Как пахнет Мариан

***

От Мариан обычно не пахнет цветами — от нее пахнет горьким потом, сеном и железом. Мариан не заплетает кос — волосы у нее короткие, жесткие. Мариан не поет в церковном хоре — матерится грубее последнего пьянчуги из «Убежища Дейна». Мариан не носит платьев — только грубые холщовые рубахи и штаны. И тело у Мариан не женское. Он его видел. Не может у женщины — мягкой и податливой женщины, такой как Аллисон, например, — быть вздувшихся вен на руках и рельефного торса. Крепких, словно железных, мышц. И поставленного удара, способного выбить из головы все мысли. Но воспоминание об обнаженном крепком теле никакой удар не выбьет. Пусть хоть огр его колошматит! Карвер чувствовал себя почти извращенцем, рассматривая украдкой, как Мариан ополаскивает торс после изнурительной работы в поле. Но только лишь почти, потому что тело Мариан скорее напоминало ему тело парня. Даже грудь была небольшой, пусть и крепкой. А на спине ее от каждого движения перекатывались натренированные мышцы каждый раз, когда она наклонялась и зачерпывала своими мозолистыми ладонями воду. Капли поблескивали на ее коже как на шкуре хорошей кобылицы в свете уходящего солнца, который проникал сквозь распахнутые настежь двери конюшни. Мариан выпрямилась наконец, схватила большой кусок грубой ткани, который использовала вместо полотенца, отерла свое заветренное лицо. Карвер продолжал наблюдать, почти вальяжно расседлывая кобылу, на которой обычно ездил. Тряпку Мариан небрежно закинула на шею и подтянула приспустившиеся на бедрах штаны — они были из выделанной коровьей кожи, чтобы не натереть при долгой скачке. Самые узкие, что нашлись у торговца, но все же недостаточно — задница у Мариан пусть и была крепкой, но небольшой. Она затянула завязки на штанах в крепкий узел. Но даже этот мужской жест в ее исполнении показался Карверу слишком уверенным, слишком мужественным. Ему так никогда не удавалось, особенно перед девчонками. Обычно приходилось наспех, путаясь в штанинах и почти отрывая завязки, натягивать на себя штаны, когда опасность быть пойманным строгим отцом или ревнивым мужем становилась как никогда близкой. И его это бесило! И от девчонок никогда не пахло так, как от Мариан. От них пахло чем угодно — молоком, свежими булочками, луговыми цветами, — но ни горьким потом, ни свежескошенным сеном, ни железом от них никогда не пахло. Карверу это не нравилось. И его это бесило! Руки у деревенских девушек были мягкими. Тела рыхлыми. Груди полными, словно вымени. И всхлипывали они визгливо, протяжно. Мариан никогда не всхлипывала, только натужно вздыхала — по делу и коротко, словно взваливала на себя мешок муки. Ее тело гибкое. И руки у нее были крепкие, с грубой кожей. И это его бесило! Но больше всего его бесило то, что он никогда не сравнивал Мариан и кого-либо не в ее пользу! — Мать ушла к мяснику, — от ее хриплого голоса Карвер вздрагивает и замирает, уставившись глазами в кобылью холку. — И Бетани она с собой взяла, — он не хочет это слышать, он не может этого не слушать. — Последнее стойло, дай мне пять минут, — слова вырываются с придыханием, и он корит себя за слабость, а Мариан усмехается. Словно и не участвует в этой сумасшедшей игре, словно не проиграть пытается только он один. А она смотрит на эту его бесполезную агонию всего пару секунд и скрывается в тени, подальше от лучей заходящего солнца. Карвер медленно отходит от кобылицы в сторону лохани с водой. Всего несколько мгновений ему нужно, чтобы увидеть этот лихорадочный блеск в глазах и подобострастную улыбку. Всего несколько секунд на злость к самому себе. На злость за эту запретную слабость. На эту слабость перед ней. Он опускает голову в воду. Вода не холодная, она почти теплая, почти ласковая. Но ему нужна грубость. Хорошая ледяная затрещина. А лучше прямой удар в скулу. Так, чтобы не встать. А если и встать, то лишь бы убежать. Далеко, как можно дальше. От нее. От этого безумного жара, который против воли разгорается прямо под ребрами, густой патокой стекая к паху. И он сломя голову бросается в последнее стойло. Где она уже устроилась, вальяжно развалившись на соломенном старом тюфяке как королева. Грубая, никогда не пахнущая как другие женщины. С горячей кожей и твердыми мышцами под ней. Единственная для него. Жарко ненавидимая. Он замирает на пороге, когда встречается с ее насмешливым взглядом. Она опять над ним издевается, словно одними глазами говорит, что он никогда не станет настолько же мужественным, как она. Он не умеет заставлять себя ждать, в отличие от нее. Она смогла продержаться месяц. Он не смог и трех минут, из обещанных собою же пяти. — Я хочу тебя между ног, — не просьба, а приказ. И он знает, что не посмеет ей противиться сейчас. Даже не раздеваясь сам, Карвер грубо стаскивает с нее штаны. С первого раза не получается — путается в завязках и нетерпеливо их рвет. Мариан с досадой цокает, но ничего не говорит. И ноги у нее тоже грубые. Не ноги — стволы могучих деревьев. Они ложатся ему на плечи приятной тяжестью. Единственное, что остается для Карвера действительно удивительным — она там абсолютно гладкая и женственная! Он видит ее всю перед собой. Неожиданно розовую и нежную. И опять так не похожую на других девушек! Может, об этом Мариан иногда шушукается с Бетани? Что за мазь готовит их сестра? Но когда ее терпкий, даже слегка сладковатый вкус наполняет его рот, Карвер забывает обо всем. Мариан вздыхает коротко, раздувая ноздри. Она никогда не дышит при этом ртом. И всегда наблюдает. Внимательным взглядом следит за его языком, иногда подаваясь навстречу бедрами или немного отстраняясь. Никогда не теряет голову. Он так не может. Ее вкус сводит с ума. И он уже готов закончить, только лежа между ее ногами и лаская ее своим ртом. Никто его не может довести до такого безумства, никто не заставлял его опускаться до ТАКИХ низов. — Хватит, — ему это слышится уже на периферии сознания. Он не может остановиться. Ее руки грубо его отталкивают. Мариан даже пинает его пяткой в грудь. Голова начинает проясняться. Но успокоить свое бешеное сердце и болезненно пульсирующий член Карвер не может. Мариан садится перед ним на корточки. Он сидит, распластавшись задом на утрамбованной земле, уже за пределами тюфяка. Сидит и может только, глупо выпучив глаза, наблюдать за тем, как она плавно перекатывается сначала на носочки, затем на колени. Наклоняется над ним. Позволяет ей стянуть с себя рубашку. Дыхание замирает, когда она берется за завязки на его штанах. И раздевать Мариан умеет размерено, без спешки. У Карвера вырывается судорожный вздох, когда член — набрякший, тяжелый, дрожащий в нетерпении — наконец обретает свободу. И еще более судорожный всхлип, когда он оказывается в плену ее губ. Рот у Мариан горячий. Сосет она тоже грубо, почти полностью беря член в свой широкий рот. А Карвер, как не звучало бы это простым хвастовством, прекрасно знал, что природа его хотя бы в этом не обделила. Хоть что-то в нем было достаточно мужественным, под стать Мариан. Но сейчас, в жарком плену ее губ, он готов был забыть обо всех своих достоинствах и недостатках. Оставался лишь ее талант. Карвер валится на спину, ударяясь лопатками о землю и совершенно этого не замечая. Почти бьется в конвульсиях. Почти умоляет Мариан и кусает крепко сжатый кулак. Она вдруг прерывается. Резко поднимается в полный рост, возвышаясь над ним недосягаемом божеством. Упирает руку в бок и смотрит торжествующе, почти снисходительно. Это становится последней каплей унижения, которую он может вытерпеть в этот раз. Карвер резко приподнимается, делает подсечку. Мариан падает обратно на тюфяк, но головой не бьется — одно из главных правил воина гласит, что нужно беречь голову. Она оказывается под ним. Не удивленная, со странной, почти безумной улыбкой на губах, которую он тут же сминает своими губами. И Мариан чувствует свой собственный терпкий вкус, который заполняет теперь уже ее рот. И это так по-животному, что она не может сдержать рычания. Карвер наваливается на нее. Грубо прижимает к тюфяку. Его единственный козырь — вес. И хотя бы этим стоит воспользоваться. Его рука прижимается между ног Мариан. Почти жестоко сжимает. Пальцы жестко размазывают смазку, словно втирают ее в клитор. А Мариан рычит как большая кошка. Выгибается и прижимается к нему. И коротко охает, словно взвалив на себя слишком много. Карвер чувствует, как ее ноги сжимают ладонь. Все ее мышцы сводит судорога. Молнией по телу проходит дрожь. Мариан в такие моменты не помнит себя. Мариан в такие моменты просто не может себя контролировать. Ее рука вцепляется в волосы Карвера, пытается оттянуть от себя. Он только шипит и грубо хватает ее колени, с силой разводя их в стороны. Вены вздуваются на руках, он готов вырвать ее коленные чашечки. Но вместо этого, переступая через жгучую боль в затылке, он рвется вперед. От неожиданности Мариан выпускает его волосы. Ее глаза широко распахиваются, рот кривится в несуществующем крике. Мариан упирается в плечи Карвера скрюченными пальцами, отпихивает его от себя. Но только сейчас, только в этот момент Карвер все же оказывается сильнее, грубее, мужественнее. И Мариан это нравится, хотя сопротивляться она не перестает. Карвер отстраняется, перехватывает ее бедра. Упирается коленями и продолжает двигаться, держа таз Мариан на весу. Теперь она отпихивает его, упершись ладонями в живот. Она сильнее сжимает ноги, ей почти удается отстранить Карвера полностью. Теперь он проникает только наполовину. И уже второй раз по ее телу проходит дрожь. Более крупная. И вздох более протяжный, хриплый. Он чувствует, как она пульсирует вокруг него. Он чувствует новую порцию ее жара. Его пальцы разжимаются, выпускают ее бедра, перехватывают мокрые от смазки член и яйца. Мариан с глухим стуком ударяется поясницей. Ее тело сладостно выгибается. Карвер быстро двигает рукой и изливается на ее живот. Странное чувство смятения охватывает его, когда он видит, как белесая сперма растекается по напрягшимся кубикам пресса. — От тебя воняет хуже, чем от лошади, Карвер. Я думала, что ты хотя бы пот смоешь, прежде чем прийти, — нравоучительно вздыхает Мариан, размазывая кончиками пальцев сперму по своему животу. Карвер разумно решает промолчать о том, как сама она часто пахнет. А сейчас от Мариан пахнет потом, сеном и мускусными нотками спермы.