Я липучка-приставучка...

— Ты! — она буквально выплёвывает эту фразу, нервно дрожа всем телом. Всем своим израненным, умирающим телом.       Люси лежит на холодном полу перед троном Мард Гира, смотрит на него с неприкрытым то ли презрением, то ли обидой, стараясь так же показать всем своим видом, как сильно она желает уничтожить его.       Мужчину это откровенно смешит.       Мастер «Тартара» закидывает ногу на ногу, а его бледного лица касается жестокая ухмылка. Он тоже её помнит. Помнит ту маленькую девочку, которая любила заплетать его длинные волосы и говорила о счастье. Помнит ту златовласую малышку, которая сломалась в тот момент, когда погибла её мать. Интересно, целая она сейчас или всё так же разбита, как и много лет назад?       Хартфилия старается подняться, но её дрожащие руки заставляют её упасть снова на пол, больно ударяясь в очередной раз подбородком об плитку. Но она не опустит взгляда. Хотя выглядит даже чересчур забавно, особенно со стороны Мард Гира.       Люси уверена, что он, как и много лет назад, лишь превратит её жизнь в сплошной ад (а не сделал ли он это уже, посмотри вокруг). Ведь он так делал всегда: неожиданно появлялся и, словно ураган, старался перевернуть её привычный уклад вещей с ног на голову. — Ты всегда превращал мою жизнь в ад, — ей, впрочем, уже нечего скрывать.       Она знает, что уже спустя несколько минут её тело побелеет и остынет, а ему будет плевать. Он зайдётся смехом или просто исказит свои губы в ухмылке, прикажет кому-нибудь убрать отсюда труп. — Но, подумай, я был единственным, кто всегда говорил «никому».       Мард Гир поднимается и подходит к Люси, а на губах у него застыла жестокая ухмылка, хотя — нет-нет — проскользнула на его лице что-то сочувствующее и такое… Родное?       И он был прав. Каждый раз, когда она подбегала к нему со спины, порой даже запрыгивая, спрашивала: «Я липучка-приставучка, ты кому меня отдашь?» он говорил твёрдо: «Никому». Так было из раза в раз и, сказать откровенно, своё слово он держал.       Порой ревность доходила до какой-то степени безумия. Как она могла спрашивать это у кого-то ещё? Как она могла уходить каждый вечер от него, зная, что тот снова придёт рано утром? Мард Гир прищуривается, протягивает к ней руку и больно, до какого-то тихо хруста, стискивает её горло. Люси заходится кровавым кашлем, а вместе с ним диким порывистым шёпотом, мольбами отпустить её.       Он всегда превращал её жизнь в ад, вот прямо как сейчас. Даже одно неверное слово — её маленький хрупкий мир рушился, а всё вокруг теряло свои прекрасные цвета, пылало дьявольским пламенем. Демон был первым, кто сделал её счастливым, но его безумие…       Оно пугало девушку, заставляя её биться в конвульсиях каждый раз, когда озлобленный яростный мужчина прибивал её к дереву или, что было для неё в те времена хуже, собирался вместе с ней куда-нибудь на высокие ветки, чтобы показать ей прекрасное небо и окружающий мир, а потом, вдруг меняя свою любовь на ненависть, а доброту на гнев, уходил прочь, оставляя её в одиночестве.       Хартфилия никогда не понимала его. Она была в этом уверена. Он был то мил с ней, приглашал на прогулки и вплетали ей в косы белые цветы, то резко был готов убить её, выпить всю кровь до последней капли, сделать глупой марионеткой своих прихотей. — Моя маленькая, — вдруг изменив своё поведение, Мард с какой-то нежностью и непонятным трепетом прижал её к своей груди, проводя рукой по её волосам.       Они уже не были мягкими и пушистыми. Грязные, местами жёсткие от засохшей крови, они не могли порадовать рук, которые к ним прикасались.       Заклинательница вздрогнула, всхлипнула и растаяла в его руках. Он снова это делает! Снова! Он превращает её жизнь в ад, ставит под угрозу жизни всех её друзей, всего мира, лишь из-за какой-то глупой собственной прихоти. Она знает, что он абсолютное зло, что он не несёт в себе ни жалкого клочка мира и света. Она знала это. Но всё равно всегда бежала вперёд, к нему, если судьба сталкивала их вместе. — Ты превращает мою жизнь в ад! — вновь уже в каком-то предсмертном бреду шепчет она, борясь со своей же агонией. Она дрожит, вновь захлёбывается слюной, кровью и слезами. — Я липучка-приставучка, ты кому меня отдашь?       Она протягивает руку, словно желая коснуться Мард Гира, но уже ослабевшая, более бледная, чем обычно, рука падает на землю. Раны больше не ноют. Сердце больше не трепещется в груди, ища спасения. Слёз нет. Холодные губы, демон знает, не скажут больше и слова. — Но ты всегда возвращалась ко мне, моя маленькая мазохистка, — обнимая холодное тело, мужчина знает, что для неё найдётся особенно место, а сейчас он защитит её прекрасное израненное им же тело от глаз всех.       Его губы касаются её холодных губ. Теперь он наверняка исполнит своё обещание. Теперь он точно никому её не отдаст.