Два Неревара

Неревар возвращается в развалины Дагот Ур. Он сам не знает, что надеется найти, зачем идет сюда снова, когда все кончено. Зачем пробирается среди камней, полузаметенных песком, и ныряет в черные пасти входов. Неревар проходит мимо тел последних из Дома Дагот и спускается все ниже и ниже под землю, пока перед ним не открывается, разверстый, как рана, холодный, пахнущий сыростью ход, в котором он не был, когда спускался сюда в прошлый раз. Ему кажется, что так будет правильно, и Неревар идет — в поисках неизвестно чего. Первое, что он видит, — изогнутая судорожной дугой, по-альтмерски белая с желтизной спина. Она громадна; череда проступающих сквозь тонкую, натянутую до предела кожу позвонков похожа на камни на речном берегу. Неревар рад был бы уйти, пока тварь, которой может принадлежать эта спина, его не почуяла. Он делает шаг вперед, и тварь оборачивается к нему. Неревар понимает почти сразу: то, что стоит перед ним, покачиваясь на ногах, слишком коротких и слабых для этого тела, живым быть не может; то, что стоит перед ним, слеплено из кусков множества тел; у того, что стоит перед ним, — его лицо. Его лицо, его лицо. Неревар видит его все разом — от лохмотьями болтающейся на подбородке кожи — слишком широкий лоскут для этого узкого длинного лица, с кого ее содрали, эту кожу, за ее почти совершенно кимерский оттенок, на кого ее налепили, — и до полосок-швов там, где прирастал к плоти чужой нос, до слипшихся окровавленных светлых волос. Неревар видит его все разом, и узнает, и не может дышать, кричать, двинуться с места не может, потрясенный. — Больно, — тянет существо. У него низкий голос, в котором словно бы звучат многие голоса разом, оно указывает тонкой смуглой рукой (Неревар видит, где она крепится к телу, чужому для нее) на раскрытую рану на груди, никем не обработанную и потому гноящуюся. Рану там, где она была нанесена когда-то ему, Неревару. *** ...Их привозят в Сейда Нин со всего мира. Мужчин и женщин, людей, меров и тех, что напоминают их лишь отдаленно. Иные из них послушно отправляются в Балмору, иные — просаживают все деньги в ближайшем трактире. Рано или поздно каждый из них оказывается у Красной Горы. Рано или поздно каждый из них оказывается здесь. Дагот Ур помнит их всех. Каждый из них в свое время звал себя Нереварином — и такие вещи не проходят просто так. Каждый из них несет в себе частицу Неревара, и Дагот Ур, наблюдая за ними, тщится ее разглядеть. Один из них как Неревар отбрасывает волосы со лба, другая — досадливо прищелкивает языком, тот — перехватывает меч до боли знакомым движением, этот — стягивает сапоги, прижав носком задник. Десятки их лиц сливаются для него в одно — самое важное. Дагот Ур собирает их, как черепки разбитой вазы. Он очищает плоть с этих костей и лепит к ней другую, как хозяйки лепят тесто. Он сдирает кожу и выламывает из сустава, словно крысиную ножку, эту руку, обхватывающую кубок так, как делал это Неревар, эту босую ступню с такой же родинкой у большого пальца. Он составляет Неревара из окровавленных кусков и смотрит, как дергаются на верстаке еще не сросшиеся толком ломти влажного мяса, сквозь которые льется его сила. Потом — для полного сходства; от отчаяния; в приступе злобы бессильной и жуткой — он вонзает копье своему творению в грудь, как был поражен Неревар. Это словно возвращает его на долгие годы назад, делает Неревара вновь живым, принадлежащим ему, Дагот Уру. *** — Больно, — повторяет создание и делает робкий шаг навстречу. От этой жалобы, больше похожей на скулеж больного животного, у Неревара перехватывает горло. — Потерпи, — говорит он и тянет из ножен меч. — Больно больше не будет. Теперь он знает, зачем шел сюда.