Танец на лезвиях

Пилтоверский Ледовый дворец выделялся своим футуристическим образом даже на фоне Города Прогресса. Вздымающиеся вверх стеклянные шпили кажущегося хрупким купола скрывали под собой огромный каток искусственного льда и зрительские кресла, расположенные в шести секторах наподобие зубцов шестерёнки. Даже сейчас Пилтовер кричал о своей механической сущности, роскошью и красотой стараясь отгородиться от схожести с Зауном. Именно здесь, в этом ледовом дворце, когда-то катались знаменитые фигуристы Виктор Никифоров и Юрий Плисецкий, приехавшие в Пилтовер из экзотической северной страны. На фотографиях из их сверкающего прошлого ласково улыбался публике один только Виктор — Юрий же смотрел с вызовом и спокойствием, скрывающим пламенный нрав. Иностранные фигуристы вернули в Пилтовер моду на фигурное катание и, пользуясь покровительством таинственного аристократа, даже отстроили заново всеми позабытый ледовый дворец — но сами почти не успели опробовать его, и теперь величественное здание временами пустовало. Сейчас Виктор был здесь — снова стоял на своих странных серебряных коньках, раз за разом пытаясь повторить один из созданных им самим прыжков. Внешние двери были заперты — никто не смог бы помешать ему в работе, не смог бы покуситься на таинственное устройство, механический глаз которого внимательно отслеживал каждое движение Виктора.  — Нет… не так. Начать запись движения заново!.. — нетерпеливо выкрикнул фигурист, поправляя сковывающий движения костюм. Он никак не успевал доработать его, и теперь жёсткая, пронизанная чуткими электродами ткань предательски колола кожу и мешала Никифорову сделать заветный прыжок. Кто же мог подумать, что таинственный изобретатель, сконструировавший новый облик Ледового дворца — и есть фигурист, улыбающийся фотокамерам с нежностью, почти способной согреть весь мир?  — Принято — начать запись движения заново, — механически повторило устройство. Внутри него раздалось короткое жужжание — словно заново переместили сектор хекстека — а стеклянный глаз медленно моргнул и снова уставился на Виктора, который, переведя дыхание, снова закрутился в сверхсложном движении. В тот вечер прыжок опять не получился — но во время катания Никифорову удалось записать удачную дорожку, и сейчас он, бережно спрятав устройство в прочный защитный чемоданчик, летел домой, подгоняя шофёра. Тот бросал на него косые взгляды в зеркало заднего вида, но они словно проходили сквозь фигуриста. Виктор кутался в чёрное пальто, прижимал к себе чемоданчик, словно важное для него сокровище, и не замечал ничего вокруг. Короткий путь от машины до красивой входной двери фигурист преодолел почти бегом. Временами Виктор смотрел на особняк, бывший их с Юрием пристанищем, с какой-то опаской и тайной благодарностью. На их счастье, меценатство и покровительство молодым талантам среди важных семей Пилтовера было делом обыденным, и потому на таинственные источники дохода Никифорова смотрели сквозь пальцы. Даже убедить в этом местную полицию оказалось простым делом — шериф Пилтовера во время светской встречи показалась Виктору слишком аристократкой, чтобы не поверить в подобную историю. Но сейчас мысли фигуриста-изобретателя были не об этом. Он тенью скользнул за входную дверь, облегчённо выдыхая и бережно опуская чемоданчик на комод рядом.  — Потерпи ещё немного, малыш. Я принёс тебе ещё кое-что, — прошептал Виктор в сумрачную пустоту дома, отгоняя гнетущее, воющее одиночество, что пришло с ответным молчанием. Сейчас эти мысли помешают ему быть внимательным и точным — а ошибаться было нельзя. Любая оплошность могла стоить слишком дорого. Дом опустел полтора года назад, как раз после финального выступления Виктора и Юрия. Для катания на льду пара использовала необычные коньки с крохотными хекстековыми двигателями. Благодаря им и специальным защитным костюмам, ярко поблёскивающим серебристым металлом, танцующие на льду казались двумя ртутными призраками. Белоснежная поверхность под острыми лезвиями сыпалась сверкающей крошкой, а каждое столкновение фигуристов в их безумно стремительном танце казалось почти дуэлью. Они сжимали руки друг друга, раскручивались всё сильней, и в глазах Юрия, пусть и прикрытых тонкой защитной маской, Виктор видел огонь — пронзительные аквамариновые всполохи, в которых горели ярость, страсть и неукротимое, стихийное танцевальное бешенство. Воспоминания об этом взгляде Никифоров хранил до сих пор, как и берёг глубоко в памяти ощущение щеки юноши на своём плече после того, как они скрылись от людских глаз за запертой дверью тренерской комнаты.  — Теперь они стали ещё быстрее! Я не знаю, что ты с ними сотворил, но мне, чёрт побери, казалось, что ещё немного — и я оторвусь от земли и взлечу, разломаю к дьяволу твою дорогущую крышу и улечу в небо! — восторженно шептал Юрий, распалено изгибаясь под дрожащими от возбуждения пальцами Виктора. Они занимались любовью быстро, остервенело, и Никифорову после стоило больших усилий не продемонстрировать журналистам, что каждое похлопывание по спине отдается болью в свежих следах от чьих-то коротких, но острых ногтей. К счастью, жадные глаза не смогли поймать в видоискатель и пьяное, счастливое лицо Юрия, который старался держаться ближе к Виктору и жадно ловил каждое его касание. По дороге домой они бросали друг на друга влюблённые взгляды — но, к счастью, после случившегося Никифорову хватило смекалки заказать такси с закрытой пассажирской частью. Он почти ничего не говорил, только слушал восторженные восклицания Юрия, приправленные зачастую весьма нецензурными выражениями.  — Мы заработали столько, что дедушка наверняка обрадуется! Vitya, только представь, как он будет счастлив! Blyat, я сам ohuyenno счастлив! Это лучшее, что у нас было!  — Да, Yurochka. Потерпи до дома, — только тихо шепнул ему Виктор, бережно сжимая изящные пальцы в своей руке. Последнее, что помнил Виктор о том дне — это оглушительный металлический лязг и звон стекла за спиной Юрия, так бесцеремонно прервавший нежность поцелуя тонкой ладони… От этих непрошенных воспоминаний Виктору хотелось выть, залить в себя жидкое пламя спирта и забыться, спрятаться от отчаяния, пришедшего вслед за гибелью Юрия. Случившаяся после оглушительного успеха автомобильная авария казалась худшим из возможных кошмаров, если бы не была горькой, безразличной к мольбам реальностью. Катастрофа отняла у него Юру, убила иглой инсульта его пожилого дедушку и лишила Виктора всякой надежды. Мир вокруг замер и резко оглох, стал напоминать брошенный семьёй дом, одиноко спрятавшийся в старом саду и скрывающий под чёрными драпировками тусклую устаревшую мебель. Город, превозносивший до небес двух самых ярких своих танцоров, ответил на боль коротким сочувствием, вскоре и вовсе позабыв о том, как когда-то не мог отвести тысяч глаз от танцевальной феерии. Всю жизнь Виктор казался себе слабым. Он боялся дать волю таланту изобретателя — на его снежной родине хекстековое ремесло считали едва ли не фиглярством от науки, порочащим подлинную силу механизмов и часовых устройств. Однажды у Юрия закончились силы выносить тоску в глазах дорогого ему человека, и он заставил их обоих уехать. И, пусть даже в Пилтовере Виктор не решился признаться в своём мастерстве публично, спрятавшись, как шпион, под личиной фигуриста, Юрий всё равно говорил ему, что здесь его глаза светятся ярче. Со временем Виктору, всё же решившемуся пустить в ход своё обаяние и шарм, удалось наладить тайные контакты с мастерами заунских и пилтоверских гильдий. Когда Юрий об этом узнал, он с порога бросился к Виктору, стиснул воротник дорогого костюма и поцеловал так, как не целовал никогда в жизни.  — Я счастлив, Vitya, я ohuyenno счастлив! Наконец-то мы покажем им, на что ты способен!.. -… Я покажу, Yurochka. Покажу. Они снова увидят нас вместе в нашем дворце… — прошептал Виктор, сгоняя влажный туман резким движением век и нажимая кнопку на секретной панели в кладовке. Внизу, под полом, едва слышно зашумел массивный механизм, и стена, совсем обычная на первый взгляд, отъехала в сторону, приглашая Никифорова в лифт, который сразу за ним закрыл витые металлические двери и неспешно направился вниз. Защитный чемоданчик остался в прихожей — в руках у Виктора было само устройство, стеклянная эллипсоидная капсула с чутким записывающим механизмом внутри. Подключив его к анализирующей машине, изобретатель стянул пальто и перчатки и направился к металлической двери в дальнем углу комнаты. Позволив системе безопасности считать рисунок сетчатки, отпечатки обеих рук с учётом живого пульса в ладонях, введя голосовой и цифровой пароли, Никифоров вошёл в самое сердце своей лаборатории, освещённое множеством ярких флуоресцентных светильников.  — Я принёс для тебя новое движение, малыш. Потерпи ещё совсем немного, — дрогнувшим голосом, с какой-то бесконечной нежностью прошептал Виктор, приближаясь к огромному столу в самом центре комнаты. Здесь, под самым большим осветительным прибором, покоилось невероятное, кажущееся невозможным большинству учёных Валорана создание. Поражающие самое смелое воображение часовые, электронные и хекстековые механизмы были скрыты в частично живом, частично металлическом теле. От прежнего Юрия остались его прекрасное лицо, тонкая шея, изящные плечи с острыми ключицами, руки и часть хрупкого тела — всё остальное заменил сверхпрочные металл, которому при помощи искусственных материалов постепенно придавались имитирующие человечность признаки. Сейчас биомеханоид спал, и Виктор, бесшумно приблизившись к столу, коснулся кончиками пальцев прохладной щеки. По телу лежащего на столе юноши прошла дрожь, и он медленно, нечеловечески точно открыл глаза, через несколько секунд фокусируясь на лице создателя. Каждый раз в такие моменты Никифоров затаивал дыхание. При помощи большой и точной машины, к которой мальчик подключался во сне, происходило восстановление повреждённых смертью участков воскрешенного мозга. Виктор работал над ним дольше всего, совершенствуя при помощи хекстека, стараясь придать своему созданию хоть какие-то черты погибшего Юрия. О том, чтобы восстановить потерянные воспоминания, Виктор боялся и мечтать.  — Приветствую, Создатель, — ровным голосом отозвался Юрий, с внимательным спокойствием смотря в лицо изобретателя.  — Здравствуй, Yura, — прошептал Виктор в ответ с печальной улыбкой, — Как спалось, малыш? Что тебе снилось? Биомеханоид не ответил — и сердце Виктора сжалось от ужаса. Такого никогда раньше не случалось, и если он повреждён, если во время восстановления что-то пошло не так…  — Yura!.. — напряжённо выкрикнул изобретатель, сжимая с какой-то безумной мольбой тонкие пальцы. Когда они едва заметно дрогнули, всё в груди Никифорова ухнуло вниз. Спустя мгновение мягкий механический голос раздался снова.  — Я видел… сон о лезвиях. Там было… светло, было много других. И я танцевал. Танцевал на лезвиях. И там был ты… Вы, Создатель. Вы улыбались. Также мне удалось восстановить данные о том, как я называл Вас ранее, — медленно, с какой-то человеческой расстановкой ответил новый Юрий,  — Как?.. — не выдерживая больше напряжения, сжимающегося внутри тугой пружиной, хрипло прошептал мужчина, склоняясь к своему созданию и обнимая его острые плечи. Когда до его уха донёсся ответ, произнесённый недоступным электронному механизму тихим, слабым шёпотом, Виктор громко, безудержно разрыдался.