Как пёс на привязи

Мадам Барклай славилась в узких кругах свободным нравом, а в широких снискала ореол дамы экстравагантной. С графом и компанией они пили шампанское с холодной и сладкой закуской. Компания была самой что ни на есть бесовской и мерзопакостной: в ней были и старый чопорный барон Хемски, находивший особую предрасположенность к калекам (как он их называл «забавным арлекинчикам»), и даже начинающий некрофил мистер Вудсток.  — Право, граф, где вы его нашли? Этого beau garcon, — гантированной рукой мадам Барклай шлепнула и, как она называла это, «облагородила» зад дворецкого. Шлепок получился звонким. После хлопка женщина мягко и ласково огладила тот же самый упругий зад.  — Славный, славный garcon, — промурлыкала она. Похожим образом мадам гладила своих любимых арабских лошадей. Лицо Сиэля как-то скривилось при этом от усмешки: Себастьян сделал вид, что ничего не произошло, однако, поспешил ненавязчиво ретироваться от кресла мадам подальше. Мадам Барклай относилась к слугам не иначе, как к вещам, которые можно купить. Разве что делила она их на две категории: вещи красивые, к которым могла бы проявлять своего рода ласку и любовь, так как все красивые слуги рождены ради хозяйского блага; ко второй категории относились все обычные люди, не стоящие особого внимания, даже самого простого — уж те были обязаны служить без поощрений. И вот уже час с момента как она появилась здесь, мадам любовалась статным и элегантным дворецким. Ничуть не смущаясь и ничуть не смущая — все давно уже привыкли, кто хорошо ее знал. А кто не хорошо знал, попросту не оказались бы с ней в одном зале ни при каких обстоятельствах. Мадам Барклай слыла вычурными манерами, злым, зачастую даже безумным поведением, которые могла себе позволить. Некоторые ее побаивались, говорили, ее покойный супруг мог купить всю страну. Цепкими и проницательными глазками женщина следила за перемещающимся слугой, разливающим шампанское. Она отлавливала каждое его движение. Не удивительно, она чувствовала себя гарпией-искусительницей: эта милая софа — засада, а прочие наблюдатели — декорации к предстоящей игре.  — Порода вносит свои зазоры. Граф, вы не считаете, что слуги должны быть не менее породистыми, чем их хозяева? — спросила мадам и обвела присутствующих горящим взором. На ней было меховое манто, и она неустанно его гладила. — Уверяю, господа, я умею считывать породистость со всякой физиономии, со всякого, будь он прохвостом или лордом. Много лиц перевидала, что и говорить, и не терплю недостойных, и вся моя личная прислуга, вся есть исключительный отбор! Но смотрю на вашего Себастьяна и вспоминаю своего дворецкого Августа, а ведь ему уже за пятьдесят, ну, а ваш, граф, очень молод! Для дворецкого роскошь быть молодым, а с такой примечательной физиономией… А, знаете, мне ваш напоминает и моего Тюрдаса Первого! Исключительной породы был фризский жеребец, такой же вороной с бодрым взглядом. Но я называла его Лимончик — он любил есть морковь в лимоном соке.  — Решительно с вами согласен, мадам, — поддержал разговор Вудсток. — Что касается меня: импонирует исключительная, сказать, строгая бледность этого лица. Случись с этим экземпляром несчастный, фатальный случай, я приобрел бы у вас его тело. Такая фарфоровая ровная кожа при жизни, да еще без кровинки в щеках — находка! Что говорить о том, какой красотой он обзаведется после смерти! Сиэль и на это усмехнулся. Он ничего не говорил, только слушал, изредка перекладывая одну ногу на другую. В руках он держал нефритовую статуэтку, изображающую пса — делал вид, что разглядывает ее. Взгляд, который он изредка бросал на Себастьяна, говорил: «Эти люди омерзительны». Себастьян же делал вид, что занят где угодно по залу, только не в районе расположения шаловливой мадам Барклай. И это было единственным, что забавляло юношу.  — Но граф, видимо, слишком ценит Себастьяна, чтобы поделиться с нами? — женский голос обратился к Сиэлю. Темный граф улыбнулся, чуть склоняя голову:  — Слышишь, Себастьян? Мадам хорошего о тебе мнения, как и господин Вудсток. Дворецкий точно вырос подле кресла графа и отвесил вежливый поклон людям. Он сказал:  — Я польщен. К сожалению, я не заслуживаю столь лестных слов, и, смею заметить, мистер Вудсток, будучи мертвым, я теряю все сколько-нибудь хорошие качества. Мадам Барклай рассмеялась, прикрывая рот веером.  — Какой душка, этот ваш жеребчик!  — Жеребчик? — граф недоуменно приподнял бровь, однако, его синие глаза тотчас же сверкнули. Даже как-то озорно. Граф повернул голову к слуге и задумчиво оглядел его. Затем внезапно ухватился за его галстук и притянул мужчину к себе. Взгляды демонов встретились. Лицо Себастьяна как нельзя кстати отражало полную покорность. Сиэль мог увидеть на самом дне бархатно-алых глаз ту самую бездонную печаль, что появилась едва ли не с первых минут проклятия Себастьяна — его вечного рабства. И эту печаль старый демон даже не пытался замаскировать.  — А, по-моему, он пес. Сторожевой, черный пес, — отчеканил юный демон. Он пробежался кончиками пальцев по узкому лицу его, отмечая острые скулы и четкий подбородок. — Выдрессированный и породистый. Псы лучше коней, мадам Барклай. Псы имеют острые зубы, чтобы защищать, и псы преданы до мозга костей. Верно, Себастьян, ты предан?  — Всем сердцем, — ответил с грустью мужчина. Их лица оказались предельно близки, и наблюдающие, сами того не осознавая, с замиранием сердца ожидали чего-то еще. Они уже были попросту не в силах отвести взгляда от этой странной гипнотической пары. Было в них что-то такое, в этих графе и дворецком, что невозможно было и описать словами. Но все это точно чувствовали: некая магия притяжения и тайное, мистическое очарование.  — Он сделает все, что я скажу, без исключений. В этом его предназначение. Верно, Песик? — капризные пальчики потрепали аспидно-черные волосы, а зарываясь в них, они до боли оттягивали и отпускали. Путали, игрались. Сиэль насмехался. Он мог наблюдать, как медленно, но верно загорается лавоподобный огонь в зрачках подчиненного демона. Как зверя не приручай — в нем остается гордость. Догадывался граф и о ненависти Себастьяна к нему, она сокрылась на самом дне пламени, которое отвечало ему взглядом, и граф несомненно получал от этого удовольствие. Это пламя уже никогда не обожжет его. Как бы ни хотело. И зверь никогда не сомкнет на его шее пасть, как бы не скалился. Сейчас он поджал хвост, и Сиэль наслаждался этим. Его маленькая месть — подтрунивать над демоном и натягивать поводок. Предательство — то, о чем Сиэль не сможет забыть никогда. Простить — возможно, но для этого Себастьяну придется очень постараться, а он совсем не желает этого делать, и вид поджатого хвоста куда больше злит. Лучше бы он сопротивлялся или злился, а сейчас похож на побитое животное.  — До самой смерти Ваш Пес, — демон покорно приставил губы к руке графа. Прикосновение получилось едва теплое. Граф отпустил руку, и дворецкий занял свое место около кресла. Власть — это то, ради чего Фантомхайв был рожден. И служение — то, что выбрал ты, демон, с самого начала явив себя слугой.  — «До самой смерти»… — восторженным шепотком повторила женщина. Она была взбудоражена сценкой, грудь ее тяжело поднималась, а манто съехало с плеч, но она этого не замечала. — Прекрасно, граф, псов я тоже люблю! Особенно таких холенных и вышколенных, чудо, как люблю! И все же добиться исключительной преданности трудно в условиях даже жесткой дрессуры и воспитания! И что есть эта самая преданность? Это как любовь! Слово есть, а по наличию… — тут мадам поморщилась, точно попробовала лимон, хотя отправила в рот очень вкусную шоколадную конфету.  — Кнут и пряник, мадам, — усмехнулся граф, легонько раскачивая ногой. Спиной он почувствовал на себе испытующий взгляд демона. — Любви и преданности, как вы и сказали, нет. Тут вы совершенно правы. И голову даю на отсечение, что псы преданы до тех пор, пока чувствуют властную руку. Стоит повернуться к ним спиной без кнута, и они набросятся на вас, желая откусить сразу голову. Целиком. Чтобы наверняка. Чуть пухлые губки расплылись в жутковатой улыбке, похожей на оскал: «Это ощущение проламываемой груди: в крови утонула в тот день вся моя жизнь, включая, доверие».  — Да, Себастьян? Ты захотел откусить мне голову целиком?.. Но Себастьян молчал. С того проклятого дня он вообще практически не открывает рта. Тогда мадам Барклай обернулась к играющему на рояле барону, любителю калек, и попросила сыграть что-нибудь «жизнеутверждающее».  — А то от этих заунывных мелодий глаза слипаются и в груди что-то ноет, — добавила она и с большим усердием замахала веером. Никак, часом, ныла ее душа, если она у нее еще оставалась. Но юный демон не сомневался — душа у мадам Барклай, как и у всех присутствующих здесь, была. Граф уже давно проголодался и предвкушал будущий сытный ужин. Барон, точно прочитав мысли демона, воскликнул со смехом:  — Так то ноет ваша душа, мадам!  — То, чего нет, болеть не может! — усмехнулась в ответ Барклай. Она что-то шепнула своему служке, и вскоре принесли коробку. Ее она передала графу без объяснений. Внутри оказался собачий крупный ошейник с кольцом. Она подмигнула ему, мол, вы поймете мой подарок. Граф даже хлопнул в ладоши, выказывая мнимое удовольствие. На самом деле ему захотелось злорадно расхохотаться. — Гляди, Себастьян, какой подарок тебе сделала мадам! «Ну где же твоя ненависть, Себастьян, покажи мне ее!» — подумал юноша с нетерпением. Но на точно каменном лице демона не дрогнула ни одна мышца. Он принял подарок с достоинством вышколенного раба. — Премного благодарен, мадам. — Такого у нас еще не было, — добавил Сиэль с нарочитой улыбкой. Она застряла между напускной веселостью и раздражением. Он обернулся к мадам, поясняя: — Раньше он носил только намордники, но необходимость в них пропала. Себастьян теперь скорее откусит себе руку, чем укусит меня. — Ох! — всплеснула ручками мадам. — А что же насчет чужих? Чужих он кусает? Спрашивая, мадам изучала красивое лицо дворецкого. Но так скорее изучают на выставке собаку или лошадь. Перед ней была всего лишь вещь. Вещь красивая и живая, дорогая, и, в которую, возможно, было вложено много сил и времени. «Но оно того точно стоило, — размышляла мадам, пытаясь вообразить, как рычит Себастьян, когда ему больно и, когда — хорошо. Очень хорошо. Еще ей было интересно, какие руки скрываются под белым атласом перчаток: «Должно быть, удивительные руки, очень умелые! Талантливые! Пальцы очень длинные, я такие люблю». — Подчиняется он только мне, — отвечал граф с ленцой, — поэтому, я бы не советовал кому-либо протягивать руки. Себастьян, — шею дворецкого обхватили кольцом ошейника и застегнули ремень. Граф продолжал ощущать странную досаду от вида смиренного Себастьяна, готового лизать подошву сапог, если будет приказ, и поэтому хотелось сделать ему куда больнее. Прежний Себастьян непременно придумал бы какую-нибудь колкость в ответ на всю эту бутафорию. Или не допустил ее вовсе. Но этот… точно жалкий пес. Как же это злит! «Чего же ты молчишь, Себастьян?!» — К слову, мадам, — продолжил спокойно говорить граф (пора было уже приступать к тому, зачем они явились). — Думаю, я смог бы одолжить Вам своего слугу. Скажем, взамен на игру. — Игру? — переспросила женщина. — Игру, — кивнул юноша. — Я сыграю в карты или шахматы с любым желающим. Если выигрываете вы — я отдам Себастьяна. Если я — получу вашу душу. Глаза мадам Барклай округлились, как у китайской рыбки. А барон и мистер Вудсток переглянулись.  — Душу? О, шалунишка, граф! — хохоткнула женщина. — Как можно требовать то, чего нет? Однако, вы романтик!  — Однако, это именно то, чего я хочу. Я ставлю на кон понравившегося вам Себастьяна, вы — душу. Согласны или нет, дамы и господа? Старик Вудсток зашамкал губами.  — М-м-м, м-да, мне бы хотелось, граф, раз уж я рискую душой (здесь он хохотнул, показывая что не видит в душе какой бы то ни было ценности), взглянуть попристальнее на вашего Себастьяна. У меня есть просьба, посмотреть его мертвого. Теоретически мертвого! Граф, подумав, кивнул. Старик обратился к дворецкому:  — Не могли бы вы прилечь на этот диван и притвориться мертвым?  — Делай, что говорят, Себастьян. Себастьян кивнул. Ну, а за его покорностью следила мадам. Покорность брюнета была сродни псовой, и это изрядно будоражило ее ум. Она так и представляла себе некоторые картины, в полной мере оттеняющей ее власть над ним. Во всем это она видела красоту и даже любовь. Оказавшись на диване, дворецкий вытянул ноги. Руки он положил вдоль тела.  — Так, господин Вудсток?  — Вот да, чуть-чуть ближе сюда. И лежите тихо. Руки! Руки положите на грудь, прекрасно! Просто прекрасно… Глаза закрыть! И постарайтесь, милочек, дышать потише. Дворецкий справился с этой задачей лучше всяких похвал — казалось, что он вообще не дышит. А с закрытыми веками он был вылитый покойник.  — Какой прок от мертвеца? — шепнула на ухо графу мадам. Она склонилась так низко, что Сиэль ощутил дурманящий шлейф мускатных духов. — Граф, а, скажите по секрету, что вы задумали делать с нашими ду-ша-ми? — женщина выговорила последнее слово так, будто катала языком вкусную карамель, — Очень уж интересно, — добавила она. Сиэль взглянул на Себастьяна: «Какая отвратительная… Они все… отвратительны». «Весьма, но даже это далеко не предел, — отозвался слуга. — Разве не вы сами захотели опуститься на самое дно болота?» Верно… Он всматривался в их физиономий и видел грязь. Но даже эта грязь желала своей любви и красоты. Интересно, а он никогда не задумывался, в чем видит красоту сам… — Разумеется, мадам, будучи голодным, я хочу съесть ваши души, — ответил юноша, и улыбка его, в сочетании с мрачным взглядом, заставили мадам Барклай вздрогнуть. Но не от страха, а от восторга и… предвкушения. О, да, эти люди заслуживают своей участи! Старику не мешали. Он все ходил вокруг да около лежащего, и только по осоловелым глазам Вудстока было понятно, что перед его глазами рисуется одному ему известная и понятная красота. Она уже давно перешла границу жизни и стояла перед ним, окутанная в плотном коконе из костяной муки, пахнущая тленом и мертвыми мотыльками. За веками смерти, изрисованными фиолетовыми и синими нитями, двигался настоящий покой. И от покоя этого исходила сила вечности и морозного духа (трупы, они ведь, как лед). Каменная плоть клялась в верности и обещала подарить забвение такой алчной, грязной душонке, что тщилась найти красоту в отвергнутом и пугающем. Это было самое настоящее уродство души. И, если бы душу Вудстока можно было обратить в человека, он был бы искалечен и изуродован до такой степени, что барон, любитель калек, возжелал бы жениться на нем. Всенепременно. Вот какими были красота и любовь в глазах старика Вудстока. Когда морщинистая рука потянулась к недвижимому Себастьяну, мадам решила пошутить:  — Ну как, дорогой, достаточно ли мертв?  — Не совсем, конечно, — шмыгнул носом старик. — Но того, что я вижу достаточно. Прекрасные данные! Итак, старик согласился поставить на кон душу. Следующим сомневающимся был барон.  — Я не любитель мужчин, но такую страшную мордашку хотелось бы приукрасить, хм, да. Он попросил Себастьяна убрать руки за спину, словно их не было. Повисли пустые рукава фрака. Барон долго приглядывался — воображение у него было не такое богатое, как у предыдущего кандидата. В этой похожести на древнегреческую статую, человек видел не недосказанность природы или далекое раскатистое эхо гармонии, он видел красоту в ее переворачивании и искажении. Ломание и кромсание, преувеличение или преуменьшение. Такой видел любовь и красоту барон Хемски.  — Слишком уродлив! — изрек он. — Придется постараться, чтобы привести его в порядок. Рядом хихикнула мадам Барклай и под покровом веера шепнула Сиэлю:  — Старый пердун набивает себе цену! Мужчина приподнял тростью лицо Себастьяна.  — Он такой грустный, ему не хватает сияния вечной улыбки. Я бы порвал ему рот, и, если бы только его можно было избить… — Я дам Вам добро, — отозвался Сиэль. — Если выиграете. — А смогу ли я?.. — Хоть отрежьте ему все руки и ноги. Это будет Ваше право. Глаза барона загорелись. — Как это омерзительно, и как это прекрасно! Я в игре! — Чудесно, — подытожил граф. Этим вечером он убил час на всех троих. Мадам он обыграл в карты, а двоих стариков в шахматы. Двух первых он победил играючи, а вот на последнем, бароне, любителе калек, заставил Себастьяна выказать сомнение в своем господине. Разумеется, нарочно. В конце концов, две души граф получит в любом раскладе, а на третьей вполне бы мог сыграть с демоном злую шутку. Взгляд Сиэля, двигающего черного коня, спрашивал Себастьяна:  — Готов ли ты лишиться руки или ноги? Взгляд дворецкого отвечал:  — Мне все равно. И это было не совсем то, чего ожидал Сиэль. Он одержал победу над бароном, и все трое должны были сдержать уговор. — Что ж, господа и дама, пришла минута расплаты. С вашего позволения… — граф под всеобщий взгляд поднялся с кресла. Первой к кому он подошел была мадам. Она не ожидала ничего дурного, по глазам была видна ее мысль: «Это вся одна презабавная выдумка графа! Как интересно, что он придумал? Ах, душещипательная игра!» Она лишь удивилась, когда юноша склонился к ней. Похожий на мрачного принца, он премило усмехнулся и, огладив большим пальцем подбородок женщины, поцеловал ее в напомаженные губы. Женщина потянулась корпусом вперед, желая продлить слишком короткий и слишком прекрасный, внезапный миг, но тотчас обмякла и осела в кресле. Старики решили, что это шутка и сговор между Барклай и графом. Как бы то ни было, даже старики захотели получить свой поцелуй от юного синеокого беса. И они получили. Сначала упал замертво барон, затем и мистер Вудсток — у того глаза так и остались открыты. Как и рот. Точно он хотел что-то сказать напоследок. Должно быть: «Как все же она прекрасна!». Глаза Сиэля поменяли цвет. Теперь рубиново-алые, они горели ярче пламени. Себастьян, который молча наблюдал за всем со стороны, был подозван. Граф опустился в кресло и отер уголок губы. Хищное выражение лица и лукавая полуулыбка делали его как никогда раньше похожим на демона. — Любовь к смерти, уродству и власти… Что бы выбрал ты, Себастьян? Мужчина оглядел безжизненные тела, свисающие с кресел и дивана. Мадам Барклай в мертвом сне была очень даже похожа на милого великовозрастного ангела. Если бы не так много пудры и не пошловатая мушка над губой. — Я бы заметил, что вы начали с дурного. Плохой тон, милорд. Сиэль усмехнулся: — Плохой тон — иметь плохую преданность, будучи собакой, — с ленцой в голосе промолвил он. — Но ты с этим справляешься хорошо, ты ведь очень предан. Было что-то грустное в глазах дворецкого, взглянувшего на хозяина. Но Сиэля это лишь развеселило. — О, перестань, не смотри на меня, как грустный бигль! — Мне жаль за тот день. — Жаль, что не получилось убить меня или жаль, что попытался убить? На это Себастьян ничего не ответил, лишь склонил голову, пряча взгляд. Комнату наполнил злой смех. — Старому демону вроде тебя хватает слов, чтобы описать преданность мне?.. Но довольно! — голос Сиэля вдруг прибрел стальные нотки. — Я дам тебе второй шанс, Себастьян, если ты докажешь мне свою преданность. Настоящую преданность. И знаешь, что я сделаю? Я отпущу тебя насовсем. В наступившем молчании, где-то на первых этажах перестала играть музыка. И на маленький миг в глазах демона мелькнула надежда (а вдруг?..), но вспыхнув ярким огоньком, она тотчас же угасла. Оба понимали, что это невозможно — однажды потерянное доверие не вернуть. А Сиэль не настолько идиот, чтобы играться со смертью… От этого последующий смешок темного графа показался пощечиной. Сиэль задумчиво огладил смольные пряди Себастьяна. — Да… — только и сказал вслух граф, подтверждая мысли обоих. Но, кажется, на этой издевке все кончилось. Ему больше не хотелось затрагивать эту тему и играться. Он печально вздохнул. — Сними, наконец, этот грязный ошейник. Ты не собака, а мой дворецкий. И всегда им будешь. Как бы тебе не хотелось. Ошейник упал к ножке дивана, брякнув металлическим кольцом. — Ты хорошо постарался сегодня, и я предоставляю тебе выбор. Чью душу ты хочешь? — Вы знаете, что я всегда хотел только одну душу… — Себастьян отвернул лицо в сторону, не желая встречаться взглядом с пытливыми синими глазами хозяина. За все это время, сколько бы граф ни предлагал поделиться с заработанной добычей, демон отказывался. В этом виделось его желание заморить себя голодом или просто исчезнуть. А сейчас, даже без ошейника, он напоминал Сиэлю все того же пса. Нет, это уже не тот Себастьян, которого он знал. И не было в этом… совершенно никакой красоты. Несвободный, угасающий и смирившийся со своим проклятием демон — это так же уродливо, как и красота в представлений всех этих отвратительных людей. Свободолюбивый демон красив только будучи самим собой, а именно — инфернальным свободным духом. Не знающая любви и жалости адова тварь… В чем-то они с Сиэлем похожи. Сиэль видел это в одинаковом решении проблемы. Уж зачем-то он представлял себя на месте Себастьяна в ту ночь и находил только один путь. Так мог бы юноша винить Себастьяна за то, что тот попытался убить свою будущую проблему и избавить себя от рабства? «Нет. Я бы поступил точно так же», — думал граф. А еще он думал о том, что для него красота заключается именно в таком вот демоне. Проблема оставалась лишь в том, чтобы вернуть дворецкому надежду и силы, вернуть прежнего Себастьяна, без которого вся эта новая жизнь невозможна. И пусть получится это не сразу… — Себастьян… — тонкие пальчики коснулись мужской щеки. В первые за долгое время в них проявилось подобие ласки. И она не была похожа на поощрение питомца. — Если ты вздумал угаснуть, то я этого не хочу. Какой же я граф без своего дворецкого? - в синих глазах появилась неожиданная примиряющая и грустная мягкость. - Пусть мы больше и не те Сиэль Фантомхайв и Себастьян Михаэлис, но у нас… начался новый путь, и я хочу, чтобы мы на нем были вместе. Слышишь, Себастьян?.. Себастьян посмотрел на него. Демоны долго смотрели друг другу в глаза. Себастьян глядел так, словно искал в синеве остатки души, которой не получил и которую так жаждал. Странный, пронзительный взгляд. И Сиэль выдержал его. Он даже не заметил, как сблизились их лица, а дыхания смешались. — Что ж, тогда я, пожалуй, не откажусь от мадам, — шепнул, наконец, Себастьян в примирении. Сиэль ухмыльнулся. — Из чувства мести? Довольно сильно тебе досталось от этой карги, не так ли? — Скажем так, я прочувствовал ее любовь каждой клеточкой своего тела… Демоны улыбнулись одновременно, затем Сиэль поцеловал Себастьяна и в поцелуе передал душу человека, который буквально давеча стал всего лишь одной из жертв инфернальной твари... ах, да сколько этих жертв еще будет!..