О переломах, кормлении и поцелуях

Когда Юра слышит об аварии, в его душе что-то обрывается. Новости кричат о столкновении с участием казахского фигуриста, пестрят фотографиями с разбитым мотоциклом. Следующие четыре часа проходят для него как сон — он не помнит переходов между локациями, лишь осознает, что он находится там. В памяти потом всплывают только основные действия — своеобразные маяки, точки невозврата. В девять пятнадцать — спустя ровно семнадцать минут после осознания того, что это не шутка, не дурной сон, и ровно через час пятнадцать после самой аварии — он бронирует билеты на ближайший рейс до Астаны и указывает Лилию как сопровождающую. Все необходимые документы у неё есть. Если бы это случилось на восемь месяцев позже, то он, несомненно, поехал бы один. В девять сорок, закинув полупустой рюкзак на плечи, он ждет такси в аэропорт, нервно грызя ногти. Крики Якова проходят мимо ушей, а у Барановской, оказывается, есть сердце. Это удивляет меньше, чем могло бы. В двенадцать пятьдесят Юра в последний раз обновляет ленту новостей перед полетом. Отабек не появлялся ни в одной социальной сети с четырёх сорока по московскому времени — с того самого момента, как он вышел из дома, поехав на тренировку. СМИ сбивает с толку — кто-то говорит, что Алтын при смерти, а кто-то, что его уже выписали, обработав зеленкой пару царапин. Юрий старается отвлечься на музыку, только вот выходит плохо — вот эту песню Отабек дал послушать полгода назад, когда они сидели рядом возле фонтана в теплой Италии, а эту — почти полтора года назад, после короткой программы на гран-при в Испании. Этот трек он сам скинул ему позавчера. Позавчера, подумать только, сорок восемь часов назад. Знать бы о том, что случится эта авария заранее… Юра отказывается от еды, выпивает только стакан апельсинового сока и старательно отводит взгляд в иллюминатор, чтобы Лилия не заметила слез, которые так и норовят политься из глаз. Если она их и видит, то решает тактично не обращать на них внимания. *** Время тянется ужасно долго, новости о состоянии Отабека сходятся лишь в одном — жизни его ничего не угрожает. «А спортивной карьере? Когда он сможет вернуться на лед?» — думает Плисецкий. Юре не хочется даже допускать мысли о том, что травма Отабека окажется настолько серьёзной, что он не сможет вернуться в профессиональный спорт. Юра нервно притоптывает ногой, смотрит на электронные часы, показывающие уже чертовых девять часов вечера. Он всё-таки спрашивает, через сколько они будут на месте, и узнав, что ехать осталось пятнадцать минут, откидывается на спинку кресла. Минуты тянутся настолько медленно, что кажется, время вовсе решило остановиться, но вот, они наконец-то въезжают в город, подъезжают к большому светло-серому зданию, перед которым собралась просто невероятная толпа. «Репортеры» — догадывается он, еще даже не заметив микрофоны. — Юрий, накинь капюшон, — говорит Лилия, расплачиваясь с таксистом. Юра расталкивает плечами журналистов, стараясь не зарычать от ярости и не попасться в объектив. Чёртовы стервятники. Юрий плохо помнит, как он орал на девушку за стойкой информации, как Лилия уговаривала главного врача пустить Плисецкого в палату. До него долетали лишь обрывки фраз: — Он не сделает ничего, что может навредить… Конечно, вы можете связаться с тренером Отабека… Я заверяю вас, они не враждуют… Юрию наплевать на врачей, на Лилию, которая держит его острыми ногтями за плечо: в щель между дверью и дверным косяком он видит Отабека. — Пожалуйста, пустите меня к нему. — Его нельзя тревожить. После того, как он пришел в себя после наркоза, ему вкололи обезболивающее и снотворное. Что-то обрывается, трещит в груди Юры. Если был наркоз — значит, делали операцию.  — Он получил трещину в правой ноге, — продолжает говорить врач. — Два перелома в руке, один из них со смещением. Пришлось вправлять. И еще у него сотрясение мозга. К счастью, на этом все. Ссадины, пара глубоких царапин. Но в остальном… Он в относительном порядке. Если вы действительно хотите его навестить, то не должны будете его будить. — Не стану, пожалуйста, пустите меня. Отабек бледный, ужасно бледный, и темные волосы страшно контрастируют с белым бинтом на голове. На скуле, на щеке, на голом плече видны темно-бордовые ссадины. Горло сжимает. — Бек… — шепот сиплый, надломленный. Юра садится на неудобный стул возле ног Отабека, берет его за левую руку, за ту, в которой стоит катетер и которая такая холодная. Гладит костяшки, перебирает пальцы друга и старательно смаргивает слезы, которые так и норовят политься из глаз. *** Он слышит стук каблуков по кафелю, примерно тогда, когда время исчезает, сравнившись с бесконечностью. Лилия кладет на тумбочку рядом с кроватью какой-то пакетик и что-то металлическое. — Я уладила все вопросы с врачами и с тренером Отабека. Ты можешь находиться здесь сколько захочешь. — Спасибо, — голос Юрия полон невыплаканных слез. — Поешь. Я принесла пару пирожков из магазина. Ты вообще ничего сегодня не ел. Если устанешь здесь сидеть — в двух кварталах отсюда гостиница. Ключ от твоего номера на тумбочке. Лилия проводит руками по пшеничным волосам Плисецкого. — С ним всё будет в порядке. Лилия молча выходит из палаты. Юра съедает половину пирожка, и откладывает, заворачивая его обратно в целлофан, прогуливается до уборной, разминая застывшие мышцы, и, повинуясь непонятному порыву, прикрывает дверь в палату, оставив лишь крошечную щелочку. Смотрит в окно, под которым горит розовато-рыжий фонарь, и именно в эту секунду самоконтроль его рассыпается окончательно. Юра встает на колени перед кроватью, упирается лбом в здоровое плечо Отабека и плачет, рыдает, беззвучно захлебываясь в собственных слезах, которые впитываются в светлую ткань простыни. Руками вцепляется в матрас, лишь бы не разбудить друга (сколько же он еще собирался себе врать?). Засыпает он на полу, откинувшись головой на кровать возле ладони Алтына. *** Просыпается он от того, что кто-то гладит его по голове, перебирает светлые пряди, пропуская их между пальцев. — Ты сюда из Питера приехал? — тихий глубокий голос Отабека выводит из оцепенения. Слезы опять начинают течь по лицу Юрия. — Бек… я так перепугался! Я… Я когда узнал, сразу к тебе поехал, действительно прямо сразу! Вытирает и размазывает слезы рукавом олимпийки. Юра подставляется под ласку, прямо как кот, встает на колени. — Я себе такого напридумывал… Яков на меня орал… Как я рад, что ты… ты… — «живой», хочет сказать Юра, но не решается. Отабек читает это между строк. — Пустяки. Скоро буду как новенький. — Ты же аккуратно водишь. Как так… как так вышло? — Машина на красный поехала. Юра поднимает голову. — Ты ведь… ты ведь продолжишь кататься? Отабек молчит, и в предрассветной мгле Юра не может разглядеть выражение его лица. — Этот сезон я пропущу. Но в следующем вернусь на лед. Юра сглатывает. — Даёшь слово? — Да. Не собираюсь так просто тебе уступать. — Дурак. Ты… ты ведь мог пострадать сильнее. И тогда… — Юра молчит, вытирая слезы. — Я должен врача позвать. Отабек издаёт согласное мычание и хватает Юру за руку. — Спасибо тебе. За то, что ты здесь. Юра счастлив, что его покрасневших ушей в темноте не видно. *** Врач говорит Отабеку, что держать его в больнице смысла нет, но ему необходимо найти кого-то, кто бы помогал ему следующие пару месяцев, ведь ведущая рука у него серьёзно пострадала. Юра слышит это, стоя в коридоре. Решение приходит моментально, когда он вспоминает о пожилой матери Алтына, и слышит, что тот собирается нанять сиделку. Когда врач из палаты выходит, Юра предлагает: — Я мог бы пожить с тобой. — Ты не можешь пропускать такое количество тренировок. — Ты живёшь недалеко от катка. Со мной приехала Лилия, которая не даст мне спуску. С Яковом я могу созваниваться по скайпу. Бек, я говорю это не из вежливости. А потому что ты — мой друг, и я хочу помочь тебе. *** То, что на деле все будет сложнее, чем на словах, Юра понимает в первый же день после выписки Отабека. Самым сложным было зайти в подъезд. Хвала всем богам, что в доме есть лифт. Помощь требовалась и в одевании, и в передвижении по дому, и в готовке (Юра добавил в закладки на телефоне сайт рецептов), и в кормлении. Впервые он понял это во время завтрака Отабека, когда тот едва съел половину тарелки за то же время, что Плисецкий доел свою порцию. Отабек никогда бы не признал того, что ему нужна помощь, но против сердитого взгляда он все-таки не пошёл. Кормление с ложечки оказалось намного более смущающим, чем могло показаться в начале. — Мне кажется, что ты мне хочешь горло перерезать этой ложкой. — Не говори глупостей. И рот открывай. — Как с ребёнком. Я и сам могу. — Я здесь остался, чтобы тебе помогать, а не только каши и супы варить. Отабек тепло улыбается, а Юра, скрывая смущение, принимается скрести по тарелке с удвоенной силой. *** Рутина затягивает Юру с головой: уборка, тренировки, приготовление еды. Дважды в неделю он моет Отабеку волосы, которые на самом деле совсем не такие жёсткие, как кажется сначала, по вечерам они смотрят фильмы или читают книги, устроившись на диване. В один из таких вечеров Юра засыпает, а проснувшись обнаруживает, что лежит он на коленях Отабека на подушке, которую тот специально положил, чтобы на гипсе было мягко. Сердце заходится в бешеном ритме, и Юра ещё минут пятнадцать притворяется спящим, пока Отабек перебирает пальцами его волосы. *** Впервые Юре снится кошмар через три недели после аварии. Он слышит визг шин, пытается спасти Алтына, который лежит на асфальте весь в крови. Просыпается он от того, что Отабек трясет его за плечо. — Ты кричал во сне. — Прости. Он все еще помнит мёртвые глаза стоящего перед ним парня. — Если хочешь, ляг со мной. Юра взвешивает все буквально пару минут и соглашается. Просыпается он, прижавшись к другу, и уткнувшись носом в его ключицу. Спешно встаёт, чтобы тот не заметил его покрасневших щек, и идет готовить завтрак. *** Гипс с ноги снимают через месяц. В тот день они впервые выходят на прогулку, пьют апельсиновый сок, фотографируются на фоне памятников. Вечером весь интернет кричит о том, что Отабек опять похитил Плисецкого. На следующий день Юра вычитывает где-то, что массаж после перелома бывает очень полезен, усаживает Алтына на диван, сам садится у его ног, и долго разминает ногу, стараясь не поднимать глаз — это сейчас было бы ужасно смущающим. *** Отабек впервые заговаривает на тему отъезда Юрия в Россию через два месяца после аварии. На следующей неделе ему должны будут снять гипс, и надобность в сиделке отпадет. — Ты и так провел здесь слишком много времени. Юра дует на суп, чтобы можно было дольше ничего не отвечать. — Я настолько тебе надоел? Отабек смотрит ошарашенно. — Я не это имел в виду. Ты слишком давно не был дома. — Я… уеду, когда ты станешь способен заботиться о себе сам. — Я не беспомощный. — Бек, я знаю. Просто… Если ты хочешь, чтобы я уехал, так и скажи. Весь уютный мирок, в котором Юра жил последние два месяца, разрушается, как карточный домик. Отабек молча доедает суп, Плисецкий относит тарелку в раковину. — Юра… я совсем не хочу, чтобы ты уезжал. Сердце сбивается с привычного ритма. Отабек обнимает Плисецкого, который отчаянно цепляется за его плечи, как утопающий за соломинку. В эту секунду Юре кажется, что эта влюбленность может выйти намного счастливее его прошлой, но потом он напоминает себе, что Отабек — мужчина, и вряд ли он видит в парне что-то, от чего может перехватывать дыхание. *** Рука все еще не слушается после долгой фиксации в одном положении, и поэтому Юра опять кормит Алтына с ложечки. Отабек сегодня на редкость молчалив, хмурит брови. Будто что-то решает про себя. — Очень вкусно, спасибо, — говорит он, когда тарелка отставлена в сторону. Юра вздрагивает, потому что парень ловит его за подбородок левой рукой, заставляет смотреть в глаза. — Есть ещё одна причина, по которой я хочу, чтобы ты уехал. Сердце Юрия проваливается куда-то в район желудка. Отабек наклоняется, перемещает руку с подбородка ближе к уху, прислоняется губами к губам на несколько сумасшедших секунд. — Я влюбился в тебя ещё сильнее, чем раньше. Я не могу контролировать себя, когда ты рядом. Юра не верит, просто не верит в это признание. Не верит, что его чувства могут быть взаимны, ищет ложь в карих глазах. Но глаза не врут, и Юра наклоняется ещё ближе, шепчет, зная, что его услышат: — Тогда это напротив, причина остаться, — сам подаётся навстречу поцелую. «Это не влюбленность,» — думает он, когда запускает руки в тёмные волосы, притягивающего его ещё ближе к себе парня, — «Это — любовь».