Я ждал всю жизнь (чтобы почувствовать, как твое сердце отсчитывает наше время)

Санхёк громко шмыгает носом, так, что слезинки, скопившиеся в уголках глаз, грозят вот-вот пролиться, и смотрит, как дымок от задутых свечей прочь от лица уносит сильный морской ветер, он же треплет его волосы и школьную форму. Хорошо, что день рождения у него хотя бы не зимой. Он смотрит себе под ноги и усмехается. Его праздничный торт и на торт-то не похож, одно название. И здесь его слезы оказываются больше не в силах цепляться за реснички и падают вниз, стукаются о штаны и быстро исчезают. – Хотел бы я тоже так исчезнуть, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит Санхёк в пустоту. – Мам? Он задерживает дыхание. Если бы мама была здесь, она сказала бы мне перестать реветь для начала, думает Санхёк, сказала бы поднять высоко голову и жить тихо, благодарно. Строить хорошие планы. Тэгун смотрит, как Санхёк окунает палец в шоколадный крем и бездумно сует в рот. Он в полнейшем замешательстве. Секунду назад он садился за стол ужинать и вдруг оказался здесь, непонятно где, посреди бушующих волн рядом с тощим подростком, глотающим слезы над куском торта и смотрящим в море с таким видом, будто хочет бороться с ним голыми руками. – С пятнадцатилетием меня, – провозглашает парень, Тэгун нахмуривается. Он не видит его будущее, как бы сильно не вглядывался. С другими людьми все иначе – яркие картинки возникают перед глазами, стоит лишь немного присмотреться. У этого парня нет ничего. Тэгун исчезает. * Тэгун делает глубокий вдох и, подняв руку к лицу, медленно стирает с него остатки крема. Парнишка вскакивает на ноги и отступает назад почти к самому краю пирса. – Обязательно было бросать торт в меня? – спрашивает Тэгун тщательно взвешенным тоном. – Ты кто такой? – требует ответа парень. – Только что стоял тут и вдруг— Тэгун снова вздыхает. Год прошел. Парнишка заметно вырос, не то слово, от детской припухлости не осталось и следа. Но он изменился не только внешне, даже взгляд стал цепким и непокорным. Пятнадцатилетка в слезах теперь кажется образом из далекого прошлого. Тэгун смотрит на свечи под ногами, дымок от них еще немного вьется. – Я объясню, но, по-моему, я первый тебя спросил. Кто ты и каким образом вызываешь меня? – Вызываю тебя? О чем ты говоришь? – В прошлом году было то же самое. На этом же месте ты с тортом каким-то образом вызвал меня. Как ты сделал это? Я имею право знать. – В прошлом году? – спрашивает парень растерянно. – Ты был здесь год назад? Тэгун делает шаг ему навстречу, и парнишка пятится назад, приближаясь к опасному краю, за которым ничего, только темная вода. – Эй, поосторожней, – предупреждает Тэгун, но парень не дослушивает, он бросается вперед, чтобы схватить свой рюкзак. В ярком лунном свете Тэгун видит следы от пальцев – пять ярких синяков на его предплечье, больше он не успевает рассмотреть. Парень отдергивает руку и торопится прочь с пирса подальше от Тэгуна и моря. – Я тебя не знаю. Держись от меня подальше. * Тэгун смотрит на календарь. Сегодня. Вне всяких сомнений. Приближающееся пятое июля мрачной тенью маячит в его мыслях на протяжении уже нескольких недель. Один раз – случайность. Два года подряд объяснить куда сложнее. Сегодня, когда парнишка вызовет его снова, он ни за что не уйдет без ответа. На часах почти полночь, и он был бесполезным куском ожидания весь день. Люди не должны с такой легкостью вызывать его к себе… Никто не должен, даже Жнецы, которые к тому же наделены властью исключительно над смертными. Эта мысль заставляет его призадуматься. Давненько он не думал о себе, как о человеке. Это первое время он отчаянно цеплялся за свою человечность, пускай на деле уже не являлся частью мира живых. Потом отпустило. Он не человек. Он не был им на протяжении многих столетий. Пять минут до полуночи. Четыре. Тэгун легко уворачивается от брошенного в него торта в этот раз, просто позволяет своим инстинктам взять вверх и реагирует быстрее, чем успевает заметить. Он смотрит в упор на мальчишку, и тот смотрит так же пристально в ответ, правда, скорее внимательно и настороженно, нежели испуганно и на чистом адреналине. Семнадцать лет ему очень идут. Многие дети не самым лучшим образом переживают свой скачок роста, но этот парень наоборот, будто приветствует каждый сантиметр вверх и вширь с распростертыми объятиями. – Ты кто? – спрашивает он, в голосе почти не слышно дрожи. – Я… – начинает Тэгун, но замолкает, не зная, как продолжить. Мальчишка совершенно точно не так прост, как кажется, другое дело, что, похоже, понятия не имеет о своих сверхъестественных возможностях. – Ты так и будешь растрачивать впустую свои торты? – говорит он в итоге. – Мне бы не пришлось, если бы ты перестал появляться внезапно и пугать меня, – возражает парень. – Тебе не нужно бояться меня, – убеждает Тэгун. – Я и не боюсь, – восклицает тот. – Хотя ты все еще не сказал мне, кто ты. Или что ты. В лунном свете Тэгун видит небольшой синяк на его скуле, зеленовато-желтое пятно, расползшееся по тонкой коже. Он вспоминает отпечатки пальцев. – Ты когда-нибудь слышал о токкэби? – Токкэби? – переспрашивает парень, не сводя с Тэгуна глаз. Ему прекрасно известно, как он выглядит: как любой другой человек, пока, конечно, не исчезает или не поднимается в воздух, или не телепортируется с места на место – полный пакет возможностей в придачу к вечному наказанию. – Токкэби не существует. Это сказки! Для… для маленьких. – Не все в сказках выдумка, – отвечает Тэгун, чувствуя себя немного странно и обиженно. – Мне тоже интересно, кто ты такой, раз можешь вызывать меня. – Я не вызываю тебя, – спорит парнишка, опуская взгляд на испорченный торт. – В том году ты тоже так говорил. Что я вызвал тебя. Хотя я ничего не делал. – Ты мне врешь? – Тэгун сужает глаза. – С чего мне тебе врать? – возмущается он. – Если бы я вызвал тебя для какой-нибудь цели, разве я не сказал бы уже, что мне нужно? Сколько еще тортов мне в тебя бросить, чтобы ты поверил? Тэгун едва не расплывается в улыбке с его решительности и самоуверенности, хотя они мало общего имеют с храбростью или вызовом, на самом деле, скорее… с неизбежностью? Не в смысле, что "у меня могут быть неприятности", а в смысле "у меня все равно неприятности, так почему бы не рискнуть". Тэгун снова смотрит на его синяк на щеке. – Тебя кто-то ударил? Рука мальчишки взлетает к лицу. – Нет. – Серьезно. – Это шлепок. Не удар. – Шлепок, который оставил такой синяк? – Она шлепнула меня книжкой. Парнишка смотрит в сторону, затем вновь поднимает глаза на Тэгуна, они сияют. – А ты можешь напугать мою тетю? Не нужно ничего особенного. Просто… используй свою магию и появись возле ее постели ночью, испугай ее. – Она часто тебя бьет? – Я стал лучше уворачиваться, – отзывается он, улыбка на короткий миг озаряет его лицо. – Прямо как ты. – Почему ты справляешь день рождения здесь один? Парнишка не отвечает, молча указывая на свою щеку, и Тэгун в повисшей тишине вдруг отчетливо понимает почему. – По крайней мере, ты мог бы купить мне другой торт, – в конце концов говорит парень, он смотрит на Тэгуна с надеждой и немного с расчетом в глазах. – Где я куплю торт ночью? – фыркает Тэгун. – В таком случае, что ты за токкэби такой или кто ты там? – ответно фыркает он. – Не можешь даже такую мелочь сделать, – он наклоняется, чтобы поднять с земли свой рюкзак, Тэгун скрипит зубами. Кому какая разница – он может просто исчезнуть. Кем бы ни был этот сопляк, он не обязан доказывать ему что-то. Хотя он мог бы телепортироваться в страну, где время отстает от корейского на несколько часов, и где кондитерские все еще открыты. Но затем он вспоминает про клубничные пирожные, которые Жнец держит в ЕГО холодильнике и прикрепленную к ним записку "тронь их, и я сделаю твою жизнь невыносимой". – Как ты относишься к клубничным пирожным? – спрашивает он, и глаза мальчишки вспыхивают. – Подожди секунду. * Санхёк оглядывается по сторонам напоследок, действительно ли он один стоит перед забором, окружающим сад, на заднем дворе школы. Время близится к вечеру, секции давно распущены, большинство учителей на полпути к дому, ворота же закроются лишь через час. Ему как раз хватит времени. Конечно, он мог бы покурить и за пределами школы, где последствия быть пойманным значительно менее ужасны, но опять же, в чем тогда радость? Он расстегивает рубашку, чтобы добраться до небольшого пришитого внутри кармашка, где хранится парочка сигарет, затем достает из рюкзака спички. Спички, не зажигалка, они не такие подозрительные, тогда как носить с собой зажигалку почти что признать свою вину. К тому же она слишком тяжелая, чтобы прятать ее в потайном кармане. Идеей последнего он невероятно гордится, благодаря ему он с успехом пережил внезапную проверку рюкзаков на прошлой неделе. Он прикуривает от зажженной спички и смотрит, как пламя добирается почти до кончиков пальцев, прежде чем задувает его. – Чт— Что ты делаешь? – восклицает Тэгун. Его внезапное появление заставляет Санхёка сделать затяжку слишком быстро, он давится дымом и испуганно таращит глаза. – Ты еще маленький, чтобы курить. Немедленно дай сюда, – Тэгун выхватывает сигарету у кашляющего сквозь слезы Санхёка, бросает ее на землю и гасит ногой. И ждет, когда виновник вернется в мир живых. – Что это за место? Твоя школа? Ты куришь В ШКОЛЕ? – Как ты тут оказался? – спрашивает Санхёк, слезы еще струятся по его щекам, последствия ужасного, почти смертельного опыта. – Торта у меня с собой нет. Почему ты тут? – Ты МЕНЯ спрашиваешь? Это ты постоянно вызываешь меня, – возмущается Тэгун. – К тому же я сомневаюсь, что торт играет такую уж важную роль. В любом случае, ты не должен курить. Не только в школе. – Тебя это не касается. Тэгун смотрит на него сверху вниз. – Раз уж ты продолжаешь вызывать меня, я решаю, что меня касается, а что нет. Думаешь, у меня нет своих дел поважнее? – Ну вот и проваливай к своим делам! – кричит Санхёк. – И оставь меня в покое! – Это ТЫ оставь меня в покое! – кричит в ответ Тэгун и исчезает с легким взметнувшимся ветерком. Санхёк смотрит на пустое место, где мгновение назад стоял Тэгун, затем опускает взгляд на горелую спичку на земле. Он медленно открывает коробок, достает новую, смотрит на нее содержательно и поджигает. – Три, два, раз, – шепчет он и задувает огонек. Тэгун моргает и видит перед собой Санхёка. Секунду назад его не было, секунду спустя он стоит тут весь живой и настоящий. – Чего тебе? – с вызовом спрашивает Тэгун, Санхёк трясет кулаками в воздухе. – До меня дошло!! * Вернувшись домой, Тэгун обнаруживает, что Жнец заполнил его постель грязью. "Я предупреждал тебя, не брать мои пирожные", гласит записка на самом верху кучи. Результат выполненной угрозы как обычно ничтожен. Еще одна шутка, которыми они обмениваются друг с другом уже долгое время. Убирать их последствия – вот единственная морока. – Мальчишка вызывает меня с помощью огня, – говорит он Хагёну, когда находит его лежащим на тэгуновском диване и читающим тэгуновскую книжку. Только выкажи слабину, и вот уже Жнец думает, что он король мира. – Даже не заговаривай со мной, если пришел без пирожных, – прерывает его Хагён. Тэгун делает глубокий вдох, медленно выдыхает и исчезает. Через десять минут он появляется снова с коробкой изысканных клубничных пирожных в руке. – Мальчишка вызывает меня с помощью огня, – повторяет он. Хагён садится прямо и с довольным видом принимает из его рук подношение. – Мальчишка, чье будущее я не вижу, он задувает огонь и вызывает меня. – Без будущего, но с силой, управляющей токкэби, ха, – задумчиво выговаривает Хагён с набитым ртом. – Может, он сам токкэби. Тэгун смотрит на него, скривившись. – Весь смысл бытия токкэби заключен в том, чтобы знать о своем проклятии. А он всего лишь ребенок, семнадцатилетка. Пожалуйста, следи за моей мыслью. – Как его зовут? Я могу поискать записи о нем у себя. – О, – наивно округляет глаза Тэгун. – Я забыл спросить. Хагён смотрит на него с Выражением. – В следующий раз, когда он тебя вызовет, пожалуйста, первым делом спроси имя. Я не могу смотреть записи, не зная его настоящего полного имени. – Хотел бы я— Тэгун исчезает. Хагён перелистывает страницу. * – Ты можешь как-нибудь предупреждать меня о своих планах? – стонет Тэгун, Санхёк стоит перед ним с дымящейся спичкой в руке. Они в парке, заходящее солнце окрашивает все вокруг в роскошные золотые цвета, но Тэгун слишком на взводе, чтобы придавать значение окружающей действительности. – Что если я… я… занят чем-нибудь личным… – О? – Санхёк вскидывает бровь с самым двусмысленным видом. – Короче, – откашливается Тэгун, запрещая себе краснеть из-за какого-то сопляка. – Ты не можешь вызывать меня, когда тебе вздумается. Нужно установить правила. Зачем ты вызвал меня сейчас? Я был у тебя каких-то полчаса назад. – Просто так. Из любопытства. Я никогда не видел раньше токкэби. У меня куча вопросов к тебе. – Как тебя зовут? – быстро спрашивает Тэгун, вспомнив Хагёна. – Санхёк. А как тебя? Сколько тебе лет? Откуда ты? И что вообще значит быть токкэби? – Как тебя зовут, мм, полностью? – осторожно интересуется Тэгун, не обращая внимания на разглядывающего его во все любопытные глаза Санхёка. – А что? – А то, что мне нужно знать, кто ты такой наделенный силой вызывать меня. Ты единственный человек на моей памяти, кто может это делать. – О, я какой-то особенный? Так и знал. – Имя скажи. – Хан Санхёк. Мы из Тэджона. Во всяком случае, мама была оттуда. Ну так что. Теперь твоя очередь. Санхёк отходит под тень ближайшего дерева и опускается на кучу опавших осенних листьев, он хлопает ладонью по соседней куче. – Ты не голодный? Я расскажу тебе все за ужином. Санхёк смотрит на него снизу вверх, и Тэгун замирает на миг от осознания, насколько Санхёк молод. В самом деле, он еще совсем ребенок, какого подвоха он от него ждет, если перед ним всего лишь несчастный подросток, угодивший в неприятный переплет. Конечно, он особенный... Его синяк в таком освещении становится еще заметнее, Тэгун не может не представить, что его учителя говорят о нем. Он надеется, что не видит его будущее – двадцать, тридцать, сорок лет, лишь потому, что Санхёк наделен силой вызывать токкэби, а не по каким-то другим, куда более печальным причинам. Тэгун протягивает ему руку, и Санхёк некоторое время с опаской изучает ее, прежде чем берет и позволяет поднять себя на ноги. – Что ты хочешь поесть? Выбирай. – Гопчан, – предлагает Санхёк, Тэгун смеется. – Если настаиваешь, конечно, но… У меня приступ щедрости. Какая твоя самая любимая некорейская еда? – Не знаю, – пожимает плечами Санхёк. – У меня как-то не было возможности распробовать заграничную кухню. – Что думаешь насчет суши? В Японии еще и теплей, чем в Корее, в это время года. – В Японии? – округляет глаза Санхёк. – В смысле, в Японии… Тэгун снова ловит ладонь Санхёка в свою руку, и через секунду парк пустеет. * – Его зовут Хан Санхёк, – говорит Тэгун Хагёну, старательно пытаясь подглядеть через его плечо в Список Живущих. Хагён шикает на него и тычет локтем в бок, чтобы отогнать от себя. – Родился пятого июля. Хагён просматривает список сверху донизу и опять возвращается в начало, на этот раз читает тщательнее. – Ну что там? – нетерпеливо интересуется Тэгун. – В списке его нет, – удивленно отвечает Хагён. – Ты уверен, что Хан Санхёк его настоящее имя? И что он родился пятого июля? – С его слов передал, – говорит Тэгун. – Что значит, его нет в списке? Хагён поднимает на Тэгуна глаза. – Каждый живущий на свете человек присутствует в Списке Живущих. Или парнишка не жив в общепринятом смысле… или он не человек. – Ну он жив, это я уверен, – возражает Тэгун. – Насчет человек ли он… Если нет, то кто? – Он не призрак, не Жнец, не токкэби, – загибает пальцы Хагён, – обычный такой человеческий ребенок без будущего и не в Списке Живущих, но с силой вызывать токкэби. Что ты будешь делать? – Мы в Японии?! – вопит Санхёк, несется сломя голову вперед, возвращается обратно к Тэгуну и убегает вновь теперь в другом направлении, будто не в силах выбрать одно. – Это Япония??? Он съедает все суши, которые заказывает Тэгун в маленьком ресторанчике на Сибуе, где он любит бывать. И не дает Тэгуну забрать себя домой часами, желая ходить и гулять, и бегать по бесконечным японским улочкам и улицам, впитывая в себя звучание незнакомого языка, новые звуки и виды, с широко раскрытыми глазами и отвисшей от восторга челюстью. – Санхёк, почти полночь. Нам пора домой. – Но… – Мы можем вернуться в любое время. – В любое… – Санхёк замирает на месте, вынуждая спешащих мимо людей огибать себя, как водный поток огибает выступающий камень. – Ты серьезно? Честно-честно? Тэгун сглатывает. Во что он втягивает себя, возясь с этим ребенком? – С одним условием. Ты продолжишь ходить в школу. А вот после уроков или... ну, когда у тебя не будет домашнего задания там или других дел, тогда. – Ты перенесешь меня, куда я захочу? – медленно спрашивает Санхёк. – Почему? – Я не знаю, – признается Тэгун. * Они возвращаются в Японию еще три раза, а затем: Канада, Германия, Гавайи, Индонезия, Аляска, Норвегия, Фиджи, гора Эверест (Тэгун говорит "нет") – Индия, в таком случае. Санхёк опаздывает в школу восемь раз и получает отстранение от занятий на месяц. (– Может, отмотаешь время назад, чтобы я успевал в школу? Быть отстраненным такой отстой, – жалуется Санхёк. – Никто на Земле не властен над временем, Санхёк, – говорит ему Тэгун.) По другим поводам Санхёк тоже его вызывает. Помочь подготовиться к тесту по химии, поиграть в футбол, сходить вместе поискать подработку, купить бабл-ти по акции 2-по-цене-1, и оба он с успехом выпивает, но чаще всего просто поговорить. Один раз – случайность… Санхёк отворачивается от плиты, оставив полотенце беспечно близко к открытому огню, и тянется за солью, чтобы добавить ее к супу, который готовит на ужин. Время позднее, и он не появлялся дома, чтобы приготовить еду для родни, четыре дня подряд, так что его тетя сходит с ума от злости. – Сколько еще тебя ждать? – верещит она из гостиной как раз, когда Санхёк в ужасе замечает загоревшуюся тряпку. Он дует на нее, прихлопывает гаснущие язычки пламени руками и в следующий миг видит стоящего напротив него на крохотном пятачке теткиной кухни Тэгуна. Они таращатся друг на друга в немом ступоре, пока Санхёк не разражается смехом. Он торопливо прижимает обе руки ко рту, чтобы тетя и прочие родственники не услышали. – Вы сближаетесь катастрофически быстро, – замечает Хагён как-то вечером со своего дивана – хозяин давно потерял на него все права – Тэгун сужает глаза. – Не говори так. У мальчишки совершенно нет друзей, Хагён. Его мама умерла, когда ему было девять, его жизнь с тетей с тех пор сущий кошмар. Она била его! Теперь он слишком большой, так что она перестала, но это не значит, что она не выговаривает ему в самых нелестных выражениях. Разве тебе не жаль его? – Учитывая, чем я занимаюсь по жизни, я стараюсь избегать любых чувств в отношении людей, так что – нет, – отвечает Хагён. – Но почему у него нет друзей? – Он видит призраков, – признается Тэгун. – Его одноклассники сторонятся его. И я вынужден признать, смотреть на то, как он поворачивается за кем-то невидимым, немного неуютно. К тому же они вроде как разговаривают с ним. – Он видит призраков? – переспрашивает Хагён, приподнимаясь. – Подожди-ка. Ты сказал, что-то произошло с ним, когда ему исполнилось девять? – Его мама умерла, – повторяет Тэгун. – А что? – Он говорил, как ее звали? – Кан Ынсон, кажется. Он показывал мне ее могилу. Хагён, да в чем дело? Хагён исчезает на миг и появляется уже с огромной папкой, подписанной "2008", в руках. – Здесь имена всех, кто умер в 2008, восемь лет назад, когда ему было девять лет. Его мать должна быть здесь… Кан Ынсон, Кан… Ын… Ага, вот она. Теперь мне все ясно. Хагён держит в руке свидетельство о смерти. – Кан Ынсон, смерть под колесами, подозреваемый сбежал. Упущенная душа, учтенная, наконец, девять лет спустя после предполагаемой смерти в другом наезде. Я помню ее, потому что я был в ее доме, чтобы забрать ее сына тоже, но он бесследно исчез до моего появления. Они оба в моем списке упущенных душ. Я не знал его имени, потому что мальчик погиб, будучи еще в ее утробе, у него на тот момент не было имени. Ты хоть представляешь, сколько бумажной работы пришлось делать из-за упущенной души? – Хагён, я ни слова не понял. Хагён склоняется ближе. – Тэгун, люди, которые могут видеть призраков – это люди, которые умерли, пускай даже всего на секунду. Может, из-за инфаркта или инсульта, или утонули до получения первой помощи. Кан Ынсон и ее сын оба умерли семнадцать лет назад в результате несчастного случая, но кто-то вернул их обратно к жизни. Она была беременна им. Ну, соображаешь? Тэгун смотрит на него в упор. – Вот что такое "упущенная душа". Такие люди не значатся в Списке Живущих, потому что, технически, они мертвы. Поэтому ты не можешь увидеть его будущее. Поэтому его имени нет в Списке. Потому что, как предполагается, он мертв. "Пожалуйста, помогите". Полузадушенный всхлип не привлекает его внимание, но тихий голос доносится до него все равно. Отчаянный, пронзительный, при всем недостатке силы, и Тэгун борется с собой. Помощь людям никогда, в итоге, не приводит ни к чему хорошему. "Мой малыш… пожалуйста… спасите его". Тэгун спрыгивает с крыши дома и ступает на землю. Под его ногами похрустывает снег, когда он движется к женщине, лежащей посреди стремительно увеличивающейся в размерах лужи из собственной крови. Рядом видны следы шин сорвавшегося с места автомобиля, удирающего прочь по чистому, свежевыпавшему снегу. "Пожалуйста". Он здесь, он пришел, и теперь он не может игнорировать ее просьбы спасти жизнь ее ребенка, как бы наивно это не звучало. За все прожитые годы он видел столько человеческих смертей. Честное слово, одной или двумя, как в данном случае, больше, для него роли не сыграет. Он смотрит, как последний выдох покидает ее тело, как она обмякает на асфальте, как замедляется поток крови, текущий из ее раны. Скольких людей он убил, не моргнув глазом, когда был еще живым? Они не значили для него ничего. Люди умирают тысячами каждый день. Может, это ничего не значит для него, но это значит целый мир для нее, думает Тэгун, и, протянув ладонь, возвращает ей и ее ребенку их жизни назад. – О боги, это был ты, не так ли? – спрашивает Хагён с нажимом, наблюдая за изменившимся под силой воспоминаний в лице Тэгуном. – Из-за тебя парнишка остался в живых. Из-за тебя я семнадцать лет безуспешно пытаюсь найти его! Упущенные души не могут скитаться по свету просто так! – И что ты сделаешь теперь, когда знаешь его имя? – тихо спрашивает Тэгун, и Хагён замирает при звуках его голоса. – Я должен выполнить свою работу, Тэгун, – отвечает он. – Ты убьешь его? – Он уже мертв, – огрызается Хагён, – он вообще не должен был родиться. – Теперь это неважно, – возражает Тэгун, вскакивая на ноги. – Он жив. Неужели ты правда пойдешь и заберешь его жизнь? Хагён не сводит с него взгляда, пока Тэгун не садится обратно на диван. – Очень похвально, что тебе есть до него дело, Тэгун, но… – Это несправедливо. Он еще так молод. – Ты же понимаешь, однажды он все равно умрет. – Прожив целую жизнь. Когда состарится! – Ты не знаешь этого наверняка. Что, если произойдет несчастье? Что, если он получит страшную травму и будет страдать? – Он не получит. – Почему? Потому что ты будешь рядом и спасешь его? Будешь рядом всю его жизнь? Голос Хагёна звенит в воздухе, как пощечина, Тэгун отворачивается. – Он прожил восемь лет с женщиной, которая должна была быть ему семьей, и которая превратила его жизнь в сущий ад. У него нет друзей, потому что никто не хочет дружить с парнем, который видит мертвых. И все это случилось с ним из-за меня, Хагён. Но разве я мог поступить иначе тогда? Разве мог просто дать ей умереть? Ей и ее неродившемуся ребенку? Она умоляла меня. – Возможно, так было бы лучше, – мягко говорит Хагён. – Обещай мне, Хагён. Ты не приблизишься к нему. Хагён шумно выдыхает и с хлопком закрывает папку. – Ты самый упрямый сукин сын, которого я знаю. Просто… держи его подальше от моих глаз. * – Ты чертовски хорошо увиливаешь от вопросов про свою жизнь, – говорит Санхёк. Он сидит на пирсе и болтает ногами, праздничный торт стоит неподалеку и ждет, когда на нем зажгут свечи и загадают желание. Одна большая свеча, символизирующая десять лет, и восемь маленьких. – Я знаком с тобой год, но смог выжать из тебя лишь то, что ты умер почти тысячу лет назад, что на тебя наложено проклятье, которое не дает тебе уйти на тот свет, но о его причине ты умолчал, ты можешь делать золото из воздуха, и твое полное имя Чон Тэгун. Ты сменил множество стран, но раз в полсотни лет продолжаешь возвращаться сюда. Ты знаешь японский и английский, и французский, и так далее и тому подобное. Когда уже ты расскажешь мне что-нибудь интересненькое? Не то чтобы часть про золото из воздуха мне не нравилась. Она мне нравится и еще как. – Мне жаль, что тебе не хватает развлечений, – Тэгун зыркает искоса на Санхёка полушутя-полувсерьез. – Прости, я не такой фантастически интересный. – По-моему, ты очень даже интересный, но очень скрытный, – говорит Санхёк и продолжает осторожно, будто прощупывая почву: – Вот, например, почему ты никогда не говоришь о мече, который висит за твоей спиной? Тэгун буквально застывает на месте, несмотря на то, что ветер расходится сильней. Санхёк в защитном жесте прикрывает руками торт. Эмоции Тэгуна не часто проявляются рядом с ним с такой силой, и он переживает, что мог навлечь грозу. – Ты видишь меч? – спрашивает Тэгун напряженно. – Да. – И давно? – С самого начала. Поэтому я так испугался, когда увидел тебя впервые. Немногое на свете может меня испугать, ты знаешь, из-за всей этой истории с призраками, но в ту ночь меч не висел за твоей спиной, он… торчал прямо из тебя. Отливал зеленым, такой эфемерный, полупрозрачный, тогда как сам ты выглядел вполне настоящим. Я никогда не видел ничего подобного. Иногда он у тебя за спиной, иногда он покрыт кровью, но обычно так бывает, когда я вижу его боковым зрением. Когда я смотрю прямо, иногда он исчезает. Тэгун молчит некоторое время, а затем издает короткий смешок. – Что такое? – настораживается Санхёк. – Порой судьба работает воистину причудливым образом, – бормочет Тэгун почти что себе под нос. – Вот почему я спас тебя той ночью. – О чем ты говоришь? Тэгун поворачивается к Санхёку и начинает рассказывать. О своем прошлом, когда он был живым – по-настоящему живым – и воином такой силы, что нагоняла страх даже на его короля, и этот страх заставил того объявить его предателем. О том миге, когда он видел, как его семья была убита, как он был пронзен собственным мечом и проклят бессмертием, вынужденный жить веками в обществе лишь меняющегося с поколением близкого слуги. О том, какой крошечной оказывается Земля, когда в твоем распоряжении уйма времени, чтобы изъездить ее вдоль и поперек. – Моя жажда мести была столь сильна, что я не смог умереть. Но даже после того, как я совершил возмездие и убил короля, его смерть не принесла мне освобождения. Моя семья была мертва. Моя жена и все обитатели моего дома. И я понял, что свершение мести не снимает проклятье. Я не умер и не могу умереть, пока не найду того, кто вытащит из меня меч. Он смотрит на сгорающего от любопытства Санхёка и улыбается. – Звучит исключительно мелодраматично. Тщательно выписанная метафора мести и освобождения. – Но что ты имел в виду, когда сказал, что спас меня? Тэгун слабо пожимает плечами. – Ты не должен был родиться. Твоя мама, когда была беременна тобой, попала под машину. Она должна была умереть той ночью, ты должен был умереть, но она умоляла спасти тебя. И я спас. Это из-за меня ты видишь призраков, потому что только те люди, которые умерли, пусть даже на мгновение, способны увидеть другой мир. Прости меня, Санхёк, – просит Тэгун. – Простить? – хмурится тот. – За что ты извиняешься? – Я подарил тебе эту жизнь. Смотри, как она прекрасна и удивительна. Санхёк не отвечает сразу, смотрит вдаль на волны и играет с зажигалкой, которую Тэгун принес, чтобы зажечь свечи на торте. – Моя мама знала, что проживает одолженное время, – наконец, произносит Санхёк. – Теперь все становится понятным. Она всегда говорила мне, что делать, если с ней что-нибудь случится. А когда это что-нибудь случилось… она не была удивлена, скорее преисполнена сожалений. – Сожалений? – неуверенно переспрашивает Тэгун. – Она вернулась увидеться со мной, – говорит Санхёк и фыркает, увидев округлившиеся в ужасе глаза Тэгуна. – Я уже тогда видел призраков. Когда мне было девять. И я был благодарен. У меня была возможность попрощаться с ней. – Прости меня, – шепотом повторяет Тэгун. – Ты не виноват. Откуда ты мог знать, чем все обернется, – рассуждает Санхёк. – Да и предпочел бы я быть живым сейчас или мертвым, как должен бы? На это у меня тоже нет однозначного ответа. Так что не о чем просить прощения. – Ты удивительно зрело мыслишь для своего возраста, – сухо отзывается Тэгун. – Внезапно такой взрослый. Санхёк улыбается и зажигает свечи. Он подносит торт к глазам, и оранжевые огоньки пламени бросают отсвет на его лицо и ярко отражаются в зрачках. – Восемнадцать лет. Еще какой взрослый. – Не зазнавайся, – противоречит Тэгун, – ты все еще ребенок. – Для того, кому тысяча лет, наверное, – ухмыляется Санхёк, – дедуля. – Задувай свечи, – безэмоционально предлагает Тэгун. Санхёк прикрывает глаза на мгновение, а затем задувает все девять свечей одним мощным выдохом. Тэгун забирает у него торт, чтобы отрезать два больших куска. Санхёк молча наблюдает за ним. – Закончи свою историю. – Какую историю? – не отрывая взгляда от торта, спрашивает Тэгун. – Ту, в которой я единственный, кто может извлечь из тебя меч и дать, наконец, умереть. Тэгун смотрит на него мгновение и снова опускает глаза, небольшая складка появляется между бровей, с таким усердием он делит торт. – Тэгун. – Тэгу-у-ун. – Ты должен называть меня хён, – бурчит он. – Хён. Он останавливается. – Что ты хочешь, чтобы я сказал? – Ты не все рассказал мне, не так ли? Тэгун сует кусок торта в руки Санхёка и надкусывает свой. – Хён, какого хуя. – Не выражаться! – немедленно восклицает Тэгун, крошки летят в разные стороны. – Почему ты не говоришь мне? Тэгун глубоко вздыхает и смотрит на небо, дожевывая свой кусок. – Тот единственный, кто может видеть и вынуть меч, зовется Невестой Токкэби. И это вся история, Санхёк. – Невестой? – неуверенно уточняет тот. – В смысле, как жених и невеста? Но разве невеста не девушка? – На дворе 2016-ый, Санхёк, смирись, – неискренне шутит Тэгун. – Сам настоял, чтобы я рассказал. – И я что, обязан выйти замуж за тебя? – Вот поэтому я не хотел тебе говорить! – Но я еще слишком молод, чтобы жениться. – Никто тебя и не зовет под венец, Санхёк, расслабься. – Что-то ты совсем этому не рад. – Ты еще ребенок! – Вовсе нет. Я совершеннолетний. Мне исполнилось восемнадцать. Так что мне нужно делать? – Ничего! Ничего тебе не нужно делать! – Но разве ты не хочешь умереть? Тэгун открывает рот, но слова не желают слетать с языка. Санхёк выдерживает его взгляд с легкостью, пока Тэгун не сдается, чувствуя, что ему становится трудно дышать. Да, я хочу умереть. Я хочу этого больше всего на свете. – Тебе не нужно беспокоиться об этом, – наконец, говорит он. – Это не твоя ответственность. – Моя вообще-то. Разве я не первый за тысячу лет, кто увидел меч? – уверенно отзывается Санхёк. – О! Кстати, это объясняет, почему я могу вызывать тебя? Тэгун кивает, не в силах больше спорить. – Так. Значит. Во-первых, я хочу долгий медовый месяц, – начинает Санхёк, и Тэгун едва не залепляет остатками торта ему в лицо. * Тэгун берет Санхёка путешествовать. Он настаивает нанять ему репетиторов вместо пропущенной школы, но вид того, как расцветает Санхёк, понимая, что ему больше не нужно возвращаться в дом тети, ослабляет его решимость заставлять его делать что бы то ни было: возвращаться домой, возвращаться в школу, возвращаться к прежней жизни. Санхёк учится рисовать в Париже, берет кулинарные уроки во Флоренции. Он заставляет Тэгуна возвращаться в тот маленький ресторанчик на Сибуе каждые несколько месяцев, пока не начинает лепить суши сам, и Тэгун с недовольством признает, что они исключительно хороши. Санхёк учится танцевать, затем петь, затем с нескрываемым восторгом сжигает свои учебники по математике. – Интересно, такой образ жизни делает тебя моим сахарным папочкой, м? – невинно интересуется Санхёк однажды за ужином, и Тэгун почти давится едой. Он вскидывает глаза на Санхёка и видит самое проказливое выражение на его лице. – Хан Санхёк, – предупреждает он. – Я оставлю тебя посреди России и исчезну. Даже думать не смей рассказывать кому-то, что у нас такие отношения! – Ооо! Точно! Махнем в Россию! – немедленно загорается Санхёк, все издевки позабыты. Наблюдая за тем, как Санхёк наслаждается жизнью, Тэгун реже вспоминает о своем желании умереть. Жизнь выглядит менее скучной, менее однообразной, когда под рукой есть долговязый подросток, с энтузиазмом бросающийся на каждую возможность из мириады возможностей, которые смеет предложить ему мир. По-видимому, и для Тэгуна у мира есть что-то новенькое, чем он может развлечься. – Тебе стоит научиться читать рэп, – как-то раз говорит ему Санхёк за пастой, которую сам же и приготовил. – Нет, – отвечает Тэгун, но позже обнаруживает себя вбивающим "рэп" в поисковик на своем аккаунте Spotify. И это оказывается ТОТ ЕЩЕ Опыт. И то, как ужасно они ссорятся из-за самых мельчайших мелочей, благодаря своим упрямым характерам и неспособности Тэгуна держать себя в руках, их ссоры превращаются в настоящие пожарища. Это тоже в новинку для Тэгуна, который не ругался ни с кем сотни лет. Он и представить не мог, что можно скандалить из-за окрасившейся в розовый после стирки белой одежды и чувствовать громадное облегчение после. И идти вслед за топочущим наверх Санхёком, чтобы умаслить его предложением пуститься в новое – всегда новое! – путешествие. Санхёк заставляет его чувствовать себя живым, фыркает Тэгун, задумываясь над этим. В самом деле, можно подумать, он дедуля. Проходит еще три года, прежде чем Санхёк целует его под стратегически расположенной омелой в корейском доме Тэгуна, куда они возвращаются однажды, потому что Санхёк заскучал по кимчи. Тэгун понятия не имеет, где Санхёк вообще подобрал эту чертову омелу, но он твердо намерен выкинуть ее, как только нежно отстранит Санхёка от себя. – Не надо, Хёкки, – мягко говорит он. Санхёк мгновенно краснеет, и Тэгун не может не обнять его в качестве извинения. – По-моему, я должен оскорбиться, – бурчит Санхёк – он стал таким высоким, выше Тэгуна, – но отвечает на объятие тем не менее. – Ты что борешься со своей судьбой? – Заткнись, – горячо советует ему Тэгун. Санхёк начинает все больше времени проводить порознь с Тэгуном. Он устраивается на работу в пекарню, затем в ателье, потом в музыкальный магазин, а после участвует в соревнованиях по йо-йо. Он заводит друзей и знакомых легко и просто, и это часто сбивает Тэгуна с толка. – И как им твои истории про призраков, – спрашивает Тэгун, Санхёк пожимает плечами. – Почему-то большинство совершенно не возражает. – Дети могут быть жестоки, – говорит Тэгун, вспоминая детство Санхёка. – И я их не виню. Это не так легко понять, – размышляет Санхёк. – К тому же в школе иногда я намеренно пытался напугать их. Тэгун раздумывает, когда Санхёк успел так повзрослеть, и вспоминает Хагёна, с которым не виделся несколько лет, выполняя обещание держать Санхёка от него подальше. Он живет одолженным временем. Что, если ему тоже суждено погибнуть в другом несчастном случае? Когда Санхёк получает водительские права, Тэгун не спит толком две недели. Проходит еще два года, прежде чем Санхёк понимает, что Тэгун чувствует к нему, и это происходит раньше, чем сам Тэгун это осознает. И первое, что Санхёк говорит ему, это: – Поверить не могу, тебе понадобилось столько времени, чтобы влюбиться в меня. Второе, что он ему говорит, это: – Так я могу сейчас вытащить меч? Тэгун не дает ему продолжить. До него, наконец-то, доходит весь гениальный смысл проклятья. Быть одержимым местью до того состояния, когда она определяет все твое существование, и иметь возможность освободиться, лишь приняв смерть от руки любимого человека. О каком освобождении тут может идти речь? Время летит слишком быстро. Ночи оказываются короче взмаха ресниц. Поцелуи еще короче. Впервые за свою жизнь Тэгун начинает по-настоящему бояться смерти, при том что грезил о ней, сколько себя помнил. И не своей смерти он боится, а Санхёка. И часто эгоистичная мысль посещает его, что прежде чем с Санхёком что-нибудь случится, он должен успеть освободить его, чтобы Тэгун не познал агонию жизни без Санхёка в ней, но следом он представляет оставшегося в одиночестве оплакивать его Санхёка, и эмоции переполняют его, он не может думать ни о чем другом. Он не знает, где выход из этой ситуации. Санхёк – единственный, кто может освободить его, но из-за него же Тэгун не хочет умирать. Один год сменяется другим, третьим, так проходит десять лет, двадцать, тридцать. Сорок. Пятьдесят. Шестьдесят. Мир вокруг становится совсем другим, не таким, каким был, когда он встретил Санхёка на том пирсе. Да и Санхёк сейчас совершенно не тот, каким был. Он ведет слабо подрагивающим пальцем вдоль морщины на своей руке, а затем касается им гладкой кожи на лице Тэгуна, смотрит на его черные волосы, и представляет, насколько седыми стали его. – Теперь из нас двоих я дедуля, – говорит Санхёк, и у Тэгуна слезы подступают к глазам. – Нельзя больше откладывать, – предупреждает он, наблюдая за его лицом. – Если я вдруг не проснусь завтра утром, ты застрянешь здесь навечно. Часики тикают, детка. – Как ты можешь так легко об этом говорить, – хмурится Тэгун. – Всему приходит свое время, – замечает Санхёк Умудренным Возрастом Голосом, а затем фыркает и улыбается, и обессиленно кряхтит. – Санхёк, – шепчет Тэгун, прижимая руки Санхёка к своим губам. – Я люблю тебя. – И я тебя, – отвечает Санхёк. – Я найду тебя в следующей жизни. И, надеюсь, я буду в лучшей своей форме. Хочу снова быть молодым и горячим. Тэгун смеется, прикрываясь пальцами Санхёка, чувствуя, как подкатывает к горлу комок. – Я люблю тебя. – Я тоже тебя люблю, – улыбается Санхёк. – Не бойся. – Спасибо тебе за все, – начинает Тэгун, но Санхёк просит его замолчать. – Прекрати, бога ради, я знаю. Я знаю. – Надеюсь, это так, – смиряется Тэгун и опускается на колени. Санхёк смотрит на него сверху вниз, видит полупрозрачный меч, торчащий из его груди, и ему любопытно, каким он окажется на ощупь. Он выглядит почти настоящим сейчас, Санхёк не может отвести взгляда от узоров на его рукояти, от бликов света на стали. Меч Тэгуна из жизни, которая была вечность назад. Он хватается за рукоять обеими руками, тянет на себя, и меч выскальзывает из груди послушно и без какого бы то ни было сопротивления. Тэгун хватает ртом воздух и смотрит на Санхёка, держащего меч – настоящий и тяжелый – в своих ладонях, затем опускает глаза вниз на теплую кровь, толчками вырывающуюся из раны на груди. Он переживает ужасный момент осознания, насколько жестоко на самом деле проклятье, раз вынуждает Санхёка переживать его смерть, видеть его кровь, льющуюся на пол их кухни, и оставаться с его бездыханным, безжизненным телом на руках… Но легкое покалывание появляется в его ногах, и Тэгун понимает, что начинает медленно исчезать. Его накрывает странным ощущением, будто он становится легче воздуха. Он быстро протягивает руку к Санхёку, который роняет меч с громким стуком на пол, и ловит ее в свои ладони, крепко сжимая. Санхёк смотрит, как Тэгун исчезает, пока не остается стоять один в ярком свете кухни с боевым мечом в ногах и тысячей вопросов в голове. Проходит еще немного времени, прежде чем появляются слезы. * Санхёк замечает приближение к своей постели постепенно, неудивительно, что со ставшим слабым зрением и в темноте комнаты он едва может различить фигуру незнакомца. Почему-то он не чувствует страха. Ему любопытно, может, старые люди в принципе такие бесстрашные? Что вообще способно напугать, когда знаешь, что смерть таится буквально за каждым углом, когда живешь свои дни будто через дорогу от минного поля? Когда даже безудержная радость от вкусной печеньки может стать роковой. – Здравствуй, Хан Санхёк. Вот мы и встретились. – Кто ты? – Я… старый друг Тэгуна. – Довольно расплывчато. – Я искал тебя с того самого дня, как ты родился. Я дал Тэгуну слово, которое, как мне кажется, теперь могу нарушить. – Тебе стоит говорить погромче, а то я плоховато слышать стал. – Я говорю, что искал тебя с того дня, как ты родился! – Зачем? – Чтобы подчистить кое-какие хвосты. Ты задолжал 78 лет, Хан Санхёк. – Мне нужно уплатить пени? – Что? – Уплатить пени? Это шутка. – О. Нет, не нужно ничего платить. – Хорошо. Не думаю, что у меня наберется столько денег, чтобы уплатить пени, набежавшие за 78 лет. – Но, боюсь, в каком-то смысле заплатить тебе все же придется. – Ты Жнец? – Да. – Ты Хагён? – О, Тэгун рассказывал тебе обо мне? – Да. Прости за клубничные пирожные. Хагён улыбается. – Время возвращаться домой, Санхёк. Твоя мама тебя заждалась. – А Тэгун? Что с ним? – Я думаю, он будет очень удивлен, что ты так быстро пришел. Кажется, он приготовился ждать несколько лет. – О, надо сделать ему сюрприз. Господи, он ненавидит сюрпризы. Сразу идет пятнами, краснеет, бледнеет. Так, что мне нужно сделать? Хагён протягивает руку и кладет холодную ладонь на грудь Санхёку. – Ступай с миром, Хан Санхёк. Он садится подле остывающего тела и открывает папку, достает большую печать и чернила для нее. Затем ставит аккуратный штамп со словом "Закрыто" на странице с именем "Хан Санхёк" вверху и удовлетворенно выдыхает. – Наконец-то!