***
― Вот же ж блядь… ― выстанывает «Русская фея». Ему все еще не весело ни капельки, только голова болит и немного кружится, зато вот японскому фигуристу Кацуки Юри, который шестое место занял и грустить пуще других должен, весело еще как, постыдился бы хоть так веселиться, кусок дурака. Плисецкий, конечно, терпеть не мог правила этикета и любые ограничители в поведении, но даже он своим маленьким подростковым умишкой понимал, чего на банкете делать не стоит. Например, не стоит вызывать всех подряд на танцевальный батл без правил и стиля и, черт бы тебя побрал, не стоит на это соглашаться, какого, простите, черта вам тоже весело с его выходок?! Это же чистый испанский стыд и… ― Ты, как тебя там, ― Плисецкий хочет мечтать о том, чтобы обращались к лысому мужику слева от его плеча, но пьяный в стельку японец уверенно смотрит ему в глаза и щурит близорукий взгляд, ― кажется, в процессе свистоплясок у него выпала одна контактная линза. ― Сейчас. Плисецкий и рад бы дать деру, даже если Виктор надоест ему позже своими шутками про трусость, да не успел: его крепко хватают за грудки и дергают на себя, а такая ж не самая трезвая толпа наполовину радостно, наполовину осуждающе свистит в ожидании новых танцулек с невозможными элементами, что не снились и профессиональным танцорам. Юрий напрягается, когда Кацуки скидывает пиджак и немного ослабляет галстук на шее. Видок у него такой, будто свой приступ идиотизма он воспринимает серьезно. «Русскую фею» эта серьезность к импровизированному соревнованию предсказуемо подстегивает. На пару минут. На пару минут до того момента, как он не проиграет с треском на удивление выносливому парню и уйдет с площадки добровольно, чувствуя, что еще пара акробатических движений ― и он рухнет на пол, тяжело дыша. Плисецкого сменяет Никифоров, который до этого все тщательным образом снимал на телефон, сволочь, и бесит этим будущим компроматом невероятно. Вместе они устраивают какой-то странный парный танец неопределенной народности, но вообще, напоминают двух индюков в брачный период, если уж честно. Подросток думает, что более гейского танца на этом вечере больше не увидит. А через пару минут получает Криса Джакометти и почти орет. То есть, пытается сдержаться изо всех сил, но все равно необоснованно посылает кого попало куда подальше, потому что спасибо, конечно, но стриптиз от этого любителя задниц он не заказывал! Плисецкий думал, что хуже танца Криса уже не будет, но запоздало вспоминает, что это, вообще-то, все еще танцевальный батл и все еще, ну конечно, с неубиваемым японцем. Он вообще теряет выносливость хотя бы приличия ради? Юри нелеп. Идиотский бледно-голубой галстук и черные носки дополняют его амплуа из синих плавок, весьма удачно обтягивающих задницу. Юрий думает, что его сейчас должно вырвать, а еще, что посмотреть стриптиз в исполнении неприметного паренька гораздо интереснее, чем пялиться на конченного швейцарского извращенца. Хотя бы потому, что первый ― незаметная обычно серая мышка, на таких в приступах пьянства всегда интересно смотреть, а второй извращается так часто, что можно было привыкнуть. Он остается на месте, хотя стоило бы уйти уже куда-нибудь подальше от душной толпы, так как доза алкоголя в юном теле дает о себе знать жаром и трясущимися слегка руками. У Кацуки странное тело: точно мужское, но чуть более округлое, чем среднестатистическое, например, задница у него выглядит привлекательнее многих и, кажется, неплохие бедра, что должны быть мягкими, как у женщины, на ощупь. И узкоглазая сволочь словно читает мысли и, удерживаясь руками за шест на весу, разводит свои ноги в сторону на манер шпагата. Это, должно быть, тяжело, судя по напряженным мышцам на руках, дергающимся от любого движения, к тому же для человека, который недавно устраивал дикие пляски и победил. Юрий понимает, что цветовая гамма в этом показушнике полупьяных людишек, среди которых теперь стопроцентно плохо соображающий Плисецкий, что надо: бронзовый свет идеально ложится на оливковую кожу азиатского парня и обводит рельеф тела. Юрий прощает ему даже носки, потому что это совершенно не имеет значения, когда он прогибает спину, присаживается, разводит напряженные ноги или выполняет элементы pole dance, которые Плисецкий узнает безошибочно: в его возрасте вполне нормально наблюдать за красивыми женщинами на шесте. Откуда их выучил японец ― загадка, но если запомнил, увидев видео, ему можно похлопать: Юрию такое представление, несмотря на свою тупость, очень по душе. ― Я думаю, детям нечего такое смотреть, ― на его плечо кладут тяжелую руку, как только новоявленный танцор скидывает с себя и рубашку, а Джакометти запрыгивает на шест снова. Кажется, даже подобие стриптиза они устроят парным. Плисецкий не спорит, не глядит даже, кто ему сделал замечание, сглатывает сухой комок в горле и практически сбегает. Он выругивается вслух, прислоняясь пылающим лбом к холодной стене, потому что у него крепко стоит, и утешения в духе «я подросток, у меня может встать на все что угодно» спасают слабо. Стояк на банкете, где душно и полно людей, ― не лучшая ситуация. Юрий не придумывает ничего лучше, чем стоять повернутым к стене и дальше, пока остальные отвлечены зрелищем. Здорово. У него встал на пьяного в стельку парня, на плывущий взгляд кофейного цвета, который он время от времени ловил на себе, растрепанные волосы и капли пота на соблазнительном теле. На стремный галстук и носки. Конечная, Плисецкий, выходите, вы с первого взгляда хотите трахнуть самого обычного человека, это ненормально для того, кто людям никогда не доверяет. ― Пошли быстрее, ― знакомый голос. Его хватают за плечо и бесцеремонно тянут за собой, лавируя между толпой, и под конец заталкивают в какую-то тесную, плохо освещенную комнату. ― Хорошо, что Крис такой любитель танцевать голышом и привлекать внимание, ― подмечает японец. ― Иначе бы все пошли за мной. Юрий замечает, что Кацуки успел накинуть на себя отброшенную когда-то классическую рубашку, не удосужившись просунуть руки в рукава, и тяжело дышит, упираясь руками в колени. ― Где мы? ― По-моему, это раздевалка для рабочего персонала, ― Юри указывает рукой за его спину. Вешалки с обычной повседневной одеждой и официально-деловыми костюмами, маленький диванчик, несколько тумбочек, одна из которых используется для хранения обуви, большое зеркало во весь рост и лампочки по бокам стекла ― единственное, что дарит здесь свет. Плисецкий расстегивает пуговицы и скидывает пиджак на вешалку, ему жарко последние двадцать минут, даже капля пота по виску скатывается, и волосы липнут ко лбу. Он вздрагивает, когда на него вешаются со спины и убирают пряди волос, зачесывая назад; Юрий так никогда не делает, предпочитая скрывать часть лица за челкой. Иначе он чувствует себя уязвимым, открытым. ― Понравилось? ― Да пошел ты, ― огрызается Плисецкий и откидывает голову набок, потому что не дыши так на ухо, не дыши, не дыши. Не прижимайся к нему сзади, стоя в одних трусах. Юри специально наклоняется к его уху и, щекотно дуя на мочку, довольно выдает: ― Понравилось. Кусает чувствительно пылающее ушко, и Плисецкий понимает, что все: сейчас еще одно движение по чувствительным точкам на его теле, и он сам сорвется. Юрий более чем уверен, что, будь он трезв, ничего подобного не случилось бы. Даже немного жалеет, корит себя за интерес, а потом забывает обо всем, стоит горячему языку пройтись по напряженной мышце шеи. ― Придурок, ― рычит он, разворачиваясь к нему лицом. Вблизи щеки у Юри оказываются еще краснее; Юрию очень хочется выкинуть шутку про алкаша. ― Зачем? ― Я пьян. ― Сволочь, ― от души говорит Юрий, потому что, по сути, с этого-то все и началось. При другом раскладе пил бы сейчас свое молочко из трубочки да скучал, а не шипел от того, как больно ткань натирает вставший член. ― Я тоже. У японца искусанные губы с заживающими корочками, приятно царапающими кожу, и такой же наглый, как он сам, язык. Юрий не успевает притянуть его за шею, закинув руки на плечи и попутно скинув рубашку, и первым жадно поцеловать, как у него уже отнимают право лидировать: вторгаются языком в рот, больно нажимая на щеки, чтобы разжал челюсти, скользят по деснам. «Русская фея» не умеет целоваться с языком, и это заметно. ― Повторяй за мной, ― выдыхают ему в щеку. Юри замедляется, ласкает чужой язык, ожидая ответные движения, и этот поцелуй длится так тягуче медленно, что Юрий начинает задыхаться. ― Ноги не держат, ― признается он между поцелуями, и его подхватывают под ягодицы. Целовать человека ниже тебя ростом удобнее, или Юрию в силу своих комплексов хочется так думать, но ему нравится сидеть вот так на руках, обхватывая торс ногами, и не задирать голову. Его усаживают на диван, ― фу, пыльный и промятый чужими телами, ― и Юри расстегивает ремень на темно-синих штанах. Юрий довольно выдыхает, когда тесные брюки перестают давить. Одежда запутывается в лодыжках вместе с носками, потому что оба пьяны и ловкостью движений не отличатся: Юри нечаянно царапает ногтями его ступню, Плисецкий ударяется локтем о стену и дергает ногой, скорее усложняя задачу, чем помогая снять штаны. ― Ох, прости, ― тихо извиняется японец и щекочет ногу от кончиков пальцев до лодыжки. ― Хватит тупить! ― приказывает Юрий, потому что он на взводе и выдержка у него нулевая. Но тот не слушается и даже залипает на его ногах, гладит всей ладонью, а потом вовсе наклоняется и целует выпирающую косточку. ― Большой спорт калечит, ― говорит он, поглаживая ссадину. ― У тебя слишком нежная кожа для этого. Юрий не понимает, что японец хотел этим сказать: ноги каждого профессионального фигуриста покрыты ссадинами и синяками; он закидывает левую ногу на плечо и с ее помощью притягивает парня к себе. Они целуются снова, на этот раз неловко сталкиваясь зубами, пока Кацуки пытается расстегнуть рубашку Юрия. ― Ой, ― совсем по-девчачьи пугается Плисецкий, чувствуя влажные губы на кадыке, ― короткие волосы щекочут скулу, и Юрий глупо хихикает, ― а неловкие пальцы ― у низа живота. Его дразнят щекоткой недолго, у Юри, кажется, тоже не безупречная выдержка. Юрий дергается, ― искрами простреливает поясницу, ― и шипит, когда пальцы накрывают его плоть. ― Стой-стой-стой, ― тараторит он на родном языке, который среди них двоих только он понимает, и отталкивает чужую руку. На него смотрят непонимающе, даже обиженно; Юри дышит как можно глубже, пытается унять собственное возбуждение и осознать, почему партнер вдруг остановился, если все это время не особенно задумывался о последствиях. ― Лучше я, ― предлагает Плисецкий и сползает с дивана на пол; признаваться в том, что он вот-вот спустит в штаны от пары интенсивных движений, не хочется. ― Что ты хочешь сделать? ― японец прокашливается, прикрывая рот обнаженным предплечьем, и Юрий с удовольствием подмечает, что у него голос понизился до хрипотцы. Они меняются местами, и в этот момент лампочка на зеркале начинает потухать, неустанно мигая попеременно тусклым светом. Это, наверное, должно быть жутковато, ибо напоминает клише фильма ужасов, но Плисецкого это только бесит. ― Постоянно вижу в порно. Всегда было интересно, как они не задыхаются. Плисецкий кладет ладони на бедра, чувствуя контраст температур между тканью нижнего белья и пылающей кожей, и с удовольствием мнет расслабленные мышцы: бедра у этого парня действительно мягкие. Царапает ногтями внутреннюю сторону бедра, наблюдая за тем, как краснеет кожа рваными полосками от ногтей, прежде чем стянуть хлопковую ткань ниже. Обхватывая твердый член в кольцо из пальцев, он тушуется: из головы как-то сразу вылетает порядок действий, а ни одно просмотренное порно не спешит вспоминаться. Кацуки, видимо, заметив его помешательство, накрывает ладонью его руку и ведет вверх-вниз. Плисецкий прокусывает внутреннюю сторону щеки от волнения, плоть под его пальцами горячая и твердая, и его это невероятно смущает: Плисецкий уже не уверен, что ему хватит смелости продолжить начатое. Но сорванное дыхание сверху и поглаживающие движения на макушке подстегивают. Он наклоняется, ощущая, как ему собирают мешающиеся волосы в хвостик, и целует головку члена. ― Язык… Юрий слушается, лижет кончиком языка уздечку, не прекращая поглаживаний рукой; тянется левой к собственной изнывающей плоти и жестко обхватывает рукой. Он слышит сорванное «расслабь горло», когда вбирает головку за щеку, и бубнит «пошел в жопу» одним громким звуком, получая в ответ крупную дрожь. Это не так-то просто исполнить, знаете ли. Юрий заходится в кашле, когда ему несдержанно поддают бедрами навстречу движениям, с хлюпом выпускает плоть изо рта, резко отстраняясь, и ругает японца на чем свет стоит; у него почти получилось заглотить полностью. ― Прости-прости, ― Юри вытирает пальцем слюнку с уголка рта и намеренно проходится по губам, чтобы подросток замолчал. Плисецкий шлепает его по руке, ворчит что-то недовольно на своем колючем языке и снова наклоняется над пахом, на этот раз крепко держа руками чужие бедра, впиваясь стрижеными ногтями в мягкие ноги. Действительно, как у женщины. Плисецкий медленно насаживается ртом на член, поднимается вверх, втягивая щеки. Взять глубже, чем до середины, все равно больше не получается, но, судя по ласкающим слух стонам, и этого сейчас достаточно. Юрий убирает одну руку с бедра, обхватывая свой изнывающий член снова, и водит по всей длине в такт движениям своей головы. Он позорно кончает, содрогаясь всем телом, когда чувствует грубый толчок в глотку и такую же грубую хватку в волосах, оттягивающую его в сторону. Горячие капли орошают его лицо, попадая на волосы и губы, и Плисецкому очень хочется возмутиться такому обращению, но все тело окутывает приятная нега, и немеет язык. ― Черт, ― его снова поднимают на руки и усаживают на коленки, Юрий только устраивается поудобнее, ерзая. ― Я не хотел, прости. Кацуки вытирает сперму с лица ладонью и бормочет в светлую макушку, пахнущую цветочным шампунем, что здесь точно должны быть какие-нибудь салфетки, на худой конец скатерти для столов. ― Не спи, ― говорит он и легко встряхивает подростка за плечи, замечая сладкий зевок в ладонь и закрывающиеся глаза. Вот у кого точно слабая выдержка. ― Вспомнишь меня? ― спрашивает Юрий вместо ответа, припоминая, что, стоя у стола с напитками и едой, Кацуки пообещал непременно забыть даже его имя и английский язык к концу вечера. Английский он все еще помнит. ― Чего? Плисецкому не хватает сил, чтобы ответить что-нибудь оскорбительное, акцентируя внимание на тупости собеседника, он слишком вымотан физически, и у него кружится голова от выпитого алкоголя, а еще Юри непозволительно тепленький и мягкий. Юрий упирается лбом в чужое плечо и, вопреки просьбе, засыпает.***
Юри не находит его в социальных сетях на следующий день, когда у Плисецкого голова надвое раскалывается, а еще приходится усердно делать вид перед тренером, что все в полном порядке и он пил вчера только молоко от Милы, но он все равно находит в себе силы проверить ленту и на самом деле тихонечко ждет, что ему напишут. Ему не пишут. Через неделю тоже. Юрий не знает никаких контактов японского спортсмена, кроме сухих фактов из его биографии и выступлений, которые предоставляет сеть. День рождения японца 29 ноября, а у Юрия первого марта, а астрология ― полный бред, разнящийся во мнениях. У Кацуки Юри чудесная дорожка шагов, которую Юрий пересматривает трижды, и отвратительные прыжки. Юрий в этом стопроцентно уверен, потому что пересмотрел все доступные выступления. Под его подушкой появляется один плакат с Кацуки Юри, и Плисецкий клянется, что это первый и последний, потому что он выглядит как малолетняя девочка-фанатка, а это верх тупости. Как оказалось, это был не последний, но кто виноват, не предугадаешь, когда испортишь глянцевую картинку. «Заляпаешь спермой», ― угрюмо думает подросток, и ему было бы стыдно, да только он все еще малолетка, у которой встает на все подряд. Следующим разом он покупает сразу два плаката, которые с трудом найдешь в интернет-магазинах, один из которых «на будущее». Плакату на будущее не было места под маленькой подушкой, и поэтому он благополучно перекочевал на стену; все равно за это были заплачены деньги, держать его в шкафчике было бы нелогично. Следующим разом на стену добавились еще пара постеров, потому что один висящий плакат портит всю эстетику неубранной подростковой комнаты и фантиков под кроватью. Рядом появляются картинки с любимыми музыкальными группами, ибо нечего. На тренировке Гоша палит созерцание фотографий Юри, смотрит внимательно, но ничего не говорит. Он хороший парень со своими любовными заморочками, и на него можно положиться. Спустя несколько месяцев Плисецкий неожиданного для самого себя, уставший после выматывающей тренировки, садится на край незаправленной кровати и начинает думать, как докатился до жизни такой. На него со стены смотрят музыканты и Кацуки Юри иногда, если объектив поймал его взгляд. У него в телефоне появилась запароленная папка, хотя раньше Юрий довольствовался гугл-картинками, которые никуда не денутся, и единственным паролем на разблокировке экрана. Тогда зачем было их сохранять? Ноутбук пестрит видео с прокатами. Плисецкий сталкерит человека, единожды с ним переспав, даже будучи в другой стране, и страдает последние месяцы, потому что о нем никаких новостей; и обновлений нет. Юрий думает, что это полный провал его адекватности, но потом вспоминает Поповича с его тягой к своей чудной женщине, которая шлет его снова и снова, и понимает, что с ним все в порядке. Он хотя бы не мазохист. Вопрос спорный, конечно, но «Русская фея» проверять его не спешит. Иногда такое случается: любить человека за то, что его выдумал. Юрий мало знает про любовь и вообще не уверен, что у него в голове на этот раз, но Кацуки Юри такой же навязчивый в плане мыслей, как фигурное катание. Фигурное катание для него ― вся жизнь. Логика у Юры довольно простая, а думать над сложными вещами, будь то урок алгебры или социализация, ему не хочется; ему это не дано. Виктор сваливает в Японию, Юрий радостно орет перепавшему поводу свалить туда тоже. Юрий даже не думает, какой это будет удар для Фельцмана: целых два его ученика от балды решили слетать в чужую страну к одному и тому же японцу: один ради вдохновения, конченый человек, другой черт его знает зачем, но не иначе увидеть снова воочию объект своих не самых целомудренных снов. Юри совсем другой, когда трезвый; Никифоров, услышав это, ржет и говорит, что все стеснительные люди другие под влиянием высокого градуса. ― Тебя это огорчает? Хочешь еще раз позорно проиграть в танцах? Юрия не огорчает. Плисецкому такой Кацуки, в растянутой одежде, домашний и заботливый, напоминает чем-то, ― атмосферой, что ли, ― родного деда, которым он дорожит. Его это не огорчает, просто он все еще подросток, у которого, да-да, стоит на все, что придется, а уж на устоявшиеся объекты симпатии поблизости ― тем более; просто у него уже мозоли на руках, и лучше бы он их на турнике заработал; просто он и без того год прождал, и раньше спасал факт расстояния. Юрия это не огорчает, ― не то чтобы… Просто Юри к нему как-то холоден, а Виктор обаятелен даже для японской натуры, просто он чувствует увеличивающееся расстояние уже ментально, а улучшающиеся отношения между Кацуки и Никифоровым не видит только слепой. Поэтому Плисецкий зажимает его между собой и холодной стенкой перед их выступлением, вызывая удивление и испуг в карих глазах. Терпения у него никогда не хватало, и за последние недели он израсходовал его полностью. Сегодня-завтра он уедет в любом случае, будь то поражение или победа, ― тогда Виктор вернется с ним, ― и он больше не может ждать; и терпеть ― тоже. Он не придумывает ничего лучше, чем: ― Вспомнишь меня? И надавливает пальцами на зажатые запястья. Юрий не разбирается в людях от слова совсем и относится к ним, наверное, предвзято, поэтому хмурится, пытаясь разглядеть в мимике Юри что-нибудь, что дало бы ему ответ. ― К-конечно. Кацуки Юри улыбается, и Плисецкий скрипит зубами, потому что не различает, какая эта улыбка в этот раз: дежурная или искренняя, и может ли свинка вообще улыбаться искренне. Юрий ненавидит фальшивые улыбки. Он вопросительно приподнимает бровь, потому что год назад на банкете ему ответили иначе. Юри спокоен и улыбается, Плисецкий бесится от того, что не понимает людей. ― Знаешь, я, вообще-то, устал. Заткнись, ― говорит он, когда японец дергается под ним и лепечет что-то про непонятную речь. ― Я знаю, что ты не понимаешь. Надо было взять с тебя обещание еще тогда. Кто знал, что ты такой придурок, трахнешь и бросишь. А я, на минутку, подросток, у меня, может, любовь до гроба и плакат любимого актера над кроватью, ― Плисецкий предпочитает не помнить, что над кроватью у него как раз лицо человека, стоящего перед ним. ― И ты меня трахнул и смылся. А тебе, помимо звездюлей, светит статья. ― Про что ты говоришь, я не понимаю, ― морщится японец и пытается выбраться из захвата. ― Ты обещаешь? ― Что? ― Не тупи, свинья! ― рявкает «Русская фея». ― Обещаешь?! Кацуки смотрит на него испуганно сверху вниз и неразборчиво лепечет на английском: ― Обещаю. ― Не тупи больше, ― просит Юрий и привстает на носочки, насколько это позволяют сделать неэластичные коньки, ― чертова разница в росте, ― чтобы дотронуться сухими губами до щеки.***
День за днем Юрию кажется, что человек, носящий созвучное имя, тот еще лжец. Или имеет подобно Виктору весьма посредственное представление об обещаниях, что вряд ли. Ему все еще не пишут и его не ищут. Ни завтрашним днем, когда самолет прилетает в родную страну в то время, когда в Японии солнце несколько часов назад село за горизонт, ни через неделю. Гороскопы — все такой же ненадежный источник информации; плакат, раньше лежавший под подушкой, потерялся в процессе перевозки из одной страны в другую, и Юрий почему-то не спешит заменять его новым. Гоша расстался-таки со своей стервозной Анной, и Юрий дружески хлопает его плечу, мрачно попивая апельсиновый сок из трубочки, потому что подобно Поповичу ему все еще закон запрещает напиваться, даже если с горя. Мила, кажется, что-то вынюхала или поняла по постоянным проверкам новостной ленты и отпустила в его сторону пару шуток. Мила говорит, он похож на влюбленную дурочку с низким IQ, которая обновляет переписки по первой выдавшейся возможности, чтобы ответить понравившемуся мальчику. Мила не права: Юрию никто не пишет, и обновлять нечего. Прямо пропорционально зачастившимся новостям о японском фигуристе, ― или стоит поблагодарить поисковик, который услужливо подкидывает информацию о самых частотных запросах, ― растет ощущение, что его начинают забывать. Плисецкий пытается приготовить дома кацудон, но выходит отвратительно: «Русская фея», не жалея ни потраченных сил, ни денег, выкидывает блюдо в мусорное ведро. Мила больше не шутит, ей надоело; Георгий как бы невзначай говорит, что лишняя эмоциональная встряска даже хорошо для соревнований, помогает выразить чувства и приковать взгляд публики, иногда ― отвлечь от стресса и давящего чувства ответственности. Юрий с ним не очень-то согласен, хотя его результаты действительно улучшаются. Пройдет несколько месяцев, и Юрий отпишется от тематических страничек в сети, не выдерживая совместных фоток Виктора со смущенным япошкой, снимет все плакаты и ровной стопкой уложит в шкаф. Нацарапает обычной шариковой ручкой с синими чернилами, которую он берет с собой в школу, повторяющееся «Хватит» и повесит вместо плакатов. Действительно хватит. Его забыли, хотя обещали обратное.***
Сидя в каком-то посредственном кафе в компании всех своих соперников, равносильно ему рассчитывающих на золотую медаль, оглушенный наличием парных золотых колец, одно из которых красуется на пальце объекта его навязчивых мыслей, Юрий узнает в искреннем удивлении, что его не забыли. Просто его не помнили никогда.