Господин Зеро

— Нет-нет-нет! — говорит он мне, закрывая деревянное окно. — Дышать пока нельзя, сегодня выжигают запад, ветер с запада, весь дом провоняет этой тошнотой. Потерпи до завтра. Откуда у Нормана такая привычка, объяснять мне свои запреты через причину и последствия — я не знаю. Он терпелив со мной, как с маленьким ребенком, с той разницей, что дитятя закатил бы скандал с раздуванием проблем, а я всего лишь отвернусь от его склоненного над подоконником курносого профиля, молча сжав зубы. Хорошо, что он не знает всех прелестей спасенной им сущности, сам не знает глубину своих будущих страданий, но мог бы узнать, если бы тот, другой, разрешил раньше. Мы не зря были краткое время связаны, пока Гильермо не решил обратное, забрав угасающую надежду человечества под свое крыло. Он, конечно, потом сказал, что все это пришло от Мадса, милашки Мадса, Кровавого Мадса, но ему никто не поверил, — вскрывать чужие хрупкие тельца в поисках информации Мадс любил больше всего. И в день седьмой… Первой погрузилась в черноту Вилетта. — Девочка моя, — Норман обнимает меня, бесстрашно, перед оконной рамой, в которую обрамлено далекое черное зарево вечерних пожаров с запахом гнилого мяса и липкого жирного дыма. Изредка внутри всполохов вспучивается красное, как обнаженное нечто с содранной кожей, по которому пробегают тонкие беловатые прожилки. Он загораживает меня от этого зрелища своей спиной. — Потерпи немного. Скоро все кончится. Это никогда не кончится. Никогда, никогда не кончится! Огневые расчеты под завязку нагружены напалмом и песком. Автоцистерны медленно ползут во все стороны от центра континента, карая огнем остатки бездушной, ледяной цивилизации, черной, как нефть, клейкой, пристающей к людям, страшной в своей неумолимости. Яркое пламя дочиста вылизывает пропитанную чумой землю, разбивает на молекулы тяжеловесное бездонное зло, испаряет к черту отсюда, вверх, туда, откуда явились отвратительные они. Расчеты носят специальные респираторы, по проекту Гильермо, чтобы никто больше не сглотнул части этой внеземной мертвечины, не понес ее заново по Земле. Я смотрю через плечо Нормана вдаль, а глаза разбухают лютыми горячими слезами. — Скоро кончится, — повторяет он, чувствуя, как соленая вода течет по крутому, надежному плечу, прижимает меня к себе крепче. В его руках я снова младенец, не длиннее мускулистого предплечья и не шире его шершавой ладони. — Мы поедем домой. Танки шли через все мосты… Их сопровождали весело оскаленные полусгнившие солдаты с трофейным оружием, притороченные к черным пульсирующим пуповинам, как собаки на сворках. Самолеты прямо в воздухе роняли на землю мерзостные метры живых шевелящихся кишок, что-то похожее на сердца размером с крышку от канализации, колючие кровоточащие щупальца, то бессильно повисшие, то упруго налитые смертью. Оторванные от железной брони они продолжали жить своей жизнью, питаясь тем, что аккуратно разлили по бывшему океану, размазали бензиновой пленкой, этой гадостью на свободе. Над городом висела перевернутая радуга, странная на фоне густого беловатого тумана, цвета незажившего бельма. Мне кажется, в своих больных фантазиях, что я припоминаю руки Нормана, когда он держал меня в первый раз, и больше при мне он не позволял себе плакать… Даже когда Гильермо пустили на корм чудовищам Мадса, даже когда самого Его разложили на отдельные аккуратные составляющие. Потом была моя очередь быть без памяти, потому, что ни у кого больше не осталось сил. А Мадс иногда приходит ко мне в кошмарах, и его вода заливает мне легкие. Такие живые, теплые, мягкие сосуды, в которые он окунает свои зараженные грязные руки. — Исэ, haere mai ki ahau*, — хриплый нежный голос врезается мне в мозг ножевым лезвием, гильотинным ножом. — Исэ, никто не будет судить тебя. У Нормана здоровенный шрам в виде креста на впалом животе, у него каштановые волосы и синие глаза, у него ожерелье из десятка застегнутых замков. У него есть я. Иса Дель Торо. Ребенок Предназначение. Генетический урод из пробирки, выращенный до взрослой особи за какие-то полгода. Погибель красноглазого ублюдка Мадса и его костлявых шестерок из морпехов. Куколка со сломанным гироскопом, на удачу людям я выжила после ряда не совсем человечных экспериментов. Норман привык обо мне заботится, и, конечно, обещать дом на Грант Уорд, когда мы вернемся в Чикаго. После того, как источник болезни был обезврежен, он пошел в отряд экологов, оценивать потери для планеты, я — обратно в лаборатории Гильермо, разбираться с возрождением человеческой численности. Чикаго больше не было на карте… Мадс остался гулять в моих кошмарах, и его кривая улыбка скользила по моему хребту куском льда, тающего и колючего. — Разве ты не хочешь ко мне обратно, Исэ. — Спрашивал он, медленно моргая ресницами, облепленными густой черной жижей. Тянул ко мне голые пальцы в пятнах, шептал что-то дрожащими обиженными словами. Из-под светлых волос мягко капала в песок кровь вперемешку с темнотой. — Я почти отобрал тебя у этого глупца. Почти сделал своей. Ты же моя. МОЯ! Моя плоть и кровь, мое творение с отсчета времен! Иди сюда. — Звучало как хлыст, как безапелляционный приказ. — Иди к своему папе, Исэ. Он скажет тебе правду. Я жадно глотаю очищенную воду из стакана, сплю на полимерном матрасе, без подушки и одеял. Рядом — Норман. Сложился аккуратным зигзагом, спина поблескивает в полутьме ровной, слегка смуглой кожей. Он спит бесшумно, с ладонями под щекой, и, как ни странно, внушает спокойную твердую надежду своим чутким дыханием. Меня достаточно встряхнуло, чтобы он заметил это. Открыл глаза, обнял, помедлив, долго поцеловал горячими со сна губами. — Иса? — Снова. Это тоже не вечно, пройдет. — Ты думаешь?.. Гильермо много про что молчал. Например, про то, что Нормана спасла моя никчемная и безнадежная тогда жизнь. К нему даже примкнуть было некуда… Отсутствие пупка делало его неуязвимым для Мадса, но полностью открытым для меня через ментальную связь, перекачку жизненных соков, нужной информации напрямую. Сыгранную как двойку хотели кинуть в отбой, но тщедушный младенчик не желал был зарытым на помойке лаборатории. Шугать Мадса сулило неплохое развлечение, благо, я была очень похожа на Нормана, бича Божьего для этих полумеханических тварей. Гильермо гордился им особенно. Называл сыном и иногда за него молился, когда не было срочных дел. Никто не знал про то, что Мадс и я одного поля ягодки. Мало ли беременных погибло при первой волне, кто-то должен был стать звездочкой, зачатой от будущего монстра… Причина породила следствие. Гений Гильермо сотворил меня из трехнедельной клетки, за мной пришла красная тлеющая преисподняя, и распустила цветы отчаяния в остатках черной глины. Если бы не Норман, начала конца этого кошмара не узнал бы никто. Видеть, как корчился Мадс тогда было радостно, сегодня — мне кажется, что расстреливают заживо меня, расстреливают и растаскивают на маленькие кусочки, пока болевой шок не забирает сознание, а душу не забирают на небеса, потому, что ад сегодня правит на земле. Его серые прозрачные глаза бездумно смотрели на пикирующие в землю самолеты, оторванная от тела голова привалилась влажным виском на иссушенный крабий панцирь, будто бы бог этого нового мира решил отдохнуть на дорожку. Перед вратами туда слегка задержаться здесь, рядом с убийцей и собственной дочерью. Пожалуй, самыми близкими людьми на этот скорбный час. Убийца делал свое дело, дочь смотрела равнодушно, еще не осознавая, кто она и что будет с ней дальше. — Мне кажется, я вообще все делаю неправильно, — тусклый свет пробивался через тонкие занавеси. Утро унесло за собой дымный смог, смолистые пожарищи, покрасило пластиковый пол в темное тусклое золото. Я пригладила взъерошенные волосы Нормана, удивительно мягкие. — Не хочу думать обо всем этом. — Ты не можешь что-то делать неправильно, — солнце просвечивало его прищуренные ласковые глаза. — Потому, что я люблю тебя и хочу. Потому, что следующий день будет лучше предыдущего. Потому, что мы выжили и будем жить долго и счастливо. Теперь открой окно. Сегодня будут сквозняки вместо страшного сна. Не надо было упрашивать долго. Я распахнула створки и в комнату шагнул запах нагретого песка и ветра, соленый, холодный, сырой аромат моря, которого пока в помине не было у наших берегов… ______________________________________________ *Haere mai ki ahau (маори) — иди ко мне.