об одном, — дразнит Юри и всё равно кладет банку в тележку. Виктор игриво толкает его в бедро своим, и Кацуки фыркает со смеху, закрывая красивое лицо Виктора ладонью. На странный взгляд маленькой старушки с огромной тележкой они внимания не обращают.═●═
У Виктора много вещей. Рубашки, штаны, туфли, костюмы, украшения. Африканские маски, польские куклы. Шапочка с кошачьими ушками, привезенная из Нью-Йорка, пистолет со жвачкой из Диснейленда. Вот сколько вещей и даже больше он купил для Юри. Их дома в Детройте, Москве и Японии уставлены различными необычными предметами. Бесспорно, они замечательны — хоть дерево Бонсай в углу их квартиры или фонтан с собачкой в России — но ничто не сравнится с кое-чем. Со старыми футболками Виктора из девяностых. Спортивными, застиранными и изношенными, растянутыми настолько, что швы на плечах висят на уровне бицепсов. Рисунок на них давно выцвел, напоминая о своем присутствии лишь несколькими пятнами краски. И всё же, они впитали запах Виктора, и неудивительно, что Юри их обожает. Он не скажет что-либо нереалистично-романтичное, будто Виктор пахнет мятой и на вкус, как клубника, потому что это будет неправдой. Виктор, в полном смысле этого слова, мужчина. Его глубокий насыщенный маскулинный запах способен вызвать зависимость. Поэтому Юри частенько зарывается носом в ворот футболки, чувствуя себя извращенцем. Пока Виктор спит без задних ног, живот Юри начинает бурчать от голода, заставляя подняться с кровати. Штаны отыскивать слишком лень, поэтому Юри только стаскивает футболку Виктора из корзины с грязным бельем и находит тапочки, чтобы не ходить босиком по холодному полу. Он закрывает дверь спальни, включает свет на кухне и начинает думать, что бы приготовить. Солнце настырно светит сквозь щели между штор. Перед тем, как помыть руки, Юри распахивает занавеси, пуская золотистый свет в комнату. Вафли — идеальный вариант для завтрака. Юри достает вафельницу с углублениями в форме домашних животных. Она была куплена во время одного из приступов шопоголизма, которые участились с тех пор, как они стали жить с Виктором вместе. Сегодняшнее утро приятное: булькание жидкого теста, хруст яичной скорлупы, пение птиц снаружи. Сейчас здесь весна, но по приезде в Америку их встретит зима. Интересные странности приносит округлость Земли. Пока Кацуки заливает смесь в вафельницу, дверь их спальни издает скрип. Это скрипение следовало бы исправить, думает он. Всего-то нужно каплю оливкового масла или воска. В тот момент, когда Юри моет одну из мисок, крепкие руки обвиваются вокруг его груди. Он не подпрыгивает от неожиданности, но всё равно вздрагивает от свежего мятного выдоха около уха. — Юююююююри, — протягивает Виктор. — Ты проснулся. — Я захотел есть, — отвечает Кацуки, откладывая помытую миску в сушку, и берет другую, грязную. — Ты можешь поспать еще. Сегодня же выходной, да? — Поспи со мной, — дуется Никифоров, усиливая свое объятье и прижимаясь грудью к чужой спине. Юри выдыхает, чувствуя, как кольцо рук Виктора двинулось вместе с его телом. Сам Виктор теплый и раздет до пояса. — Мы можем вернуться в кровать после того, как поедим, — решает Кацуки, убирая в сторону еще одну чистую тарелку. Виктор недовольно мычит в ответ, продолжая дышать в шею Юри. Он отлично знает, что это неизменно вызывает мурашки. Руки проводят по пупку, пока не спускаются до края футболки — она с трудом прикрывает задницу. Виктор мурчит: — Это ведь моя? — Д-да. — Кажется, я кинул её в стирку. — Я стащил её. Виктор ухмыляется, касаясь ртом уха. — Почему это? — Потому что она пахнет тобой, — отвечает Юри, оттирая кухонную лопатку. Чистая ли она? Нужно помыть её еще раз, чтоб наверняка. — Моя одежда всегда так хорошо смотрится на тебе, — вздыхает Виктор. — Я схожу с ума, когда ты катаешься в моих костюмах. Юри улыбается. — Я не надевал их уже довольно давно. — Никогда не забуду ту самую программу, — произносит Виктор, задевая ртом шею Юри и опуская руки ему на бёдра. — Твой эрос только возрос с тех пор. Юри трудно сосредоточиться на ответе, потому что Виктор, приподняв его футболку, начал оглаживать ладонями его мягкий живот — вверх-вниз, уверенно, но в то же время нежно. В паху сразу поселяется ответный жар. — Я готовлю, — отвечает Юри, слегка задыхаясь. — И ты прекрасно это делаешь. Кацуки смотрит на мокрую губку у себя в руках. Он поспешно вытирает ладони полотенцем и сжимает край кухонной стойки. Переводит взгляд на вафельницу, но подпрыгивает, почувствовав, что Виктор трется о его ягодицы. И так атмосфера меняется. От маленького чужого движения в ушах Юри начинает шуметь кровь. — Боже, — говорит, сглатывая. — Что на тебя нашло? Сейчас только десять утра. — Прости, — извиняется Никифоров, явно не искренне. — Ты мне приснился. Юри сдавленно мычит, сильнее хватаясь за край стойки и подаваясь навстречу Виктору. Тот шумно выдыхает, и его руки сдвигаются на бёдра, водят по ним, задевая большими пальцами бедренные кости. — Я? — М-м-м, — согласно мычит Виктор. Юри от удовольствия закусывает нижнюю губу — кожу покалывает везде, где её касаются. — Видимо, сон был хороший. В ответ Виктор шепчет ему в ухо, горячо, влажно, и в ногах Юри разливается слабость. — Ты стоял на коленях, — прошептал. — И так хотел моего члена, что стал умолять. Услышав это, Юри отклоняет голову в сторону, обнажая плавную линию шеи. Виктор без промедления опускается к ней губами. Приоткрыв рот, небрежно отмечает влажными поцелуями кожу, что не была покрыта съехавшей вниз футболкой. — Это был не сон, — шутит Юри, с трудом сглатывая. — Больше похоже на воспоминание. В ответ Виктор коротко и так сексуально скулит в нужде, что кровь быстро приливает к паху. Настолько быстро, что заставляет голову кружиться. Никифоров причмокивает на коже Юри, вызывая смех, перемещается к шейным позвонкам и начинает покусывать каждый из них. Его развратному рту чужды стыд и сомнения. Виктор лижет за ухом, трется о мягкую задницу и толкает вперед, прижимая Кацуки к кухонной стойке. — Ах, — стонет Юри, откидывая голову назад. — Мягко, — говорит Виктор. — Мне нравится, какой становится твоя кожа после сна. — Э-это какая-то бессмыслица. — Для меня — нет, — улыбаясь, он спускается рукой к ягодицам Юри и сжимает их через боксеры. Старая футболка теперь в полном беспорядке: растянута во всех направлениях, где-то слишком перетянута, где-то слегка намокла от брызг из раковины. Руки Виктора не останавливаются, мнут живот, поднимаются вверх по груди. Его член полностью тверд, и он бесстыдно трется им между ягодиц Юри, целуя того под ухом. — В-Виктор, — выдыхает шумно Юри. — Мы на кухне. — Ага. — Еда скоро будет готова. — М-м. — Если вафли сгорят, я тебя прибью, — пытается пошутить Кацуки, но тут Виктор ловко разворачивает его наполовину к себе и целует. Юри ахает от неожиданности, но сразу сдается, открывая рот и погружаясь в длинный поцелуй. Поворачивается к Виктору полностью, обвивает руками его шею, чтобы притянуть ближе. — Наглец, — говорит он, не отрываясь от губ возлюбленного. — М-м? — Разве нельзя подождать? — спрашивает Юри, зарываясь пальцами в серебристые волосы и оттягивая пряди. Виктор в ответ подхватывает его за бедра и сажает чуть справа от раковины. Кацуки судорожно выдыхает — знать бы, почему проявления мужественности настолько сильно заводят — и вновь целует Виктора. Они оба скользят мягкими влажными языками, чувствуя вкус друг друга. Целуются нетерпеливо, не так, как обычно в кровати — нежно и размеренно, но это все равно хорошо. С Виктором всегда хорошо. Возбуждение Юри теперь слишком очевидно; на Викторе хотя бы надеты спортивные штаны. Эрекция натягивает ткань боксеров — следствие лишь дыхания в ухо и умелого рта на шее. Виктору известны эти слабые места. Он знает каждую кнопку, каждую слабость Юри. Но Юри тоже не глуп и понимает, как заставить Виктора потерять контроль. В отместку он грубо сминает его губы своими, тянет за волосы, бесстыдно постанывая и потираясь о чужое бедро. Никифоров от удивления издает нечленораздельный звук, его ладони с громким шлепком оказываются на кухонной стойке. Юри дергает его голову за волосы в сторону, тянется к загривку и всасывает там кожу. — Юююри, — хнычет Виктор, дергаясь. — Ах, боже. Кацуки тянет открытым ртом по шее, по щеке, всасывает нижнюю губу и, когда открывает глаза, длинные ресницы Виктора подрагивают напротив его щеки. — Я не… — выдыхает тот, сглатывая и прижимаясь ближе. — Юри, нам нужно что-то уже сделать, иначе я не выдержу. Юри смеется. — Что ты имеешь в виду? — Я сам справлюсь в душе, если ты не хочешь, — говорит Виктор, прижимая их лбы вместе. — Но я так возбужден, Юри. Только почувствуй. Он берет руку Юри, кладет на свой пах и да, он определенно возбужден. Очень. Юри с дрожью делает вдох, немного елозя по столешнице. Дыхания их двоих теплые, едва смешиваются друг с другом, но это только добавляет электричества и напряжения в воздух вокруг. — Пять секунд, — говорит Юри, смотря на таймер вафельницы. — Если успеешь достать смазку за пять секунд, я позволю тебе трахнуть меня до того, как вафли приготовятся. Лицо Виктора мигом светлеет, недавно тяжелый темный взгляд сверкает в почти детской радости. Юри ухмыляется, потом беззвучно, одними губами артикулирует: — Один. Виктор подскакивает, поворачивается на носках и мчится в спальню. Юри вслух продолжает считать. — Два. Слышится шорох и грохот в тумбочке. — Три. Кацуки спрыгивает со столешницы, мнет в руке пояс своих боксеров. — Четыре. Виктор появляется из-за угла, прыгая на одной ноге и спешно пытаясь снять штаны. Юри хихикает, губы складываются в «пять». Но затем Виктор хватает его за бедра, разворачивает и нагибает над стойкой, заставляя дыхание сбиться. Порывистое сильное движение вызывает дрожь в коленях и помутнение в голове. Все-таки да, подобное его серьезно заводит и всегда будет. Юри внезапно слишком ясно осознает, насколько сильно хочет, чтобы его оттрахали на этой стойке. Чтобы наполнили, как бокал вином. Чтобы позволили полностью потеряться в Викторе. Его руки. Длинные тонкие пальцы. Они быстры и нетерпеливы, когда стягивают с тела белье и кидают в сторону. — Так нормально? — спрашивает Никифоров, тяжело дыша, сдерживая себя. — Виктор? — поворачивает Юри голову. — Да? Виктор нависает над ним, прижимая к стойке. Юри тянется к нему ближе, настолько, что различает каждый оттенок синего в глазах напротив. Виктор совсем рядом, их губы почти соприкасаются, мир вокруг давно отошел на второй план. — Я хочу, чтобы ты оттрахал меня так сильно, как только сможешь, — твердо произносит Юри. Взгляд, которым его одаривают в ответ, бесценен. Большего согласия Кацуки и не нужно. Рука Виктора нажимает на поясницу, другая с щелчком открывает смазку. Юри остается в той позе, в которой ему указали, лбом вжимаясь в гранит, когда влажные пальцы раздвигают его ягодицы и надавливают между них. Ощущения при пенетрации не новы, но до сих пор заставляют вздрогнуть. Сейчас они приятны, но почти не утоляют нужду, осевшую тёплой тяжестью под животом. — Это всё твоя вина, — со смешком говорит Юри. — Я готов взять её полностью на себя, — мурчит Виктор, и боже, его голос такой низкий. Его слышно отчетливо, будто комната вдруг стала меньше. Пальцы умелы, кружат вокруг входа, дразня, прежде чем войти и выйти. Ничего особенного. Но потом Виктор вновь входит и теперь двигает и крутит почти бессовестно. — Быстрее, Виктор, — со стоном просит Юри. — Конечно, любимый, — бормотание в ответ, большой палец ведёт по входу. — Но ты же знаешь, как мне нравится слышать твой голос. — Хочешь, чтобы я умолял? — спрашивает Юри. — Я не буду. — Не будешь? Пальцы поворачиваются вокруг своей оси медленно, очень медленно, задевая края, и Юри становится нечем дышать. — Черт, ладно, давай, пожалуйста. Виктор смеется, вводя указательный палец глубже. — Громче, детка. — Пожалуйста, боже, пожалуйста, Вииктор, — скулит высоко Юри: мольба эхом отпрыгивает от стен. — Видеть тебя такого, — говорит Никифоров, сгибая пальцы, — нравится мне больше всего. Когда ты полностью мой. Это прекрасно, как фигурное катание. — Нгх! — Ты втягиваешь меня внутрь, — с придыханием отмечает он, будто не способный поверить своим глазам. Вводит три пальца, вызывая жжение, но оно терпимо. А потом сгибает их как надо, и Юри теряет себя. Начало всегда такое: сначала Виктор просит, жалобно, с нуждой, а потом меняет их роли, словно кидает монетку, и превращает Юри в заведенное ничто. Видимо, это одно из проявлений реверсивной психологии, вникать в которую уже нет времени. Виктор находит нужный угол, и Юри чуть не ударяется лбом о гранит. — Здесь, — бормочет себе под нос Никифоров. Он надавливает, сильно, и Юри вскрикивает, изгибаясь в пояснице и подаваясь выше. — Да-да, ах. Горячая волна, тугая и скручивающая, прошибает тело насквозь. Он так близко, так близко. Виктор вынимает пальцы, и член Юри дергается между его ног. Так близко. Так- — Как ты там сказал… настолько сильно, насколько смогу, — шепчет низко Никифоров. Затем сжимает рукой ягодицы Юри и ногой раздвигает его бедра шире. — Постарайся, чтобы я завтра не смог ходить, — произносит Кацуки, широко ухмыляясь, когда Виктор с судорожным выдохом сильнее впивается в плоть в руках. Виктор спускает свои облегающие боксеры вниз, ткань натягивается. Первый прямой контакт кожи с кожей убивает: Юри вдруг хочется иметь больше места для опоры вместо края стойки. Сначала входит только головка, приятно растягивая, — тело принимает всё идеально. Юри ожидает, что движение будет постепенным, медленным, пока Виктор не войдет полностью, но… Его встречает сильный толчок: одним непрерывным движением бёдра сталкиваются, и Юри издает звук? Нет, скорее, крик. Его правая рука упирается в стену над стойкой, вжимается в кафельную плитку, и Виктор выходит наполовину, а затем снова входит сразу до упора. Рот Юри открывается, потому что, боже, это дико хорошо. Скольжение грубое, но Виктор придерживает одну его ногу выше другой, и угол выходит тот, что надо. Гибкость фигуристов иногда просто подарок. Наверное, Виктор позвал его по имени, но Юри не уверен. Как только Никифоров наращивает устойчивый ритм, в ушах начинает шуметь, в глазах мутнеет. С каждым толчком ногти впиваются в его бёдра сильнее, Виктор тяжело дышит в его шею, бормоча слова, слишком сложные для понимания японца. Вместо этого ощущения Юри фокусируются вокруг жжения между ног и чувства заполненности, которого он раньше не испытывал. Такой быстрый ритм только дразнит: Виктор задевает простату настолько хорошо, что Юри слишком возбужден, чтобы достигнуть оргазма. Ногти скребут по стене и стойке. Со рта тянется слюна, он всхлипывает и умоляет Виктора всё больше, подается навстречу его члену, стонет и теряет контроль. — М-м! Ви-аах — Виктор, пожалуйста. Блядь, блядь, — сбивчиво выстанывает Юри. — Я-я сейчас… Его выдержка ужасна сегодня. Но как тут выстоять? Эти руки, губы, член в его заднице. — Потерпи еще немного, — произносит Виктор, потягиваясь к его животу. Член Кацуки дергается лишь при мысли, что ему уделят внимание. Но это не то, что Юри ждет, когда рука оборачивается вокруг основания и сжимает. — Ааах! — Юри взвизгивает, дрожь сотрясает тело. Виктор вбивается в него так настойчиво, что Юри оказывается на грани оргазма, на расстоянии волоска от него. Давай уже! Давай, дай мне кончить! Но у Юри сейчас нет над этим власти, он и не хочет её. Кровь приливает в пах только от осознания, что Виктор полностью владеет им, использует, любит каждое мгновение. Так хорошо, Юри. Прекрасно. Идеально. Влажно, тесно, горячо… Это слишком. Слова кажутся неважными. Виктор сжимает в своей хватке его член до боли, рвет Юри на части, заставляя отчаянно взвыть. — Я люблю тебя так сильно, — стонет задушено Виктор. — Так сильно. И в глазах Юри белеет, наступает темнота, а затем взрывается тысячей цветов. Его член дрожит в руке Виктора, и Кацуки кричит почти визгливо, слишком громко, потому что ему необходимо кончить, потому что тело плавится, он обливается потом, дрожит, он- — Отлично справляешься, — шепчет Виктор, с силой входит и замирает. — Ох, твой голос. Кажется, язык Юри слишком велик для рта хозяина. Кацуки тянется на цыпочках и толкается в подставленную руку, молит… И скорость увеличивается, каждый толчок поднимает Юри всё выше со стойки, пока обе ладони не упираются в стену, а пальцы правой ноги не задевают ручку кухонного шкафчика. — Вместе, — говорит ему Виктор. — Вместе, детка, ладно? — Да-да, пожалуйста, — Юри трясет. — Хочешь, чтобы я вынул? — Нет, — обрывает Кацуки. — Внутрь, прошу. Из горла Виктора вырывается протяжный гортанный стон, от которого Юри жалобно всхлипывает. Внезапно рука на его члене приходит в движение, и ему настолько хорошо, что он не может выдать и звука. Он кончает, так же не говоря ни слова, глаза зажмурены настолько сильно, что отдает болью в голове. Оргазм беспощаден — мышцы крепко сжимаются, обхватывая член Виктора, который задевает его простату снова и снова. Виктор помогает: целует в шею, трахает, пока Юри не задрожит, удерживая в превосходной стальной хватке. Никифоров резко выдыхает, посылая волну пост-оргазменной дрожи по телу Юри — Кацуки чувствует, как Виктор кончает, как его пальцы, касающиеся кожи, пробивают мелкие судороги. Всё вокруг кружится. Яйца болят от слишком обильного оргазма. Виктор отпускает его член, вызывая у Юри выдох облегчения. Он выходит медленно, и Юри чуть снова не возбуждается от ощущения стекающей по ноге спермы. Бип! Бип! Бип! Они оба замирают, головы резко поворачиваются к вафельнице. Новая волна громкого бибикания заставляет подпрыгнуть на месте, и Юри ударяется коленом о край столешницы. Поправив свои боксеры, Виктор ковыляет к источнику шума и нажатием на кнопку останавливает его рёв. По кухне вместо аромата секса разливается аромат вафель — Юри не знает, сожалеет ли он. Он до сих пор пытается восстановить дыхание и прийти в себя. Виктор коротко хихикает, первым прерывая тишину. Снимает полотенце с ручки духовки и смачивает его под краном. — Дорогой, ты совсем в раздрае. — Ага, — выдыхает Юри. Голова от слабости кренится назад, ноги похожи на желе. Сильная рука Виктора оборачивается вокруг его бедер и аккуратно протирает. Затем в обязательства Виктора входят перенос Юри в гостиную и сервировка вафель на тарелки, пока они оба не возвращаются обратно в кровать и не прижимаются уютно друг к другу. Вы бы не разлучили их, даже если б очень попытались.═●═
— Мать твою, вы только посмотрите… — злобно бормочет Плисецкий сквозь зубы. — Все хорошо, я держу, — говорит Юри. Его спортивная куртка свисает вниз, спав с плеча и собравшись вокруг его запястья. — Просто перестаньте держаться за руки и… — Никогда, — отвечают Виктор и Юри в унисон. Они стоят на краю улицы и пытаются совершить невозможное. На улице парилка, но им слишком трудно отпустить друг друга. — И эти люди старше меня, — произносит Юрий с каменным лицом, поднимая свой взор к небу. — Боже, за что мне это? — Уже почти, — говорит Кацуки, снова изворачиваясь. Когда светофор светит зеленым, Юрий поднимает капюшон своей худи и переходит улицу, оставляя парочку позади. Виктор громко смеется, наблюдая как его возлюбленный пытается на ходу вывернуться из своей спортивной куртки. Это всё больше походило на цирковой трюк. Юрий оборачивается и рычит на них: — Хватит! У тебя все равно ничего не выйдет. Стоит им минуть переход, Виктор отпускает руку Юри на одно единственное мгновение, и Юри этого больше, чем достаточно, чтобы снять предмет одежды и накинуть себе на плечи. — И что я делаю здесь…. — продолжает ворчать Плисецкий. — Почему я чувствую себя третьим лишним? Почему я должен ненавидеть себя так сильно? — Еще одно слово и за свое мороженое будешь платить сам, — шутит Виктор, хлопая Юрия по спине. Тот напрягается, как птица, которой взъерошили перья, но молчит. Он слишком ценит это лакомство даже в свои двадцать. Ведь правду говорят – когда уйдет любовь к мороженому, то уйдет и детство. Виктор и Юри идут дальше, качая во время ходьбы соединенными руками. Юрий продолжает недовольно топать впереди. А люди вокруг важны не больше, чем пролетающие мимо мошки.═●═
Решиться на свадьбу не было сложно, а вот решить, где пожениться — совсем другое дело. Слишком много людей, слишком много предложений: «празднуйте в России!», «в Японии!», «на побережье в Лос-Анджелесе!», «в Таиланде!», «в Китае!». Чем больше вариантов, тем сильнее головная боль Юри: стресс от организации чего-то настолько важного вызывает тошноту. Но руки Виктора поистине находка — теплыми касаниями по спине они легко растапливают всё скопившееся напряжение, словно солнце — шоколад. — Я почти вижу, как крутятся колесики в твоей голове, — с улыбкой замечает Виктор, прижимаясь к боку возлюбленного. — Что творится в ней? — Слишком многое, — отвечает Юри с усталым вздохом. Он откидывает руку в сторону, позволяя Виктору устроиться под ней и положить голову ему на грудь. Серебристые волосы оказываются на плече, а вес чужого тела дарит почти непередаваемый словами комфорт. Рука Виктора опускается и сжимается на его бедре. В какой-то момент Юри понимает, что не может отвести взгляд от его аккуратных ухоженных ногтей. — Не могу дождаться, когда мы обвенчаемся, — шепчет Никифоров еле слышно. — Это просто формальность. — Юри вытаскивает руку из-под одеяла, и Виктор берет её в свою.— Ничего не изменится. — Да, но… — Виктор переворачивает руку Юри и обводит вокруг безымянного пальца, предназначенного для кольца. — Здесь появится симпатичная маленькая полоска, на которой будет написано «Мой». Кацуки смеется, утыкаясь носом в макушку Виктора. — Все и так знают. Наши отношения давно не новость. — Это для личной выгоды, — объясняет Никифоров. — Всем тоже будет видно, что я твой. — М-м, аргумент принят. Никифоров ухмыляется и сжимает руку Юри, в который раз своим мягким прикосновением расслабляя напряженные мышцы. Вздохнув, Кацуки любовно прислоняется лбом к его голове. Им действительно трудно выдержать разлуку друг с другом. Но после свадьбы станет легче. Что-то в ношении колец принесёт спокойствие. Что-то скажет, что ты — мой и я — твой, даже если мы в сотнях километров друг от друга. До сих пор невыносимо отпускать Виктора в командировки. Хотя Юри и берется учить маленьких детей кататься, быть друг от друга далеко — болезненно. Однако тоска теперь перестает выжигать душу, и боль притупляется обещанием — обещанием скоро быть вместе. Плисецкий все еще называет их жалкими, и, может, он прав. Или они просто очень-очень-очень сильно влюблены. Юри устраивают оба варианта.